Заключаю. Насколько я могу видеть, нет ничего во всем этом трактате, как и в том, что я писал раньше на ту же тему по-латыни, что противоречило бы как Слову Божиему, так и правилам добропорядочного поведения или могло бы способствовать нарушению общественного спокойствия. Вот почему я думаю, что было бы полезно этот труд напечатать, а еще полезнее было бы изучать его в университетах, если с ним согласны те, кто призван судить о таких вопросах. Ибо раз университеты являются источником политических и моральных учений, из которых проповедники и дворянство черпают воду, чтобы окропить ею людей как с кафедры, так и в своих беседах, то необходимо, конечно, проявить величайшую заботу о том, чтобы эта вода оставалась чистой как от яда языческих политиков, так и от чар лживых духов. Таким образом, большинство людей, зная свой долг, будет менее расположено становиться орудием честолюбия нескольких недовольных лиц в их планах против государства и с меньшим раздражением будет относиться к податям, необходимым для поддержания мира и организации защиты государства, а сами правители будут иметь меньше повода содержать за счет государства армию большую, чем необходимо для обеспечения свободы государства против вторжений и захватов иноземных врагов.
Итак, я довел до конца мой трактат о гражданской и церковной власти, поводом к которому послужили переживаемые нами беспорядки. Трактат этот свободен от всякого пристрастия, от всякого заискивания и не имеет другой цели, как лишь показать людям воочию взаимоотношения между защитой и повиновением, ненарушимого соблюдения которого требуют человеческая природа и божественные законы, как естественные, так и положительные. И хотя революции в государствах не являются благоприятной расстановкой светил при рождении истин такого рода (ибо эти истины кажутся зловещими для разрушителей старого порядка, а те, кто строит новый порядок, видят только их оборотную сторону), однако я не могу полагать, что развитые мной положения были в настоящее время осуждены теми, кто поставлен государством судить о различных учениях, или кем-либо желающим сохранения мира в государстве. И в этой надежде я возвращаюсь к моим прерванным работам о естественных телах, в отношении которых (если Бог даст мне здоровье, чтобы довести мои работы до конца), как я надеюсь, новизна идей в такой же мере доставит удовольствие, в какой новизна в отношении этого искусственного тела обыкновенно оскорбляет. Ибо истины, не сталкивающиеся с человеческой выгодой и с человеческими удовольствиями, приветствуются всеми людьми.
Приложения
Дополнительные главы к «Левиафану»
Глава перваяО Никейском Символе веры[235]
А. Разъясни мне, пожалуйста, Никейский Символ веры, не с тем, конечно, чтобы мне охватить умом весь предмет, но чтобы так понять слова веры, что они оказались бы в согласии со Священным Писанием. И прежде всего следующие слона: «Верую во единого Бога Отца Вседержителя Творца неба и земли видимым же всем и невидимым». И во-первых, что это значит: «верую во», или по-гречески πιστεύω εις? Я не припомню, чтобы находил где-нибудь у греческих авторов такое выражение. Я встречал «верю кому-нибудь» – πιστεύω τινί, «верю, что это так» – πιστεύω δντος είναι.
Б. Собственно, это выражение, употребляемое теми, кто принимает члены Символа, ибо предлог εις означает помимо прочего «до этих пределов», так что, когда говорится πιστεύω εις Φεόν πατέρα и т. д., – если вместо Φεόν и т. д. поставить τούτο – это будет то же самое, что «я верю в этих пределах». Следовательно, предлог εις обозначает ограничение веры в тот или иной член Символа, а именно: до каких пределов (hactenus) принимающие его (subscriptions) сознательно с ним соглашаются. Поэтому не должно казаться удивительным, что вне конфессиональных текстов ты не встречал такого выражения. Это то же самое, как если бы ты сказал, что веришь в то, что Бог существует, что Он един, что Он Отец, что Он Вседержитель и т. д. Мы читаем также «верую в Евангелие», т. е. «верю Евангелию», т. е. – провозвестникам Евангелия, но по-гречески там не εις, а εν.
А. «Бог есть Отец, Бог есть Вседержитель» и т. д. Это, как утверждают диалектики[236], предложения, ибо имеют подлежащее и сказуемое, и в них явно приписывается Богу какое-то имя. Но я не понимаю, какое имя приписывается Богу в следующем предложении: «Бог есть». Ведь, как я полагаю, невозможно сказать, что «Бог есть «есть», и незачем говорить. что «Бог есть Бог».
Б. Когда говорят: «Бог есть», – слово «есть» – это полнозначный глагол, включающий и у греков, и у латинян как связку, так и предикат. Таким образом, предложение: «Бог есть» означает то же самое, что и «Бог существует», т. е., если мы раскроем глагол «быть», «Бог есть сущее», или о ών, т. е. нечто реальное, а не чистый фантом (phantasma), каковым является то, что называется «призраком», или то, чему язычники поклонялись как демонам, то, что называется апостолом Павлом «ничто».
А. Как мне помнится, апостол так называет идолов, а не демонов.
Б. Уж не считаешь ли ты, что эти сделанные из золота, слоновой кости или дерева изображения, а вовсе не демоны, почитавшиеся в их изображениях, были названы «ничем»? Кроме того, идол собственно есть фантом, не сама вещь, а идея, образ вещи, по образцу которых древние создавали свои изображения, ибо они редко брали образы, или идеи, своих богов из их изображения. И к тому же Бог словом «сущее» (ens) отличается от имен. Ведь человек-вещь отличается от человека-имени. Кроме того, следует знать, что слово «есть» так, как оно употреблялось латинянами и греками – в качестве связки в предложениях, вообще было неизвестно евреям. Поэтому они всегда пользовались субстантивированными словами и вместо связки для выражения того, что диалектики называют предикацией, в каждом утверждении присоединяли к имени другое имя. У латинян же и греков связка est – это не глагол, а соединение (coniunctio) и служит не для обозначения действия, а для связи, и, как «и» означает, что имена, между которыми оно ставится, являются именами различных вещей, так и связка est означает, что имена, между которыми она ставится, являются именами одной и той же вещи. Таким образом, имена, являющиеся дериватами от связки est, такие, как «сущность», «сущностность», «быть» и эквивалентные им, у евреев существовать не могли. По-латыни говорится: «Земля была пуста». По-еврейски: «Существующая земля пустая», – где человек, говорящий по-латыни, слышал не «была», а («было») «нечто существующее».
А. Что следует понимать под словом «Создатель»? Не то ли, что сей мир был создан из ничего?
Б. Конечно, из ничего, а не так, как утверждает Аристотель, – из предсуществующей материи[237]. Ибо в Священном писании ясно сказано, что все было создано из ничего. Да и Аристотель, говоря, что мир вечен, противоречит сам себе. Ведь о материи говорится только как о том, из чего нечто создано. Значит, Символ утверждает, что Ног является создателем (factor) всего из ничего. И что, следовательно, Бог обязан своим существованием собственной силе и ничему иному, и поэтому существует от века, а поскольку не было никого, кто бы дал Богу существование, ничего и не будет, что лишит его существования. Следовательно, Бог от века и вовеки. Ибо то, что сотворено, не является от века, потому что сотворено, вовеки же будет существовать в той форме и в том виде, в каком пожелает того Бог. Ибо земля и небо обновятся, и, хотя мир будет охвачен пламенем, он все же не превратится в ничто, и сохранятся реальные сущности. Бог же, который не создан ни самим собой, ни кем-то другим, не может меняться и претерпевать те или иные метаморфозы ни от самого себя, ни от кого-либо другого, но остается всегда неизменным [без этой аристотелевской мешанины (mixtio)] и наипростейшим. Все его атрибуты: простой, неизменный, вечный – выводятся из слов-символов, а в Священном писании недвусмысленно прилагаются к Богу.
А. «И во Единого Господа Иисуса Христа Сына Единородного». Почему было необходимо сказать «Единородного»?
Б. Потому что существовали в те времена еретики, учившие, что Христос не есть Сын Божий рожденный, но усыновленный. Другие же учили, что Христос называется в Священном писании Сыном Божиим в ином смысле, чем это понимают все верующие, хотя в Священном писании неоднократно отчетливо говорится «рожденный», «Бог, рожденный Отцом для всех времен», а посему следует верить, что Христос – это Бог от Бога, Свет от Света, Истинный Бог от Истинного Бога, Рожденный, а не Сотворенный.
А. В чем разница между рожденным (genitum) и созданным (factum)?
Б. Под созданным мы понимаем «созданный Богом из ничего», т. е. тварь (creatura). Впрочем, о животных говорят и сотворенные (creata) и рожденные (genita). Когда говорится «сотворенные», имеется в виду их отношение к Богу-Создателю, который в каждом роде создал мужчину и женщину из сотворенной земли. Но когда говорится о животном, рожденном естественным образом, должно иметься в виду отношение к первым созданным особям как к материи; и когда говорится, что Христос был рожден, понимается, что Он был рожден самим Богом-Отцом из плоти (materia) Девы.
