Ага, видел он, как они разговаривают! С заклинанием подчинения наготове!
Конечно, не убили бы, и даже не покалечили, Диана никогда не была жестокой. Но всё же Рыбниковы — это диагноз! А ещё — синоним спонтанности и непредсказуемости.
Впрочем, он и сам не лучше. Только что чуть не довёл человека до панической атаки — и пошёл себе довольный.
Да, это была самооборона, но неужели нельзя было более гуманное заклинание подобрать? Или вообще обойтись без магии?
Сейчас Тимуру казалось, что он непременно справился бы своими силами, если бы был чуть быстрее, ловчее, умнее. Не настолько критическая сложилась ситуация, чтобы ломать чужую волю, подчинять тело, да ещё и выглядеть при этом так самодовольно.
Он украдкой заглянул в зеркальную дверцу шкафа. Тимур из зазеркалья был похож на встрёпанного воробья, побывавшего в грязной луже, — всё как обычно, и никакой мрачной решимости. И на том спасибо!
— Да красивый, красивый! — поддел Фёдор, всё-таки заметивший, как друг изучает собственное отражение.
— Ну тебя… Я не то… Посмотрел просто.
— Выдохни. Я понял, что не просто так любуешься. Синяки пересчитываешь? Вроде снаружи не заметно ничего. Хотя… Погоди, а с рукой что?
— Поцарапался.
— Ничего себе поцарапался, вся ладонь в крови. На-ка, протри хотя бы. — Фёдор почти силой впихнул ему спиртовую салфетку. — А теперь футболку задери.
Пока Тимур занимался самокопанием, Стас успел скрыться в туалете вместе с аптечкой и, судя по шуму воды, обратно пока не собирался, так что стесняться было особо некого. Ну не Фёдора же, в самом деле! Он друга и в гораздо более побитом состоянии видел.
Зеркало послушно отразило то, что Тимур и так неплохо представлял: кожа вокруг активированной сигиллы была красноватой и слегка припухшей, а чуть ниже красовался здоровенный синяк.
— Чем это тебя так? — присвистнул Фёдор, демонстративно игнорируя состояние татуировки.
— Не поверишь, кулаком. Вроде бы. Я, честно говоря, не разглядел.
— Хорошо, что не кастетом. Рёбра целы?
— Надеюсь. Не хрустят, не болят…
— У меня мазь от ушибов есть. Где-то там. — Фёдор кивнул в направлении Стаса, аптечки и туалета. — Ну вы как с ним? Реально не поругались?
— Да как с ним вообще ругаться? Захочешь к чему-то придраться — и то не получится. Какой-то удивительно комфортный мужик.
— Ну, тогда посочувствуем ему от всей души. С Динкой нелегко будет.
— А кому сейчас легко? — Тимур одёрнул футболку и снова покосился в зеркало. — Слушай, Федь, я разве похож на таджика?
— Вроде нет, но я в определении национальностей не силён. А что?
— Пытаюсь понять, почему некоторые люди используют это слово как оскорбление. Как будто таджик — это что-то плохое.
— Люди из любого слова могут сделать оскорбление: из национальности, из профессии, из пола, из цвета кожи. Просто из цвета. Ну и что теперь, на всех идиотов внимание обращать?
В этом был весь Фёдор — непоколебимое спокойствие и уверенность в собственных словах. Спорить с ним было совершенно невозможно, поэтому Тимур никогда даже не пытался заниматься подобной ерундой.
С другой стороны, он не мог вспомнить ни одного случая, когда Фёдор ошибался. Если он чего-то не знал, то так и говорил: «не знаю», «не думал об этом», «не разбираюсь в таких вещах». Но уж если что-то утверждал — значит, именно так всё и было.
— Федь, — осторожно начал Тимур. — Кажется, мне нужен твой совет.
— Прямо сейчас? Или время терпит? А то, судя по твоему лицу, к этому совету надо морально подготовиться и пивом закупиться.
— Не совсем сейчас… Когда Стас уйдёт.
— То есть на него пива не брать? Отлично, тогда я добегу до магазина, а вы тут общайтесь, отмывайтесь, сушитесь… В общем, ведите себя хорошо. Если что — звони.
Слова с делами у Фёдора никогда не расходились. Вот и сейчас Тимур опомниться не успел, а входная дверь уже хлопнула, выпустив татуировщика на улицу.
Осталось только сесть на гостевой диванчик и задумчиво пробормотать: «Я ж пить не собирался». Но не кричать же вдогонку, чтобы безалкогольное брал.
* * *
К тому моменту, как Стас наконец-то отправился по своим делам, Тимур понял, что слегка переоценил силы.
Таблетка, выпитая перед выходом из дома, перестала действовать, и в голове снова стало тяжело и мутно. Адреналин тоже схлынул, и тело наконец-то в полной мере осознало последствия короткой драки: мышцы ныли, синяки болели (их, конечно, оказалось больше одного, причём Тимур совершенно не помнил, как умудрился получить остальные), подживающая царапина на ладони зудела и чесалась. Хотелось лечь и вырубиться, а не изливать душу Фёдору, но тот уже водрузил на столик две банки пива, пачку чипсов, упаковку острых сухариков и пакетик с мармеладными мишками, которые в понятие «закуска» не очень вписывались, но выглядели куда привлекательнее, чем всё остальное.
Тимур вытащил зелёного медвежонка и нерешительно повертел его в пальцах.
