– Извините, сынки, ни чая, ни сахара нет, – прошамкала она, грохнув черным от копоти дном о желтую, с трещинками, дощечку.
Петр Евграфович кивнул в мою сторону:
– А этому гостю, мамаша, почему не наливаете?
– Шоб он сдох, фриц энтот! Хочет, пусть сам себе наливает, а я ему не прислуга, – сердито сказала хозяйка и демонстративно отвернулась в сторону.
– Не сердись, бабушка, это наш, русский, – сказал Ваня, дотронулся до жестяной кружки и с шипением схватился за ухо: – Ай, горячо!
– А то, что одет не как мы, – так он разведчик. Среди фашистов и надо выглядеть как фашист. Я верно говорю, таварищ полковник?
– Все верно, Резо. Надо. – Я вздохнул: – Признаюсь вам, хлопцы, устал я носить эту проклятую форму. Так хочется сорвать ее, растоптать, сжечь, надеть нашу родную, красноармейскую. Очень хочется, но нельзя. Мое дело – выведывать планы в самом центре змеиного логова.
– Что делать? Такая работа. – Старшина плеснул в мою кружку кипятка. – А где ваша кружка, мамаша? Садитесь с нами, сладкого кипяточку выпьете.
– Так ведь нет у меня сахара, сынки, я же вам говорила, – прошамкала хозяйка, села на заботливо подставленную Резо табуретку, сложила морщинистые руки на коленях.
– А вот об этом беспокоиться не надо. Шихов, а ну-ка, доставай заначку.
– Какую заначку, товарищ старшина? – удивился Ваня. – У меня с собой ничего нет.
– Давай-давай, выворачивай карманы. У тебя там всегда куски сахара лежат. Ты же у нас сладкоежка, Шихов, положенную тебе махорку на сахар вымениваешь. Так что делись с гражданским населением, – усмехнулся в усы старшина.
Ваня встал, покраснев от смущения, как тогда с Марикой. Под веселый смех нашей компании и дружеские комментарии Резо расстегнул еще несколько пуговиц маскхалата, достал из кармана штанов четыре крупных куска сахара с прилипшими к ним крошками табака и вывалил на стол.
– Угощайтесь, бабушка.
– Что ты, сынок, не надо, ешь сам. Тебе силы нужны фашистов громить, а я так обойдусь, пустой кипяток похлебаю, и ладно.
– Не спорьте, мамаша. – Старшина бросил кусок сахара в хозяйскую кружку, размешал невесть откуда появившейся ложкой, громко стуча ей по жестяным стенкам.
– Спасибо, сынки. – На глазах старушки выступили слезы. – Храни вас Бог, здоровья вам, здоровья и еще раз здоровья. – Она перекрестила каждого из нас дрожащей морщинистой рукой, прижала уголок платка к глазам и всхлипнула, глотая слезы: – Пусть вражьи пули и осколки вас не берут, а ваши пули пускай всегда попадают в цель. И чтоб вы домой вернулись к матерям своим, а не сгинули где-то, как мой Сереженька.
– Мы отомстим за вашего сына, мамаша! – глухо сказал сержант и встал, с грохотом отодвинув табуретку. Вместе с ним встали и мы. – Даю слово, отомстим. Я лично дойду до Берлина и на стенах рейхстага напишу: «За Серегу и всех погибших солдат!»
– И я дойду! – объявил помрачневший Резо, с хрустом сжимая кулак. – И тоже оставлю надпись: «За дядю Вахтанга! За брата Кобе! За племянника Мераби!»
– А я напишу: «За Марину, за маму и папу! За тетю Клаву и дядю Семена! За всю мою семью! За мой Смоленск!»
Красноармейцы и старушка посмотрели на меня. Я проглотил возникший в горле комок и тихо сказал:
– А я нацарапаю на развалинах: «За родину! За моих боевых товарищей!», если доживу.
– Вернемся с задания, помянем вашего сына фронтовыми ста граммами, мамаша, – пообещал старшина, – а пока выпьем кипятку за его подвиг.
Мы отхлебнули из кружек, помолчали немного, сели за стол и так же молча допили подслащенную воду. Потом я разбудил Марику, налил и ей порцию горячей жидкости, в которой размешал кусок сахара.
Пока она, обжигаясь, тянула кипяток, я снял с печи подсохшие галифе и китель, облачился в опостылевшую форму. Конечно, лучше бы надеть что-нибудь более сухое, да где его возьмешь. Не будешь ведь одежду у бабули просить. Она, может, и даст, да где гарантия, что размер подойдет? А если, не дай бог, с немцами столкнемся, и старшина с его ребятами погибнут, у нас хоть какие-то шансы будут в живых остаться. Тоже ведь большой плюс – и об этом забывать не надо.
В это же время Синцов отправил Ваню как следует поколотить мою шинель. Ванька схватил полено из кучки возле печи, выбежал в сенцы. Вскоре оттуда донесся веселый перестук. Представляю, как от шинели во все стороны ледышки летели. Сапоги тоже неплохо прогрелись. Голенища были еще немного влажноваты, зато подошвы аж ноги обжигали. Вот она, благодать!
На прощание старушка расцеловала всех, даже меня, невзирая на мою одежду. А после вышла на крыльцо и стояла там, кутаясь в пуховый платок, пока мы не скрылись из виду. Все это время она махала рукой и крестила украдкой каждого, моля Бога защитить нас.
