ма и облака, существующие самостоятельно, – все вовлечено в дыхание единой великой природы.
На севере необыкновенно рано отдаются эффектам, которые исходят не от самих предметов, но носят сверхпредметный характер, – тем картинам, где носителями впечатления являются не отдельные вещественные формы и рациональная связь предметов, но случайные конфигурации, как бы витающие над отдельными формами. Мы отсылаем читателя к проделанному нами выше анализу содержания понятия «неясность» в искусстве.
Как раз с этой «неясностью» связывается допущение в северной архитектуре таких образований, которые для южной фантазии были совсем непонятными, т. е. не могли стать предметом переживания южного художника. Там, на юге, человек является «мерой всех вещей», и каждая опора, каждая плоскость, каждый объем выражают это пластически-антропоцентрическое миросозерцание. Здесь, напротив, не существует никаких обязательных мер, заимствованных у человека. Готика оперирует величинами, исключающими всякое сравнение с человеком, и если новая архитектура пользуется итальянским аппаратом форм, то она все же ищет эффектов в таинственной жизни форм, так что каждый тотчас вынужден признать, насколько иные требования ставились здесь творческой силе воображения.
Перемещение центра тяжести в европейском искусстве
Сравнительная оценка различных эпох всегда является делом несколько рискованным. Все же никак нельзя обойти того факта, что в истории искусства каждого народа есть эпохи, которые преимущественно перед всеми другими являются подлинным откровением его национальных доблестей. Для Италии таковым является XVI столетие, когда больше всего было создано нового и лишь этой стране свойственного; для германского севера – эпоха барокко. Там – пластическое дарование, на основе линейности создавшее классическое искусство; здесь – живописное дарование, лишь в барокко нашедшее для себя вполне подходящее выражение.
То обстоятельство, что Италия могла сделаться высшей школой Европы, объясняется конечно не только художественно-историческими причинами; но понятно, что при однородном художественном развитии запада центр тяжести должен был перемещаться соответственно специфическому дарованию отдельных народов. Италия воплотила однажды общий идеал в особенно ясной форме. Романское начало утвердилось на севере не вследствие случайных итальянских путешествий Дюрера и других художников; наоборот, путешествия были следствием той притягательности, которой Италия, при тогдашней ориентировке европейского видения, необходимо должна была обладать для других наций. Национальные характеры могут быть сколь угодно различными: общечеловеческие, связывающие, черты сильнее тех, что разъединяют. Происходит постоянное выравнивание. Это выравнивание всегда плодотворно, даже если вода в сообщающихся сосудах приходит от него в волнение, и – что неизбежно бывает при всяком подражании – оно первоначально приносит кое-что непонятное и надолго чуждое.
Связь с Италией в XVII веке не прекратилась, но своеобразные особенности севера возникли без влияния Италии. Рембрандт не совершал обычного художественного путешествия по ту сторону Альп, и даже если бы он совершил его, тогдашняя Италия едва ли произвела бы на него значительное впечатление. Она не могла бы дать его фантазии ничего такого, чем бы он не обладал уже в гораздо большей степени. Но может возникнуть вопрос, почему же в таком случае не произошло движения в обратную сторону? Почему в живописное столетие север не сделался учителем юга? На это нужно ответить, что хотя все западно-европейские школы прошли эпоху пластицизма, но для дальнейшего развития в сторону живописности заранее были поставлены национальные границы.
Так как всякая история видения должна выводить за пределы чистого искусства, то само собою разумеется, что и эти национальные различия в устройстве глаза являются чем-то большим, чем только дело вкуса: обусловливая и сами будучи обусловленными, они содержат основы всей картины мира данного народа.
Вследствие этого история искусства, как учение о формах видения, притязает не только на роль отнюдь не обязательного спутника в обществе исторических дисциплин, но необходимо является как бы глазами этих дисциплин.
Иллюстрации
Рафаэль Санти. Сикстинская мадонна. 1513
Хуго ван дер Гус. Поклонение пастухов. 1476–1478
Рогир ван дер Вейден. Поклонение волхвов. 1460
Доменико Гирландайо. Поклонение пастухов. 1485
Леонардо да Винчи. Тайная вечеря. 1495–1498
Альбрехт Дюрер. Святой Иероним в келье. 1514
Альбрехт Дюрер. Меланхолия. 1514
Питер Брейгель Старший. Обращение Павла. 1567
Тинторетто (Якопо Робусти). Оплакивание мертвого Христа. 1560
Питер Пауль Рубенс. Несение креста. 1634–1637
Антонис ван Дейк. Святые Иоанн Богослов и Иоанн Креститель. 1620
Питер Пауль Рубенс. Вознесение Девы Марии. 1611–1612
Питер Брейгель Старший. Битва масленицы и поста. 1559
Тициан Вечеллио. Портрет Карла V. 1548
Ганс Гольбейн Младший. Послы. 1533
Ганс Гольбейн Младший. Портрет Анны Клевской. 1539
Тициан Вечеллио. Красавица. 1536
Рембрандт Харменс ван Рейн. Урок анатомии. 1632
Джорджоне (Джорджо Барбарелли да Кастельфранко). Спящая Венера. 1510
Диего Веласкес. Венера перед зеркалом. 1647–1651
Рембрандт Харменс ван Рейн. Сусанна. 1636
Диего Веласкес. Пряхи. 1657
Диего Веласкес. Сдача Бреды. 1634–1635
Рембрандт Харменс ван Рейн. Ночной дозор. 1642
Герард Терборх. Галантная беседа или отеческое наставление. XVII в.
Антонис ван Дейк. Мария-Луиза де Тассис. XVII в.
Ян Вермеер. Урок музыки. 1665
Рембрандт Харменс ван Рейн. Синдики. 1662
Питер де Хох. Мать у колыбели. 1663
Ян Вермеер. Вид города Делфта. 1660–1661
Ян Вермеер. Девушка, читающая письмо у открытого окна. 1657–1659