А. Что такое «Свет от Света»? Ведь свет, как мне представляется, есть фантом (phantasma), а не [реально] существующая вещь. Например, если между глазом и свечой поставить стекло, поверхность которого будет состоять из множества расположенных определенным образом пластинок, ты увидишь множество свечей. Однако мы знаем, что существует лишь одна настоящая свеча, а поэтому все остальные являются чистыми фантомами, идолами (idola), т. е., как говорит святой Павел, они – «ничто». Но из всех этих свечей ни одна не является более истинной, чем остальные, в той мере, в какой мы видим их, но настоящая свеча, поставленная в самом начале, не есть ни одна из кажущихся свечей, но является самой вещью, и она же есть причина всех этих образов, и потому Аристотель называет ее ипостасью (hypostasis), отличая ее этим словом от фантомов, как будто бы под образом скрыта сама вещь; это слово латиняне перевели буквально «субстанция». И греки, и латиняне отличают этим вещь, существующую в себе, от фантома, который только представляется существующим, но не существует и не является сущим. Разве не истинно это различие между самою вещью и ее явлением?
Б. Да, это так. Но в те времена, и до, и после Никейского собора, отцы церкви в своих сочинениях, мне кажется, иначе толкуют слово «ипостась», желая сделать понятным всем христианам таинство Троицы. Они полагали, что лучше всего этого можно достигнуть сравнением огня, света и тепла, ибо эти три вещи они считали единым, сравнивая огонь с Отцом, свет с Сыном и жар со Святым Духом. Это сравнение, пожалуй, вполне точно, если только не говорить о том, что блеск и жар огня не являются субстанциями и не представлялись таковыми самим Отцам церкви, особенно аристотеликам, если только сам огонь не принимать за «огненное», ведь человек может погасить, когда захочет, и огонь, и свет, и жар. Но нас никогда не заставят поверить, да это и невозможно, чтобы столь слабое действующее начало (agens), как человек, могло бы уничтожить истинное субстанциальное творение, созданное всемогущим Богом, и превратить его в ничто. Поэтому всякий раз, приводя это сравнение в своих сочинениях, сами отцы церкви тотчас же добавляли, что его не следует понимать как адекватное разъяснение столь великого таинства, но лучшего они не смогли найти. Ведь все согласны в том, что природа Бога, Троицы, ангелов и (прибавляет Афанасий[238]) разумной души непознаваема.
А. Мне кажется, что напрасно они стремились разъяснить это таинство (mysterium). Ведь что иное может означать разъяснение таинства, как не его разрушение, т. е. превращение его из таинства в нетаинство, ибо вера, обращенная в знание, погибает, а остается только надежда и благодать (charitas).
Б. Значит, «Свет от Света» употребляется только для подкрепления веры в другие члены Символа.
А. Затем следует тот важный член, который внес столько смятения в древнюю церковь, столько изгнаний и человекоубийств: «единосущно Отцу Им же вся быша». И кстати, совершенно справедливо, о чем ясно говорит святой Иоанн: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (1,1) и (ст. 3): «Все было создано Им». А что понимали Отцы под Словом?
Б. Естественного Сына Божиего, т. е. рожденного Богом изначально, т. е. от века.
А. А не означает ли в этом месте Слово некий глас, произнесенный Богом?
Б. Ни в коем случае. Отцы церкви неоднократно это отрицают.
А. Так что же, это внутренний глас, каким является вечное решение Бога об основании мира и искуплении человека?
Б. Я не знаю, что думали отцы церкви об этом, но полагаю, что они думали об этом иначе, дабы не подойти слишком близко к учению стоиков, чье предопределение (ειµαρµένη у греков) и рок (fatum у латинян) означают то же самое, что извечное решение.
А. Так что же понимается у отцов церкви под Словом?
Б. Не знаю. Если только не говорить о том, что в языке Священного писания Слово часто понимается как сама вещь, предрешенная или обетованная, ибо мы не раз читаем в Ветхом завете вместо «произошло то, что Бог обещал» – «свершилось Слово Божие, которое Он произнес». Но я толкую Священное писание только для самого себя и не для кого иного. Впрочем, если это место из святого Иоанна нужно понимать именно так, то мне не хотелось бы больше углубляться в рассуждение о таинстве воплощения. Потому что если Слово в этом месте есть то самое Слово, которое явится в мир по предначертанию Божию ради нашего искупления, и то, что обетовал Он в раю, то это Слово, собственно, не является гласом, но подлинной реальностью, единой с Христом. Доискиваться же, каким образом Он вочеловечился, не мое дело. Для меня достаточно, что Он стал моим Искупителем. Так что если я верю, что Он создал эту землю и все остальное из ничего, а человека из земли, то я не поверю, что Он мог обрести человеческую природу, до тех пор пока не узнаю, каким именно образом.
А. «Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечася Распятого же за ны при Понтии Пилате и страдаша и погребена». Здесь возникают две трудности, первая из которых состоит в том, что сказано, откуда он снизошел, а именно – с небес, но не сказано, до какого предела. Ведь, как известно, в апостольском Символе сказано: «спустился вниз» (descendit ad inferos). Но эти слова не определяют места, ибо по отношению к небожителям люди могут быть, собственно, названы: «находящиеся ниже» (inferi). Да и в Священном писании место, где, как говорят, будут находиться враги церкви, называется по-разному, иногда геенна, иногда – внешний мрак (т. е. существующий вне церкви Господа). Ибо одной из страстей египетских была тьма, иногда же называемая огненным озером (полагаю, из-за наказания содомитов) и кипящей смолой (lacum bitumnis). Но, насколько мне известно, церковь не вынесла об этом еще определенного решения. Некоторые учители вместе с Беллармином определяют место наказания осужденных в центре земли, чтобы находилось оно как можно дальше от небес, где будут блаженные, возможно, исходя из греческого текста (ταρταριζόμενος) св. Петра (2 Пет. 4). И действительно, небо отстоит от центра земли дальше, чем от ее поверхности, если рассматривать его как точку. Но я не думаю, чтобы апостолы верили языческим поэтам в описании Тартара, который, по словам Гесиода, настолько же отстоит от земли, насколько земля от неба. Он говорит, что наковальня (Теогония 722–725), падая с неба девять дней и девять ночей, на десятый достигнет земли, и, столько же дней и ночей падая с земли, достигнет на десятый день Тартара. Вергилий же (Энеида VI 577–579) говорит, что расстояние от земли до Тартара в два раза превосходит расстояние от неба до земли. Впрочем, как я полагаю, это выражение употреблено апостолом Павлом как образное, что можно сказать о многих выражениях Священного писания.
Б. Как бы там ни было, о месте наказания осужденных церковь в своем собрании, по крайней мере англиканская, до сих пор не вынесла никакого определения.
А. Вторая трудность касается слов: «воплотившагося от Духа Свята». Ведь Ангел говорит Иосифу (Матф. 1, 20): ибо родившееся в ней есть от Духа Святаго. Это звучит так, это как если бы Дух Святой был родителем Сына, т. с. Отцом.
Б. Как? Разве Дух Божий не есть Бог и един с Сыном и Отцом?
А. А тогда каким же образом различаются ипостаси?
Б. Ни в Символе, ни в Священном писании три ипостаси не различаются и не называются.
А. Но в Символе Афанасия, составляющего часть англиканской литургии, упоминаются три ипостаси.
Б. Правда, в греческом тексте говорится «ипостась», в латинском же и англиканском – «лик» (persona).
А. О словах «ипостась», «лик», «субстанция» и многих других я спрошу тебя уже после того, как ты разъяснишь мне целиком весь Символ. И Воскресшаго в третий день по Писаниям и Восшедшаго на небеса и сидяща одесную Отца и паки Грядущаго со славою судити живым и мертвым Его же Царствию не будет конца. Я согласен, что все это уже есть в Священном писании и в том же смысле употребляется в Символе. «И сидяща одесную Бога» я понимаю как сказанное не о соотношении почестей, но как о высшей почести. И в Духа Святаго Господа животворящего Иже от Отца исходящего Иже со Отцем и Сыном споклоняемо. Покажи мне в Святом писании, что Святой Дух есть Господь животворящий, т. е. Бог, и что Он исходит также и от Сына.
Б. Во-первых, о том же Сыне Божием говорится, что Он рожден Духом Божиим (Матф. 1, 20). Далее, Иов говорит (33, 4): Дух Божий создал меня и (26, 13): Дух Божий сотворил слепцов. А то, что он исходит как от Сына, так и от Отца, ясно из слов Христа (Иов 15, 26): Я пошлю вам от Отца Дух истины, и из того, что Он, дунув на апостолов, сказал: Примите Духа Святаго (Иов 10, 22, 25). Обрати внимание, что выражение «от Сына» не встречается в Никейском Символе, а только в Символе Афанасия. Но это было добавлено, как полагает Беллармин, на втором Вселенском соборе в Константинополе[239].
А. Иже со Отцем и Сыном споклоняемо и сославимо глаголавшего пророки. А почему здесь употреблено это выражение «сославимо»?
Б. Не знаю. Но употребление этого слова заставляет меня думать, что эта формула восславления Троицы, когда говорится или поется «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу», была принята церквами или в это самое время, или несколько раньше.
А. Может быть. Во едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресение мертвых и жизни будущего века. Почему в апостольском Символе отсутствует «едино крещение»?
Б. Святой Кириан приблизительно за семьдесят лет до Никейского собора созвал провинциальный собор в Карфагенской Африке, где было решено, что церковь может вновь принимать еретиков только после нового крещения; это решение, как я полагаю, было осуждено именно тогда, когда были включены эти слова: «едино крещение».