За околицей выстроились походным порядком: Ваня с Резо впереди, за ними я, потом Марика. Замыкал колонну старшина. Оставив деревню за спиной, мы двинулись на восток к изогнувшейся дугой березовой роще. За ней, если верить карте старшины, пролегал глубокий овраг. Нам предстояло пересечь широкую балку, взять на десять градусов южнее и шагать до ржавого скелета железнодорожного моста. Потом повернуть от насыпи вправо и держать курс на бетонные башни заброшенного элеватора, а там уже найти на горизонте едва различимые развалины Сталинграда и топать туда.
Ничто вокруг не говорило о проходящей здесь линии фронта. Никаких тебе сгоревших машин, ни подбитых танков с оторванными башнями и раскатившимися гусеницами, ни торчащих из земли самолетных обломков, ни запорошенных снегом трупов. Это на картах линия фронта проведена карандашом и условными знаками обозначены армии противников, а в жизни все не так. На самом деле линия соприкосновения вражеских армий в ширину достигает десятки километров, и не всегда на ней идут активные бои. Вот и мы оказались в таком относительно спокойном месте.
Красноармейцы шли впереди, прокладывая дорогу. Они старались изо всех сил, но нам с Марикой все равно приходилось несладко. Снегоступы на ногах разведчиков не давали им провалиться в сугробы, зато нам каждый шаг давался с неимоверными усилиями. Следуя в арьергарде, старшина помогал Марике, когда она особенно глубоко проваливалась в снежную перину.
За час с небольшим мы едва преодолели два километра. До березовой рощи оставалось еще столько же. Видя наши мучения, Синцов скомандовал привал. Марика сразу упала в сугроб, по-детски раскинув руки. Редкие снежинки кружились в небе, падая ей на лицо. Таяли, превращаясь в крохотные капельки воды, дрожали на ресницах. Лебяжьим пухом лежали на выбившихся из-под летного шлема волосах.
Старшина подозвал к себе красноармейцев. Они долго о чем-то совещались в сторонке, склонившись над раскрытой полевой сумкой. Синцов водил карандашом по карте под прозрачным пластиком, а Ваня с Резо иногда кивали и тыкали в нее пальцем, что-то показывая командиру. Сразу после короткого перерыва солдаты покинули отряд. Они резко повернули налево и быстрым шагом двинулись к одиноко растущему дереву. Его черный скелет отчетливо выделялся на фоне светлого неба. В стороне от него, едва различимый в морозной дымке, темнел далекий силуэт ветряной мельницы. С такого расстояния трудно что-либо разглядеть, но мне показалось, будто крылья ветряка вертятся.
– Двинулись! – скомандовал Петр Евграфович, и мы зашагали в том же порядке: я первый, Марика за мной, Синцов в арьергарде.
Внезапно воздух впереди задрожал. Я ощутил заряжен-ность атмосферы подобно тому, как бывает летом перед грозой. Казалось, все вокруг было пронизано электричеством, протяни руку – и с кончиков пальцев сорвутся молнии, как в опытах Теслы.
Небо приобрело багровый оттенок, снег полыхнул фиолетовым огнем, а на моих ладонях опять заплясало голубоватое пламя. Я оглянулся. Старшина и Марика превратились в сияющие факелы. Они стали похожи на спустившихся на землю ангелов возмездия. Для полного сходства не хватало огненного меча в одной руке и пламенеющего креста в другой.
Метрах в пяти от меня появился переливающийся ртутным блеском овал. Видно, я перешел на новый уровень, раз он открылся сам собой без фаербола и заклинаний. Или его открыл кто-то другой? А ладно, чего гадать?! Время действовать, пока шанс вернуться домой не исчез вместе с неожиданно возникшим порталом.
Я сделал несколько шагов, встал вплотную спиной к воротам в иное измерение, откуда ощутимо тянуло серой. Сзади раздавалось потрескивание, с каким по таинственному «зеркалу» проплывали мелкие волны.
– Петр Евграфович! Обещайте защитить Марику, что бы сейчас ни произошло. Помогите ей выбраться отсюда.
– Товарищ полковник, о чем вы говорите? – Объятый холодным огнем старшина обогнул Марику и двинулся ко мне, выбрасывая снегоступами фонтанчики снега.
Я вытянул вперед растопыренную ладонь:
– Стойте! Больше ни шагу, иначе вы рискуете не только собой, но и всем миром!
Синцов остановился. Я торопливо продолжил, слыша, как усилился треск за спиной:
– Я не полковник, а обычный студент из будущего. Это долгая история, старшина, сейчас ее некогда рассказывать. Скажу только, что у вас есть сын.
На лице старшины за несколько секунд проявился почти весь спектр эмоций: непонимание, удивление, недоверие. Марика смотрела на меня встревоженным взглядом. Плохо понимая по-русски, она по моему голосу догадалась, что все изменилось и до решающего мгновения осталось не так много времени.
– Прощайте, Петр Евграфович! Берегите себя и Марику! Спасите ее!
Я сделал короткий шаг назад и, словно аквалангист, упал спиной в портал.
Глава 21
На этот раз падение длилось намного дольше. Если прошлый переход занял от силы десять секунд, то теперь я с минуту мчался по разноцветному тоннелю. В ушах зазвенело от звонкого хлопка, с каким я вылетел из портала, как пробка из бутылки, и воткнулся головой в сугроб. В тот же миг меня подхватили крепкие руки, встряхнули, как нашкодившего щенка, и поставили на ноги. И хотя голова кружилась, как после долгого катания на карусели, а перед глазами роились черные точки и плавала мутная пелена, я увидел, что стою в окружении рослых эсэсовцев и чуть ли не на вкус ощутил горечь разочарования. Мои надежды и чаяния не оправдались, а ведь я был уверен, что для меня все закончилось и я наконец-то вернусь в родное время.