Надо было с чего-то начать, но большинство слов потерялось, а те, что остались, никак не хотели складываться в связное предложение.
— Смеркалось, — раздался сверху зычный голос. Фёдор и так-то был основательно выше, а сейчас ещё и сидел на стуле, в то время как Тимур сгорбился на диване, и давящее ощущение от этого только крепло.
— А?
— В детстве, ещё до того, как мы познакомились, я пытался рассказы писать. Идей была куча, но вот с первым предложением вечно не клеилось. Я часами на пустой лист смотрел и страдал, потом наконец-то находил нужную фразу — и тогда уже писал дальше. Мог за ночь тетрадку исписать, а то и больше. Нашёл вот недавно эти тетрадки, перечитал. Внутри ерунда, конечно, полнейшая, но зато каждый — реально, каждый — рассказ начинается со слова «смеркалось». Ну так вот, смеркалось. А дальше?
«Смеркалось, — мысленно повторил Тимур. — Смеркалось, мы сидели на диване, и Людвиг рассказывал мне, как…»
— Представь, что ты сделал что-то плохое, а твой друг взял вину на себя, — выпалил он, не давая себе сбежать от разговора.
— И что именно плохое ты сделал? — немедленно уточнил Фёдор.
— Я не… Ничего. Это же просто теоретически.
— Ладно, а насколько плохую вещь ты теоретически сделал?
— Не сделал, — зачем-то упрямо буркнул Тимур.
— Окей, ты не сделал ничего плохого, но всё же, теоретически…
— Фёдор!
— Извини, но у тебя был такой серьёзный вид, что пришлось срочно разрядить обстановку.
— Разрядил, блин… — Изливать душу, пусть даже иносказательно, немедленно расхотелось. Но слова (те самые, потерявшиеся, а потом внезапно нашедшиеся) метались внутри и жаждали прорваться наружу.
Говорить было больно, но молчать — ещё больнее.
«А пойти всё равно больше не к кому», - обречённо подумал Тимур.
— Ну прости, виноват, — примирительно вскинул руки Фёдор. — Ладно, излагай как умеешь, я слушаю. Или пива глотни, вдруг поможет. Хорошее, кстати, пиво, крафтовое. У нас тут за углом магазинчик недавно открыли.
— Федь, это правда важно. Давай я сначала расскажу, а потом уже пиво.
— Ладно, не хочешь пить — вот тебе замена. — Фёдор вытащил из кулера пустой пластиковый стаканчик и поставил перед Тимуром. — Терзай его и прекрати мучить несчастного медведя.
Кусок мармелада, раздавленный пальцами, на медведя уже совсем не походил. Руки теперь все были липкие и пахли химическим ароматизатором. Яблочным.
И кровью.
Казалось, они теперь всю жизнь будут пахнуть кровью.
— Извини, — Тимур дотянулся до салфетки и тщательно стёр ей остатки медвежонка. — Так вот, представь… просто теоретически представь, что… Жили-были два друга. Условные такие Биба и Боба. И один из них крупно накосячил, а второй взял вину на себя, и его посадили в тюрьму.
— А первый — совсем идиот? Или трус? Он за друга вступиться не захотел?
— Он не знал. Идиот, да, идиот и трус, но он правда не знал, что виноват. Так привык верить другу, что когда тот сказал: «Это всё я сделал!», он сразу же ему поверил. И жил дальше с мыслью, что друг-то у него, оказывается, тот ещё козёл, и надо было раньше догадаться, что не стоит с ним связываться. А однажды друг сбежал из тюрьмы, и правда всплыла. И…
— И? — Фёдор уже не шутил, смотрел чуть сощурившись, как на эскиз будущей татуировки. Словно прикидывал масштаб работы.
— И вот этот человек… он вдруг осознал, что именно он — настоящий козёл. И теперь он не знает, что делать. И ему плохо. Вот и всё.
— А обязательно что-то делать? Нельзя просто забить?
— Не получится. Если ничего не делать, то рано или поздно друга найдут и посадят обратно в тюрьму, и это уже совсем никуда не годится. Он же не виноват! А если честно во всём признаться, то друга, конечно, не тронут, но посадят второго. Первого. Ну… того, который накосячил на самом деле.
— А наш условный Биба в тюрьму, конечно, не хочет.
— Не хочет. Хоть и заслужил. Он же трус и идиот, помнишь? И ещё друг… который Боба, тоже не хочет, чтобы Биба сел в тюрьму. И говорит, что… типа, тогда получится, что он зря сдавался и брал всё на себя. Какой в этом смысл, если в итоге наказание достанется обоим?
— Да, так себе ситуация. А от меня-то тебе что нужно?
— Совет.
— Исходных данных маловато. — Фёдор покрутил в руках свою банку, словно надеялся вычитать недостающую информацию на пивной этикетке. — Но если думать отстранённо, то я бы предложил твоему другу…
— Не моему. Абстрактному другу.
— Не твоему абстрактному другу я бы предложил сбежать куда-то, где его не найдут. Если такое место существует, конечно. А Биба наш пусть дальше живёт как жил, всё равно вряд ли какая-то тюрьма сделает ему больнее, чем собственная совесть.
Тимур вздохнул. Где-то в глубине души он надеялся на обратное: что расскажет всем правду — и его наконец-то отпустит. Тайна, живущая внутри, жгла, скреблась и просилась наружу. Ненадолго помогали дружеские беседы и физическая активность, но после передышки становилось только хуже, и не верилось, что со временем будет легче.