А. В апостольском Символе говорится: не «воскресение мертвых», а «воскресение плоти». В чем же разница? Будут ли мертвые, когда воскреснут, обладать плотью, руками, ногами и прочими членами человеческого тела?
Б. Пусть ответит тебе на это св. Павел (1 Коринф. 15, 23): Все оживут, каждый в своем порядке (in proprio corporе). Далее (ст. 44): Сеется тело душевное, т. е., как я полагаю, каким было человеческое тело в момент смерти, восстанет тело духовное. Значит, оно меняется, как в стихах 51, 52: Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг во мгновение ока при последней трубе, ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся.
А. Но здесь мне представляются две трудности; во-первых, если воскреснуть значит вновь обрести жизнь, каким образом человек обретет жизнь в могиле, если только душа его не вернется в его тело, спустившись ли с неба или какого-то небесного пояса, или поднявшись из преисподней или чистилища?
Б. Неужели же Бог, будучи живым, сотворив человека из земли и сделав его живым, не сможет вернуть его к жизни из праха?
А. В таком случае мне представляется, что человек после воскресения будет обладать двумя разумными душами, а именно: той, благодаря которой он воскресает, и другой, которая после смерти, отделившись от него, переселилась на небо, или в какой-то пояс неба, или в чистилище, или в преисподнюю. Ведь, по всеобщему утверждению, человеческая душа не погибает никогда с момента своего создания и не может прекратить существование даже на самое малейшее мгновение как вещь, существующая в себе.
Б. На это я тебе ничего не скажу, кроме того, что я нахожу сказанным ясно и без всяких двусмысленностей в Писании, которому не противоречит ни один другой текст, ты же, как и почти все остальные, заимствуешь свое положение это о том, что душа человеческая не может погибнуть, у философов, которых я, имея Священное писание, но хотел бы иметь своими учителями[240]. И все же, если ты приведешь мне какое-нибудь место из Священного писания, в котором человеческой душе приписывается иное бессмертие, отличное от данного людям под именем жизни вечной, я готов согласиться с философами. Но если ты приведешь те места, где Бог угрожает нечестивцам вечными муками, ты не сможешь вывести отсюда, что души их существовали между днем смерти и Судным днем, а не только после Судного дня. А кроме того, ты не можешь доказать вечность страданий грешников, зная о справедливости Бога, грозящего им вечными мучениями. Ведь хотя тот, кто не являет должного добра, несправедлив, но тот, кто не воздает должного наказания, не несправедлив, а милосерден. Насколько же больше возможностей у Бога в бесконечном милосердии своем, не оскорбляя собственной справедливости, смягчать как длительность, так и суровость заслуженного наказания! Далее Писание говорит (Апок. 20, 14): И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это вторая смерть. Значит, нечестивцы воскреснут, как представляется, для второй смерти. Наконец, если душа не то же самое, что и жизнь, но существующая в себе субстанция, отличная от тела, и сущность человеческая, или природа, в соединении с природой божественной суть одно и то же, из этого, по-видимому, должно следовать, что у Христа три природы, что противоречит вере.
А. Хотя из Писания невозможно доказать, что человеческая душа представляет субстанцию, отдельную от тела, однако же, как мне кажется, из Писания невозможно доказать и противоположное.
Б. Так посмотрим, что говорит Писание, как в Ветхом, так и в Новом завете, о природе человеческой души, и как согласуются эти слова. Ведь если предыдущие члены особенно важны для теологов, так и этот член о воскресении к жизни вечной особенно важен для всех христиан, ибо в нем сосредоточена вся надежда и ожидание радости, приходящие на смену страданиям сей жизни. Бог сказал Адаму в раю (Быт. 2, 17), где среди прочих были два особых древа, а именно – древо жизни и древо познания добра и зла: В тот день, что отведаешь от плода древа познания добра и зла, смертью умрешь. Дьявол же сказал Еве (Быт. 3, 5): Не дадут вам отведать от плода древа познания добра и зла, дабы не стали вы как боги. И оба, и Адам и Ева, из гордыни поверили змию и не поверили Богу, отведали от запретного плода, поэтому Бог изгнал обоих из рая, дабы не протянули они руки к древу жизни и не обрели жизнь вечную.
А. Теперь я понимаю, что Адам мог бы жить вечно, отведав от плода древа жизни, но он не был сотворен бессмертным в силу своей природы, но мог стать им только благодаря древу жизни, кроме того, наказанием Адаму за нарушение Божественного завета было лишение его бессмертия, с необходимостью последовавшее за потерей того, без чего он не мог жить вечно[241]. Все это, по-моему, совершенно ясно заключено в священном тексте. Но я не понимаю, почему Адам не умер тотчас же, как отведал плод, как грозили ему слова Божий, но жил более девятисот лет.
Б. Бог сказал не просто: «Ты умрешь» (morieris), но «смертию умрешь» (moriendo morieris), – т. е. умрешь после того, как умрешь, т. е. не будешь жить вновь, но навеки останешься мертвым. Так разъясняет это место Афанасий, и он прав; собственно, это еврейская идиома. Отсюда понятно, что угроза распространяется на потомство Адама, т. е. на человеческий род, отсюда и слова апостола Павла (Рим. 12): одним человеком грех вошел в мир, и грехом – смерть, откуда следует, что не только сам Адам, но и все остальные люди нуждались в благодеянии, которое принесла смерть Иисуса Христа для достижения жизни вечной, которую Адам погубил своим грехом.
А. Почему?
Б. Потому что св. Павел говорит (1 Коринф. 15, 22–24), и в этом согласуются Ветхий и Новый завет: Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы в пришествие Его. А затем конец, и т. д.
А. Пришествие Христа произойдет в Судный день. Следовательно, никто не оживет до Судного дня, но именно в этот самый день. Во всяком случае я полагаю, что Адам должен быть спасен, однако он не обретет жизни до последнего дня. Так в каком же смысле будут говорить, что он жив? Если Адам, благодаря душе, будет жить на небе еще до того, как он получит ее, душа его, если только она – живая субстанция, будет жить в неодушевленном теле, что утверждать весьма сложно. Души же тех людей, которые будут живыми на земле в Судный день, поднимутся к облакам, а оттуда на небо, и души эти будут обладать телом духовным, и будут эти тела одушевлены душами, если только души являются существующими в себе субстанциями. Так в чем же будет разница между двумя этими духовными сущностями: душой и телом?
Б. Во всяком случае для меня это различие необъяснимо, если только не допустить, что вечная жизнь для людей начинается лишь с воскресения и что жизнь и душа есть одно и то же, поскольку в Священном писании они нигде явно не различаются. А разве не указывают всем верующим слова Христа на кресте, обращенные к разбойнику (Лук. 23, 43): Ныне же будешь со мною в раю, и слова его к ученикам: Я есмь древо жизни, что сей пылающий меч отвращен от врат рая и что принесенная Христом жертва открыла путь к древу жизни, т. е. к жизни вечной. Так зачем же благочестивому человеку считать, что своим бессмертием он обязан не искуплению, а своему сотворению?
А. Но я исхожу из всеобщего согласия людей как в прошлом, так и настоящем, убежденных в том, что разумная душа бессмертна по своей природе, становясь таковой тотчас же после своего создания, хотя эти люди могут и не знать священного учения.
Б. Впрочем, я не осуждаю тех, кто так думает. Ведь всякий, кому дорога собственная душа, стремится не опозорить ее каким-нибудь недостойным поступком в своей жизни. Хотя я и допускаю, что тот, кто твердо верит в искупление своей души кровью Христа, сделавшей ее вечной, меньше заботится об этом же. Не следует соглашаться с тобой и в том, что таково было и есть мнение всех вообще людей. Ведь те, кто в сердце своем говорят: «будем есть, пить, ибо завтра умрем», думают иначе, а их не так мало. А кроме того, мнения людей, которые, не утруждая себя собственными размышлениями, следуют указаниям наставников, строго говоря, не являются их собственными. Следовательно, нельзя говорить, будто так же думают земледельцы, ремесленники и прочие люди, поглощенные заботами повседневной жизни и помышляющие обычно не о природе собственной души, но о богатствах и почестях, а то и об удовлетворении потребностей собственного тела. Получается, что это «согласие всех людей» сводится к согласию одних только философов. Более того, среди философов были саддукеи[242], которые считали, что вообще не существует никаких сотворенных духов, и поэтому не признавали существование какой-либо иной души, кроме той, которая называется жизнью. Даже последователи Аристотеля и Платона, глубоко не исследовав доводов разума, но опираясь лишь на авторитет своих учителей, верили в это; следовательно, их не нужно причислять к сторонникам этого взгляда. Так что те, кого ты называешь «все люди», сводятся к Платону, Аристотелю и небольшой кучке других философских наставников. Обратим, наконец, внимание и на слова Екклезиаста из конца третьей главы. Вот подстрочный перевод из многоязычной Библии (in Bibliis Poliglossis): Сказал я в сердце своем о слове сынов Адамовых (для очищения их Бог и для того, чтобы видели, что они сами для себя животное), потому что исход сынов Адамовых и исход животного, и исход один у них. Как умирает одно, так умирает и другое. И дух един у всех. И нет никакого превосходства человека над животным, ибо все суета. Все идущее к одному месту. Все было из праха и все возвращающееся в прах. Кто знающий духи сыновей людских восходящий сам снизу и духи скота, спускающиеся под землю? Перевод семидесяти толковников ставит вместо «для очищения их» (ad purgandos eos) «различает» (διακρίνει) и вместо «о слове» (περί λαλίας). Смысл же этих слов следующий: «Я сказал о том, что люди говорят, будто Бог создает сущностное различие между жизнью человека и скота, хотя конец человека и скота один и тот же, но человек по своей сущности превосходит скотину, что и доказывается тем, что человеческая душа вознесется, душа же животного снизойдет». Но тот же Екклезиаст в той же книге неоднократно говорит о последнем Суде, что является очень страшным аргументом против упоминаемого тобой общечеловеческого согласия. А кроме того, уж не посетуй на мою навязчивость и приведи доказательство из Аристотеля или Платона или какого-нибудь другого философа, с помощью которого они, исходя из естественных принципов, столь же ясно делают вывод о естественном бессмертии души, сколь ясно я доказал, исходя из Священного писания, что избранные обретут жизнь вечную, дарованную им Христом, и я оставлю тебя в покое. Душа, говорят они, мыслит, помнит, рассуждает. Ну а если я скажу, напротив, что и животное само мыслит и помнит, как они опровергнут это? Ведь рассуждать есть не что иное, как придавать имена вещам, связывать слова в речения и соединять речения в силлогизмы, это и есть диалектика. Каким же образом Адам в раю окажется более разумным, чем прочие животные еще до того, как он дал им имена? Ведь это возможно лишь потенциально. Поэтому мне кажется, что люди субстанциально не отличаются от скота на том основании, что первые рассуждают, а вторые не рассуждают. Пусть другие ожидают для себя такого бессмертия, какого им хочется. Я же жду того, которое Христос, победив смерть, приобрел своею кровию для нас.
А. Что ты думаешь о слове «Богородица», которым многие называют Святую Деву?
Б. О женщине, как мне представляется, с полным правом можно сказать: родила то, что она произвела родами. Но Она произвела на свет Христа, Бога и Человека, ибо восприятие человеческой природы произошло во чреве. Следовательно, Она породила (peperit) Бога и Человека. Родила же (genuit) только Человека, без семени мужа, а силу этого семени восполнил Бог.
А. Но здесь возникает новое затруднение: а именно каким образом Сын Марии, т. е. плоть Христа, не является плодом Божественной субстанции.
Б. Но ведь и плоть человека, рожденного от человека, тоже не является плодом субстанции своего родителя, если только ты не думаешь, что то, что рождается, происходит из семени как из материи. Только кровь женщины является материей плода, возрастающей до зрелости благодаря ежедневному питанию и приводящей к рождению. Семя во чреве есть действующая причина рождения плода, а не материя плода, следовательно, если ты веришь, что женщина может сделаться беременною силой мужского семени, почему сомневаешься ты, что то же самое может произойти силою Всемогущего Господа.
А. А не приведут ли эти твои аргументы о том, что Божественная субстанция равным образом присутствует в любой плоти, к доказательству того, что и все остальные люди, подобно Христу, обладают и той, и другой природой, и человеческой, и Божественной?
Б. Ни в коем случае. Ведь, хотя Бог и безгранично всемогущ, совершая повсеместно все, что Он хочет, со всякой тварью, однако Он не повсюду творит все, что может. При порождении человека человеком Он изначально пожелал создать человека, который не может делать все, что хочет, но при рождении Человека сверхъестественным образом, через Святого Духа, Он от века пожелал сотворить человека, который мог бы делать все, что бы захотел, т. е. Человека и Бога. Здесь не место задаваться вопросом, каким образом, ведь не только христиане, но и все народы, верящие в Бога, верят в Его всемогущество и не стремятся узнать, каким образом Он порождает того, кого Он породил, как они говорят.
А. До сих пор ты толковал учение Никейского Символа так, что, как мне представляется, не только не поколебал христианской веры, а скорее укрепил ее, но по-своему. Ну а теперь объясни, что представляет собой то, что греки называют ипостасью.
Б. Когда ты рассматриваешь нечто, что ты называешь белым, то это имя ты прилагаешь к субстанции или некоему телу, например мрамору, хотя твой взгляд не может проникнуть в субстанцию мрамора или какой-либо иной сущности. Следовательно, «белое» есть имя тела, существующего само по себе, а не наименование цвета, и дано оно благодаря некоему определенному проявлению, или, как говорят греки, εµφασιν, или φάντασµα, что, впрочем, как кажется, есть нечто. На самом же деле – ничто; мы достаточно понимаем, что это проявление не может существовать без какой-то причины или основания, а именно: белое не может существовать, если в действительности у этого проявления не существовала бы некая субстанция, которая была бы его причиной, или, как говорят логики, его субъектом. Этот субъект греки называют τό δν, ύφιστάµενον либо ύποστάν и ύπόστασις, латиняне – субъектом, подлежащим, субстанцией, базисом и основанием. Сказанное же мною о визуальном познании нужно понимать как сказанное также и о прочих чувствах. Следовательно, ипостась противополагается фантому, как причина – результату, разумеется, относительно. Подобным образом, если бы существовали три относительных понятия, например, отец, сын и внук, сын, будучи одним реальным существом, в силу различных отношений имел бы два имени: одно имя – «отец», поскольку он родил, другое – «сын», поскольку он рожден. Следовательно, «сын» как средний термин, являясь только одним существом (ens), обладает двумя именами, которые, как говорят, ему приданы (imposita). Само же «существо» (ens) есть подлежащее (suppositum) двух имен, или ύφιστάµενον ипостась, и является основанием отношения. Таким образом, ипостась может быть отнесена не только к фантому, но и к имени.
А. В чем же различие между ύφιστάµενον, ύποστάν и ύπόστασιν?
Б. Между двумя первыми нет никакого иного различия, кроме того, что первое обозначает «существующее» (subsi-stens), а второе – «существующее в данный момент» (nuns subsistens). Вместо них греки пользуются по большей части словом «ипостась», а латиняне словом «субстанция» (substantia) или «сущность» (essentia), которые, как явствует из Петра Ломбардского[243], латинские отцы церкви не различают друг от друга.
А. Как употребляется слово «ипостась» в Новом завете?
Б. Точно так же, как и у других писателей. Так, в Послании к евреям (1, 3) Христос называется «образ ипостаси Бога». Ведь ипостась здесь противопоставляется образу (character), т. е. субстанция – образу этой субстанции, в этом же месте говорится: «сияние божественной славы», или, что то же самое, «светоч от светлого» (lumen de lucido), ибо свет (lucidum) есть субстанция или субъект светоча. Далее (Евр. 11, 1), вера называется осуществлением ожидаемого, т. е. (поскольку это выражение метафорическое) вера есть основание надежды. В-третьих (2 Коринф. 9, 4), апостол Павел, говоря перед македонянами о возвещенном благословении коринфян, называет это обещание ипостасью своей похвальбы, т. е. ее основанием.
А. Что означает «сущность» (essentia)?
Б. Как я уже сказал, отцы церкви не различают сущность и субстанцию.
А. Так что же такое «субстанция»?
Б. То же самое, что «сущее» (ens), т. е. все, что истинно существует в отличие от фантома и имени.
А. Так зачем же нужно было грекам и латинянам от достаточно известных и понятных имен образовывать имена неясные, эквивалентов которым нельзя найти в еврейском языке, да и ни в одном другом языке они не являются необходимыми?
Б. Когда образуются имена, от того или иного слова: от оѵ – ουσία; от ύφιστάµενον – ύπόστασις; от сущего (ens) – «сущность» (essentia); от находящегося под (substans) – «субстанция»; от белого (album) – «белизна» (albedo), такое образование философы называют абстракцией, поэтому имя оѵ есть конкретное имя, ουσία – абстрактное имя. «Сущее» – конкретное, «сущность» – абстрактное, «белое» – конкретное, «белизна» – абстрактное. Иногда же вместо абстрактного имени пользуются инфинитивом, например вместо ουσία греки говорят τό είναι, латиняне вместо сущности (essentia) – бытие (esse), греки вместо λευκότης —τό είναι λευκόν или даже τό λευκόν, относя артикль τό не к слову λευκόν, а к подразумеваемому δνοµα[244]. Точно так же латиняне от конкретного «живущий» (vivens) делают абстрактным не только «жизнь» (vita), но и «жить» (vivere). Все эти слова могут быть названы абстрактными, и это вполне разумно. Ведь когда дают действительно существующей вещи различные имена в зависимости от различных ее проявлений, называя одну и ту же вещь большой, цветной, твердой, тяжелой, обращают внимание или на то, что обладает такой-то величиной, – это взгляд геометров, или на то, что она цветная, либо твердая, либо тяжелая, – это взгляд физиков, поэтому для того, чтобы отличать фантом (phantasma), причину которого они видят в конкретном, от всех прочих образов той же вещи, с помощью неких производных имен обозначая вещь, говорят уже: не большая, цветная, твердая, тяжелая, а величина, цвет, твердость, тяжесть [вещи]. Эта словесная абстракция, будучи не чем иным, как рассмотрением образа или имени отдельно от всех других сторон и наименований того же конкретного, во многом необходима для исследования причин. Если ты правильно поймешь этот принцип, то поймешь также и то, что невозможно существование сущности какого бы то ни было существа отдельно от самого этого существа, а именно чтобы белое находилось отдельно от белизны, или белизна – там, где нет белого, или человек – где нет человеческого, и что ложно утверждение Аристотеля о существовании некоторых сущностей отдельно от тех вещей, сущностями которых они являются, и поэтому душа, по его словам, или не является сущностью животного, или перестает существовать со смертью животного; и что, следовательно, Аристотель заблуждался, не проводя различия между отдельными вещами и отдельными аспектами (соп-siderationes) одной и той же вещи.
А. Я понимаю, что абстрактные слова весьма необходимы для исследования причин кажущихся вещей, существующих только в нашем воображении, но само по себе имя сущность (essentia) не было дано как результат нашего зрительного образа (popter phantasma nostrum), подобно величине, цвету и т. д., которые имеют причину в пяти органах чувств, ибо, как я сказал выше, не сама субстанция, или само сущее (ens), но лишь ее проявление является нам и называется фантомом, сущность же сущего сама по себе (simpliciter) не есть фантом. Так что же такое «сущность», или «быть», употребляемое как имя? Имя какой же вещи?
Б. Сущность сущего конкретна (in concrete), например сущее «белый» есть имя самого «белого», но рассматриваемое только как «белое». На том же основании сущность сущего сама по себе (simpliciter) есть имя сущего, но рассматриваемого только как сущее, и в целом абстрактные имена суть имена конкретных [вещей], рассматриваемых отдельно от прочих наименований того же конкретного. «Белое», например, есть белое существо, если же в белом существе мы будем рассматривать белое отдельно от сущего, то вместо «белое» скажем для большей понятности «белизна» либо «быть белым».
А. Значит, когда вместо «сущее» мы говорим просто «сущность», то «сущее» и «сущность» будут синонимами и соответственно слово «сущность» оказывается излишним.
Б. Мало того, оно несовместимо и с истиной веры, как свидетельствует Иоанн Дамаскин в 11-й главе «Изложения веры»[245]. Сказав «слово стало человеком», он добавляет: «но мы никогда не слышали, чтобы воплотилась или вочеловечилась Божественность». Следовательно, очевидно, что в сущем самом по себе различаются сущее и сущность, и значительно сильнее, чем в конкретных [именах].
А. Зачем нужно было учителям утверждать, что, если бы «сущее» и «сущность» в Боге не были едины, Божественная субстанция была бы сложной (romposita)?
Б. Потому что определение, являющееся разъяснением определенной сущности, обычно называется философами «самой сущностью». Например, если определение человека есть «разумное животное», то сущностью они называют разумное животное и говорят, что оно складывается из животного и разумного, составляющих его части, не проводя различия между определением человека, каковым является речь, частями которой будут имена «животное» и «разумное», и самим человеком, частями которого являются голова, грудь и прочее. Но поскольку трудно назвать конкретно (in concrete) разумное животное «сущностью», некоторые пытаются смягчить это выражение, говоря, что сущностью человека является не разумное животное, а разумная душа и что она есть субстанция, существующая отдельно от человеческого тела. Таким образом, они делают сущностью часть самого человека, интегрирующую и в то же время сущностную.
А. О эти великолепные миражи пустой философии! Но скажи, что, собственно, в действительности означает «лицо» (persona)?
Б. Это латинское слово, означающее любую единичную вещь, действующую либо по своей, либо по чужой воле. Так, Цицерон (Об ораторе II 102) говорит: «Я один беру на себя три лица (personae) – собственное, судьи и противника». Что это означает, если не то, что сам Цицерон берет на себя роль собственную, судьи и противника? Ну а что находим мы в англиканском катехизисе, где служитель спрашивает: Что ты прежде всего узнаешь из членов (articulis) твоей веры?, а вступающий (оглашенный) отвечает: Прежде всего веру в Бога-Отца, который создал меня и весь мир, во-вторых, веру в Сына Его, Иисуса Христа, принесшего искупление мне и всему роду человеческому, в-третьих, веру в Святой Дух, освятивший меня и весь избранный народ Божий. Но это и есть утверждение, что Бог в собственном лице создал все, в лице своего Сына искупил род человеческий, в лице Святого Духа освятил церковь. Можно ли сказать о ликах Божества яснее и в более точном соответствии с верой? Если же вместо слова «лицо» мы станем вместе с греческими отцами церкви употреблять слово «ипостась», то, поскольку «ипостась» и «субстанция» означают одно и то же, мы создадим вместо трех лиц три Божественные субстанции, т. е. трех богов. Беллармин и чуть ли не все другие ученые определяют «лицо» как «первую мыслящую субстанцию», т. е. неделимую субстанцию, т. е. единственную, но мыслящую, такую, как Бог, Христос, Святой Дух, Гавриил, Петр. А что такое эти три первые субстанции, Отец, Сын и Святой Дух, если не три Божественные субстанции? Но это противоречит вере. Беллармин не понял смысл латинского слова «лицо». Если бы это слово обозначало первую субстанцию, разве греческое πρόσωπον не обозначало бы то же самое? Но это неправильно, ибо оно обозначает, собственно, лицо человека, как естественное, так и искусственное, т. е. маску, а также представительное лицо и употребляется не только в театре, но и в суде, и в церкви. А что такое представительное лицо, если не образ или отпечаток представляемого? Именно в этом смысле св. Павел называет нашего Спасителя (Евр. 1, 3) образом (character) Божественной субстанции.
А. А что означает в Священном писании слово πρόσωπον?
Б. Собственно, ничего, кроме лица. Как синекдоха[246] иногда употребляется вместо самого человека, например в слове προσωποληψια. Но в Символе веры нет ни малейшего упоминания ни лица, ни ипостаси, ни Троицы, хотя в греческом тексте Символа Афанасия встречается ипостась. А церковь принимает Символ Афанасия, но без слова «ипостась», только в качестве парафразы Никейского Символа. Ведь ни Символ, ни какой-либо член веры не может быть установлен только в силу авторитета отдельных учителей, даже всей церковью, если они не согласуются с толкованием Священного писания.
А. Почему же древние отцы церкви и многие другие новейшие учители пользовались этими словами?
Б. Потому что не могли быть истолкованы иначе слова Священного писания, а именно (Матф. 28, 19): Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, и слова св. Иоанна (1 Иоан. 5, 7): Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Сын и Святой Дух, и другие подобные места, говорящие о Божественности Христа.
А. Но почему вообще необходимо было объяснять то, что, как они сами знали, непознаваемо, т. е. необъяснимо?
Б. Отцы церкви как до, так и после Никейского собора заявляли, что воплощение Бога-Сына непознаваемо, но, рассуждая об этом, они оправдывались тем, что их побуждают к этому еретики. Так, Епифаний в начале седьмой книги «О Троице»: «Для верующих были достаточны слова Бога: Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа и т. д., но пороки еретиков и богохульников побуждают нас говорить о недозволенном, произносить невыразимое и впадать в порок, противоположный чужому». Так же и Беллармин в первой книге «О Христе»: «Наши учители ведут философские рассуждения не с тем, чтобы показать Троицу, но чтобы разрешать софизмы философов», и Петр Ломбардский в 1-й книге «Различения» (23) приводит слова из седьмой книги «О Троице» Божественного Августина: «Греки понимают субстанцию иначе, чем латиняне. Латиняне говорят: единая сущность, или субстанция, три лица, потому что в нашем языке, т. е. в латинском, сущность может пониматься только как субстанция. И чтобы это было понятным по крайней мере приближенно, они считали нужным на вопрос загадки, когда спрашивается, что такое три, называть какой-то предмет; значит, когда спрашивают, что есть три или трое, мы стараемся найти некое имя, разъясняющее это три, но мы не находим такое [в данном случае], ибо Божественность далеко превосходит возможности нашей привычной речи».
А. Епифаний не прав в своих оправданиях. Никого нельзя заставить примером чужого порока совершать недозволенное, если только не применять насилие или угрозы. Неверно и утверждение Беллармина о том, что его учители прибегают к философским рассуждениям не с тем, чтобы показать Троицу, а чтобы разрешать философские софизмы. Ведь эти теологи, излагавшие Никейский Символ, пользуются дефинициями, заимствованными из логики и метафизики Аристотеля, тогда как Святую Троицу они должны были бы толковать исходя только из Священного писания. Удивляюсь я и тому, что никейские отцы, среди которых было так много философов, не внесли в сам Символ термины этой науки, которыми они пользовались, однако, в своих толкованиях.
Б. Это мне не кажется удивительным, поскольку я знаю, как мало на вселенских соборах людей, способных произносить смелые речи и вступать в споры. Поэтому остальные участники собора, которые одобряли лишь аргументы, заимствованные из Священного писания, превосходя численно латиников, своими голосами легко победили их, не допустив в Символ ничего, кроме того, что явно исходило из Священного писания.
А. Что такое «тело», что такое «бестелесное» и «дух»?
Б. Эти имена настолько известны и понятны всем образованным людям, что я не знаю, удостоил ли какой-нибудь теолог или философ их определения путем дефиниции. А вот когда ты произносишь или слышишь имя «тело», какая идея возникает в твоем уме?
А. Под словом «тело» я понимаю то, о чем можно истинно сказать, что оно действительно существует в самом себе и обладает также некоей величиной, подчеркиваю, обладает величиной, но не есть сама величина, однако я помню, что в свое время считал телом только то, что воспринимается мною путем осязания или зрения. Поэтому я считал телом и образ тела, отраженный в зеркале или являющийся во сне или в темноте, хотя мне и казалось это удивительным. Когда же позднее я увидел, что эти образы исчезают и существование их зависит не от них самих, но от одушевленной природы, они мне уже более не казались реальными, но представлялись фантомами и результатом воздействия вещей на органы чувств, а следовательно, бестелесными. О духах же я судил на основании сравнения с воздухом, который является духом, и с ветром, который я мог ощущать осязанием. Поэтому я считаю, что дух все же есть тело, но тонкое и что один дух может быть тоньше и чище другого, а кроме того, отличаться от другого свойствами (virtute), подобно жидкостям, которые, будучи равно прозрачными, очень сильно отличаются друг от друга своими свойствами. Но я не мог понять, что такое «средняя природа» между телом и духом или между духом и фантомом, т. е. между духом и ничем. Поэтому следует поискать, встречаются ли в Священном писании «бестелесная субстанция», или «нематериальная субстанция», или «отдельные сущности».
Б. Эти выражения не встречаются в Священном писании. Впрочем, в первом из тридцати девяти членов веры, опубликованных англиканской церковью в 1562 году, ясно говорится, что «Бог не имеет ни тела, ни частей». Таким образом, это отрицать невозможно. Да и отрицающим грозит отречение.
А. Но этого никто ведь и не станет отрицать. Однако в двадцать восьмом члене говорится, что церковь не может принудить верить чему-либо, что не может быть выведено из Священного писания. Если бы это было сделано! Ведь я еще не знаю, в каком смысле то, что не является телом, может быть названо большим или очень большим. Скажи мне, в чем же разница между «быть рожденным» (gigni) и «происходить» (procedere)?
Б. Посмотри у Матфея (1, 20), где ангел говорит Иосифу: не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в ней есть от Духа Святаго.
А. Но я не знаю, означает ли это выражении «от Духа Святаго» рожденный от Святого Духа или происходящий от Святого Духа?
Б. Это место из Матфея есть часть Евангелия, читаемая на праздник Обрезания, когда на литургии, установленной при Эдуарде VI[247], читают: «То, что рождено в ней, происходит от Духа Святого», и переводится нашей церковью, как если было бы написано «приходит от Святого Духа». Таким образом, ты видишь, как толкует это место англиканская церковь, и, по-моему, правильно.
А. Но если говорится, что Святой Дух происходит от Сына, как мы это встречаем в Символе, и Сын, как в данном тексте, происходит от Святого Духа, и если о том и о другом говорится «рожден» (genitus), то «рождаться» и «происходить», по-видимому, вообще не отличаются друг от друга. Тогда для чего же различает эти слова римская церковь?
Б. Не знаю. Но ты ведь знаешь, что в свое время Сфинкс наводила на народ страх своей загадкой[248].
А. Какое же различие устанавливают для этих слов отцы церкви?
Б. Насколько мне известно, никакого. Кирилл говорил: «Сын так относится к Духу Святому, как Отец к Сыну».
А. Значит, Кирилл[249] считает, что Сын породил Святой Дух. И таким образом, «рождаться» и «происходить» опять-таки означают одно и то же. Для меня же достаточно ясно, что Сын Божий рожден Богом, который включает всю Троицу. Однако мне кажется, что спасение людей не зависит от такого рода тонкостей. В неизбежном спасении того, кто верует в Иисуса Христа и раскаивается в своих прегрешениях, не сомневается никто, даже если он не теолог. И я не отступаю от учения Никейского Символа, который несомненнейшим образом вытекает из Священного писания, и признаю, что, по моему разумению, трое (Отец, Сын и Святой Дух) суть единый Бог, существующий в трех лицах, понимая слово лицо в его истинном и собственном значении, как обозначение того, кто исполняет роль собственную или роль другого. Но если брать слово «лицо» просто в качестве единичной мыслящей субстанции, подобно тому как употребляются слова «Петр», «Павел», «Иоанн», или, что то же самое, в качестве ипостаси, то я не могу понять, каким образом Отец, Сын и Святой Дух не являются тремя индивидуальными субстанциями, т. е. тремя богами, и не знаю, как это можно подтвердить Священным писанием, где не различаются в отношении к Богу ни ипостаси, ни лица. Там говорится только, что на небесах свидетельствуют трое, а именно: Отец, Сын и Святой Дух, и что эти трое составляют одно. То же, что говорят в частных своих толкованиях веры отцы церкви, за пределами текстов Священного писания, ни к чему не обязывает христиан, каждый из которых должен искать собственное спасение в Священном писании не за чужой, а за свой риск. Перехожу теперь к другим вопросам.
Глава втораяО ереси
А. Что такое «ересь»?
Б. Греческое слово, обозначающее учение какой-нибудь секты.
А. А что такое «секта»?
Б. Секта – это группа людей, следующих в науке одному учителю, избранному ими по собственному усмотрению. Секта называется так от глагола «следовать» (sequi), ересь же – от глагола «выбирать» (eligere). Лукиан, человек вообще-то богохульный, но хороший греческий писатель[250], назвал свою книгу о выборе учителя «Περί αίρέσεως»».
А. Какие существовали секты и кто в них состоял?
Б. Философы. Были секты Платона, Аристотеля, Зенона, Эпикура и др. Они назывались академики, перипатетики, стоики, эпикурейцы. Это были главные секты греческих философов или тех, которые хотели выглядеть философами. Самих глав этих сект: Платона, Аристотеля, Зенона, Эпикура – я считаю действительно философами (по меркам язычников), т. е. теми, кто стремится к истине и добродетели и чьи имена по заслугам прославились по всему свету благодаря их мудрости. О последователях же этих философов я вообще не считаю нужным упоминать, ибо они ничего не знали, кроме слов своих наставников, не знали ни принципов, ни способов доказательств, на которых базировалось их учение, и в своей жизни не сделали ничего для философии, а лишь расхаживали с мрачным видом, небритые и одетые в рваный плащ. Это были люди жадные, заносчивые, вздорные, чуждые гражданских чувств.
А. Разве для определения ереси совершенно не имеют никакого значения слова, опущенные тобой, – «истина» и «заблуждение», одно из которых по необходимости присуще всякому учению?
Б. Совершенно никакого. Ведь ересь обозначает только высказанное суждение, правильно ли оно или ложно, законно ли оно или противоречит закону.
А. Следовательно, получается, что если бы люди называли друг друга еретиками, то это не было бы бранью.
Б. Эти философские секты в Греции называли друг друга не еретиками, а негодяями, проклятыми, ворами, убийцами и другими словами, которые употребляют люди низкого сословия, когда в своем гневе распаляются чуть не до драки. Когда же ереси появились и в церкви, то самым бранным выражением стало «еретик».
А. А были ли какие-нибудь ереси кроме тех, которые существовали среди греческих философов?
Б. Из Нового завета совершенно ясно, что и в Иудее были секты фарисеев, саддукеев, ессеев[251], называвшиеся ересями. Точно так же грецизм (graecismus)[252], иудаизм, христианство считались в то время ересями. Точно так же ересь рассматривается как преступление (Гал. 5, 20) и обозначает (Гал. 1, 8) учение, противоречащее учению самого св. Павла, т. е. противоречащее Христову Евангелию: Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что благовествовали вам, да будет анафема.
А. А что такое «анафема»?
Б. Ανάθηµα означает любую вещь, отданную по обету либо изъятую из общего употребления, но άνάΦεµα (через ε) иногда означает лицо, отданное подземным Богам.
А. Каким же образом может быть отдан подземным Богам ангел?
Б. Конечно, он не может быть сожжен или убит, но может считаться неангелом, лишь призраком, и стать проклятым и обманщиком, т. е., говоря словами Священного писания, быть преданым сатане.
А. В чем же была причина возникновения ереси в ранней церкви, если у них было правилом веры писаное Евангелие?
Б. Заносчивость и самомнение философов, которые жили во времена апостолов и о которых я упомянул выше. Они были способны рассуждать тоньше, чем прочие люди, и более убедительно. Обращаясь в христианство, они почти неизбежно оказывались избранными в пресвитеры и епископы, дабы защищать и распространять веру. Но и ставши христианами, они, насколько возможно, сохраняли учение своих языческих наставников и поэтому старались толковать Священное писание, желая сохранить единство своей философии и христианской веры.
А. Ты достаточно ясно объяснил, что представляла собой ересь в философии, но я пока не понимаю, что называлось ересью в церкви.
Б. В ранней церкви, вплоть до Никейского собора, большинство догматов, вызывавших споры среди христиан, касалось учения о Троице, таинство которой, хотя и признававшееся всеми непознаваемыми, многие философы пытались объяснить каждый по-своему, опираясь на учение своих наставников. Отсюда сначала возникали споры, потом перебранка и наконец, чтобы избежать возмущения и восстановить мир, были созваны соборы, причем не по указанию правителей, а по добровольному желанию епископов и пастырей. Это стало возможным тогда, когда прекратились преследования [христиан]. На этих соборах определили, как должен решаться вопрос о вере в спорных случаях. То, что принималось собором, считалось католической верой, то, что осуждалось, – ересью. Ведь собор по отношению к епископу или пастырю был католической церковью, т. е. всеобъемлющей, или всеобщей, как и вообще их мнение (opinio); отдельное же мнение любого священника считалось ересью. Именно отсюда, насколько мне известно из истории, происходит название католической церкви, и во всякой церкви католик и еретик являются именами соотносительными.
А. Если католическая церковь не означает ничего иного, то в христианском мире много католических церквей.
Б. Столько же католических церквей, сколько глав у церквей. Глав же столько, сколько христианских королевств и республик, ибо в каждой христианской области правитель этой области является главой своих подданных и не зависит ни от кого другого на земле, так что, сколько мы видим церквей, столько же глав церквей, а поскольку избранные Богом рассеяны по всему миру, имея своим главой самого Иисуса Христа на небесах, эта церковь и называется, и является истинной, наивсеобщей (catholicissima) и единственной церковью, и она же есть та, верить в которую мы обязуемся в Символе. Ибо нет и не может быть никакой иной католической церкви, если только понимать слово католическая как «охватывающая вместе всех вообще христиан». А в христианских государствах народ и церковь составляют одно и то же. Поэтому, если кому-нибудь на земле было бы дано стать главою всей христианской церкви, то ему же было бы дано и стать царем над всеми царствами и республиками.
А. Какие же именно догматы были объявлены первыми церквами ересью?
Б. Среди многих других первое место занимали относящиеся к учению о Троице, заключенные в Никейском Символе. Этот Символ начал создаваться на Никейском эйкуменическом соборе, а был завершен в ходе следующих трех эйкуменических соборов, а именно: Константинопольского, Эфесского, Халкидонского[253], – и утвержден римскими императорами того времени, созывавшими эти соборы. Причиной созыва Никейского собора была деятельность Ария[254], пресвитера Александрии, который в ответ на слова епископа этого города Александра о том, что Сын Божий является единосущным Отцу (όνούσιον), т. е. обладающим той же субстанцией, что и Отец, не согласился с ним, а когда спор, проходивший в присутствии многих пресвитеров, стал разгораться, Арий заявил, что он не признает божественности Иисуса Христа, что привело вскоре к восстанию в городе Александрии и к вооруженным столкновениям. Желая сохранить мир, император Константин Великий созвал Никейский собор, на котором был установлен текст Символа вплоть до слов: «Верую в Духа Святаго». И были осуждены слова Ария, а сам он вместе со своими сторонниками был отлучен и изгнан из церкви, хотя благодаря нескольким последующим императорам-арианам эта ересь не могла быть искоренена. Спустя пятьдесят лет был проведен другой вселенский собор в Константинополе, на котором была осуждена ересь Македония, отрицавшего Божественность Святого Духа. Спустя еще пятьдесят лет на вселенском соборе в Эфесе было осуждено учение Нестория[255], отрицавшего, подобно Арию, Божественность Христа. Наконец, на Халкедонском вселенском соборе была осуждена ересь Евтихета и Диоскора, не признававших единство двух природ, божественной и человеческой, в Христе. Таким образом был, наконец, завершен Символ, называемый Никейским, и одновременно с названными выше ересями были осуждены и другие, близкие к ним.
А. После осуждения этих ересей возникали ли потом какие-нибудь новые?
Б. И очень много, даже и не знаю, сколько. Ведь после того как римская церковь своими декретами присвоила себе право утверждать, что она не может заблуждаться относительно членов веры, и император Фока[256] предоставил папе первенство надо всеми епископами, а сила императорской власти в Италии стала ослабевать и христианских владык охватил страх перед сарацинами, папа, уже ранее значительно укрепивший свое положение благодаря своим богатствам и могуществу, стал собственным авторитетом собирать вселенские соборы, пренебрегая авторитетом императоров и италийских феодалов, а некоторых из этих королей и императоров он осмелился даже отлучить от церкви. И вот с течением времени все учения, в которых видели помеху усилению церковного могущества, способную в чем-то умалить его, осуждались как ереси. В результате возникли те многочисленные ереси, из-за которых, по выходе в свет сочинения Лютера[257], было сожжено столько христиан, и у нас в Англии, и в других местах. Пока, наконец, пробудившиеся правители этих стран не освободили их от столь страшных преследований и от римского рабства.
А. А римская церковь считала христианами или язычниками тех лютеран, анабаптистов и других, кого она предала сожжению?
Б. Без сомнения, считала их христианами. И не только ариан и всех тех, кого осудил Никейский собор. И называли их не иначе, как еретиками. Ведь хотя они из философских соображений придерживались иного, чем подобало, мнения о природе Спасителя и о Святой Троице, вступая в противоречие со Священным Писанием, тем не менее они признавали Христа истинным Мессией и Сыном Божиим и обращались к имени его.
А. Если это так, то Римская церковь, как мне кажется, во всяком случае не имеет права жаловаться на преследования со стороны римских императоров. Ведь христиане того времени представляли собой некие секты и относились к установленной в Римской империи религии точно так же, как относится сегодня ересь к католической церкви. И порой христиане испытывают от христиан большие мучения, чем от неверных.
Б. И мне так кажется. Однако же во всех королевствах и республиках, безусловно, необходимо принять меры, дабы предотвратить восстания и гражданские войны. Поскольку такие войны очень часто рождаются из-за расхождения в догматах и из-за соперничества умов, следует каким-то образом наказывать тех, кто на собраниях и в книгах проповедует то, что запрещено законами государя и республик. Так, королева Англии Елизавета, сменившая на троне свою сестру Марию[258], при которой было сожжено множество еретиков (и даже самой Елизавете грозила опасность), взойдя на престол, прежде всего, с согласия знати и народа, отняла у чужеземных властей право управления англиканской церковью и главенство над ней, принадлежащее на основании естественного права всем монархам в их собственных владениях. И специальным рескриптом, скрепленным большой печатью Англии, поручила управление церковью своим епископам и небольшому числу личных советников, подчиняющихся ей. В этом рескрипте было указано, что никакое учение не может быть объявлено еретическим, если оно не было признано таковым на одном из четырех первых упомянутых мною вселенских соборов. Таким образом, что касается ересей, то положение англиканской церкви было аналогично положению римской церкви при Константине Великом и оставалось таким до семнадцатого года правления Карла Первого, который, уступая просьбам своих подданных, оказавшихся не в состоянии выносить чрезмерное могущество епископов, отменил указ Елизаветы, оставив за епископами только обычную власть, а именно установление канонов, которые при согласии короля становились бы церковными законами.
А. Следовательно, положение англиканской церкви, каким мы видим его в настоящее время, с точки зрения чистоты учения равнялось положению церкви в эпоху Константина, а в отношении справедливости церковных законов даже превосходило его. Ведь, по-видимому, несправедливо, чтобы человек, чья вера избрана им на свой страх и риск, подвергался бы наказанию на том основании, что она ошибочна. И тем более со стороны тех людей, для которых чужое заблуждение не представляет опасности.
Б. Ошибаться, заблуждаться, обманываться – по своей природе не есть преступление, и не может стать преступлением заблуждение, пока оно остается лишь в мыслях. Ибо, перед каким судьей можно обвинить его, какими свидетелями изобличить, а значит, как же его судить? Слова же могут быть преступлениями и подлежать любому установленному законодателем наказанию, и это не будет несправедливым даже в случае смертной казни. Если хула на короля может быть наказуема смертью, то тем более хула, возводимая на Бога. Справедливость, однако же, требует, чтобы в таком законе было ясно определено, что именно является преступлением, которое осуждается таким образом, а кроме того, какое следует за него наказание, с той целью чтобы ожидаемое наказание удерживало бы злодея от злодеяния. Ведь целью налагаемого законом наказания является не удовлетворение чувства гнева против какого-то человека, но предупреждение, насколько возможно, несправедливости, что служит на пользу всему роду человеческому, и несправедлив тот закон, который поражает раньше, чем предупреждает. И хотя высшие власти обладают произвольным правом создавать законы, они не могут произвольно налагать наказание, не предусмотренное законами заранее. Кроме того, даже противозаконное деяние не может быть по справедливости наказано и объявлено преступлением, если не был заранее опубликован и распространен соответствующий закон, так, чтобы была снята всякая правдоподобная ссылка на незнание законов.
А. А разве не является преступлением и не может подвергнуться наказанию то, что совершено вопреки естественному закону, даже если в законе не упоминается никакая мера наказания?
Б. Естественный закон является вечным, божественным и запечатлен только в сердцах наших. Но мало таких людей, которые могут заглянуть в собственное сердце и способны читать, что в нем записано. Поэтому, что следует делать, и чего следует избегать, они узнают из писаных законов, и они делают что-то или избегают чего-то в зависимости от того, насколько это кажется им полезным или опасным в зависимости от предусмотренных законом наказаний. Кроме того, если что-то делается вопреки естественному закону, это обычно называют не преступлением, а прегрешением, и полагают, что если покаяться в этом, то сразу же последует прощение, если только этот поступок не повлечет за собой какого-нибудь ущерба для государства или ближнего. И считают, что при этом не следует наказывать за что-то, кроме нанесенного ущерба, ибо одному только Богу дано наказывать зло. Ведь если один грешник станет наказывать другого грешника только за его прегрешение, уже после того, как последовало наказание по закону, это будет чем-то вроде гражданской войны.
А. Ну, а если это окажется какой-нибудь атеист и не будет закона, предписывающего меру наказания, значит, он не будет наказан?
Б. Конечно, будет наказан, и очень строго. Но прежде он должен быть обвинен, выслушан и осужден. А обвинять можно только за слова и дела. Так за какие же дела будет обвинен атеизм? Слышал ли ты когда-нибудь о столь преступном и столь нечестивом поступке, подобного которому не совершили бы хоть раз не только те, кто не считаются атеистами, но, наоборот, являются истыми христианами? Значит, атеиста нельзя судить по делам его, его можно судить лишь по каким-то его словам, произнесенным вслух или написанным, и никак иначе, т. е. если он прямо отрицал существование Бога.
А. А разве не будет назван атеистом тот, кто скажет или напишет то, из чего неизбежно следует, что Бога не существует?
Б. Конечно, но только если он сам, когда писал или говорил это, понимал неизбежность подобного вывода. Ведь если сказано или сделано что-то, запрещенное законом, а посему наказуемое, это должно быть определено таким образом, чтобы все, на кого должен распространяться этот закон, знали бы, что в соответствии с определением закона такое-то и такое-то деяние либо те или иные слова, упомянутые в самом законе, будут наказаны. Ведь о последствиях наших слов судить очень трудно. Поэтому, если обвиняемый из-за неумения правильно мыслить сказал нечто, противоречащее букве закона, не причинив при этом никому никакого ущерба, он должен быть оправдан своим неведением. Судья же, который из-за незнания каких-либо последствий подвергнет наказанию невинного человека, не может быть оправдан. Если же человек знал, что сами его слова противоречат закону, он может быть наказан. Поэтому, если он отрицает существование Бога либо откровенно заявляет, что он сомневается в его существовании, хотя мера наказания в законе и не указана, он может быть наказан и на основании естественной справедливости, но только изгнанием. Ибо почтение к религии и признание Божественного могущества во всяком государстве предписывается законом, а важнейшим для каждого государства является сохранение верности соглашениям, особенно если они подкреплены клятвой. А так как атеист не может быть связан клятвой, то он должен быть удален из государства. Не потому, что он не подчиняется закону, но потому, что приносит вред обществу. Если же обществу не будет больше грозить ущерб, то я не вижу оснований убивать его, тем более, что он может когда-нибудь отречься от своего нечестья. Ведь нет ничего, чего бы человек, пока он жив, не мог ожидать от Божественного долготерпения. То же самое следует сказать и о богохульстве, каковое является оскорбительной для Бога речью, а если слова оказываются в согласии с мыслями, то атеизмом.
А. Почему же по закону Моисея богохульники должны быть не изгнаны из государства, а казнены?
Б. Как земной царь по закону может изгнать их из своего царства, по тому же праву царь народа израильского, каковым во времена Моисея был сам Бог на основании заключенного соглашения, и Он же был царем всей земли по природе, мог изгнать по закону богохульника со всей земли, т. е. убить его. Но ты можешь принимать мой ответ на твой вопрос не как объяснение причины Божественного Промысла, создавшего этот закон, но как защиту правоты уже созданного.
А. Теперь я понимаю, что такое ересь: сначала это было мнение только какой-то секты, затем – взгляды христианской секты, затем – взгляды христианской секты, осужденной католической церковью. А теперь мне хотелось бы узнать и то, какою властью и каким образом со времен возникновения и до сегодняшнего дня наказывали ересь?
Б. До Константина Великого, первого христианского императора, ни пастыри, ни сами апостолы не обладали властью налагать на еретиков какое-либо наказание: ни отправлять их в изгнание, ни лишать их телесной свободы, ни вообще каким-либо образом причинять им страдание – потому что только верховный владыка обладал такой компетенцией в целях сохранения мира. Они могли их отлучить от церкви, т. е. сторониться их и избегать общения с ними, встреч и общности трапезы, будто они язычники или ростовщики, но это не есть наказание, и зачастую более тягостно для отлучающего, чем для отлученного. На Никейском соборе было установлено наказание для осужденных еретиков, но только для клириков, состоявшее в том, что их отстраняли от служения церкви. Но не было принято никакого постановления, направленного против их учеников, потому что миряне отнюдь не были обязаны судить об учениях своих наставников, а может быть, и потому, что большинство из них было воинами, служившими самому императору, и не следовало их раздражать, что было весьма рискованно. Да и самих ересиархов приглашали на собор, выслушивали их аргументы, обсуждали и отвергали их на основании Священного писания, и лишь только в том случае, если они все же отказывались подчиниться решению церкви, их отстраняли от их приходов. Если же и после этого они продолжали отравлять народ своей ересью, их иной раз отправляли в изгнание. Впрочем, если те, оставив свое упрямство, подчинялись впоследствии решению церкви, император возвращал их; так случилось и с самим Арием, который, после того как передал императору письменное изложение своей веры и оно показалось тому не отличающимся от суждений остальных отцов церкви, был возвращен из изгнания; Афанасий же, не пожелавший принять Ария, сам в свою очередь был отправлен в изгнание.
А. Значит, великий Афанасий не считал грехом отказ подчиниться решению верховного правителя?
Б. По-видимому, так; однако те места из Нового завета, в которых предписывается Христом и апостолами повиновение любым властям, даже языческим, отнюдь не являются темными. Но Афанасий с таким же пылом воспротивился решению самого императора вернуть Ария из изгнания, с каким он незадолго перед тем на Никейском соборе осуждал арианскую ересь. И это не должно показаться удивительным: когда ученые-богословы тщательнейшим образом изучают места Священного писания, относящиеся к настоящему спору, они, иногда по небрежности, а иной раз и сознательно пренебрегая человеческими законами, не обращают внимания на места, говорящие о правах правителей. Но, возвращаясь к наказанию еретиков, следует иметь в виду, что среди церковных наказаний крайним является так называемое предание анафеме, или отлучение, а следовательно, всякое иное наказание зависит от гражданской власти. Причина же того, почему Константин и другие римские императоры установили множество наказаний для еретиков – такие, как изгнание, конфискация имущества, сожжение книг и даже смерть (но не для авторов еретических сочинений, а лишь для тех, кто не хотел бросать в огонь эти осужденные книги), – состояла в том, что они не хотели, чтобы христиане, а особенно воины, выступили друг против друга и взаимно уничтожили. Однако я не могу найти ни одного императорского закона, по которому еретики должны были бы подвергаться смертной казни, исключение составляют манихеи, которых я считаю не столько еретиками, сколько притворными христианами и преступниками. Впрочем, я обнаружил закон, по которому язычник или иудей, в случае если он попытается убедить своего соплеменника, принявшего христианство, отречься, должен быть сожжен. Но это не имеет никакого отношения к наказанию еретиков, правда, я слышал, что император Фридрих Барбаросса предложил закон о сожжении еретиков, но в Кодексе Юстиниана мы находим лишь его собственное распоряжение, подтверждающее рескрипты предыдущих императоров о наказании еретиков, однако среди них нет ни одного, где говорилось бы о сожжении еретиков. Таким образом, насколько я могу предполагать, такой способ наказания еретиков возник вскоре после правления папы Александра III[259], который первым вместе с императором Фридрихом попрал самое империю и законы всех государей. Как бы там ни было, известно, что у нас в Англии приблизительно с этого времени и вплоть до времен королевы Елизаветы в силу обычая, ставшего своего рода законом, еретиков, как правило, сжигали.
А. Следовательно, с тех пор к определению ереси следует прибавлять еще несколько слов, а именно: ересь есть учение, противоречащее католической вере и наказуемое сожжением.
Б. Правильно.
А. Какой же судья и в какой процессуальной форме должен осудить еретика?
Б. До тех пор пока власть над императором не оказалась у пап, судьями были в большинстве случаев те, кому наказание еретиков было предписано рескриптом императора, а именно градоначальники, префекты провинции. Но я ничего не могу сказать о том, в какой форме происходил допрос еретика. После укрепления авторитета папы следствие по этому делу поручалось одному или нескольким епископам; если же обвиняемый, публично и, если нужно, дважды спрошенный относительно того учения, которое он исповедовал, отрекался от него и приносил покаяние в предписанной курией форме, его освобождали. Если же он впоследствии впадал в ту же или иную ересь, а их бесчисленное множество, то его передавали гражданским властям на сожжение, и здесь вообще не могло быть помилования без согласия папы, поскольку церковная и гражданская власти разделены.
А. Сколько же было изобличено и наказано еретиков с первого года царствования Елизаветы и до семнадцатого года царствования Карла Первого?
Б. Между прочим, за все это время было очень мало еретиков, потому что те, кому королева поручила церковное правление и за которыми она сама наблюдала, были ограничены законом, запрещавшим признавать еретическим какое-либо учение, которое не было осуждено ранее как таковое на одном из четырех вселенских соборов, т. е., как явствует из документов самих этих четырех соборов, то, что в Никейском Символе было провозглашено не противоречащим вере. Те же, кто были изобличены, подвергались сожжению.
А. А каким образом можно узнать, что противоречит Символу, а что не противоречит, если только речь не идет о том, что сами слова Символа, так, как они были написаны, не отрицаются или не называются ложными.
Б. По закону еретик не должен быть наказан, если его слова не противоречат словам Символа, ибо несправедливо, чтобы кто-то утверждал, что «в результате» отвергается вера и что по этой причине кого-то следует наказать. Разве справедливо, чтобы жизнь человека подвергалась угрозе в зависимости от тонкости рассуждений или зависела от опытности в искусстве логики противников, да и судьи? Разве закон, который не требует ничего, кроме повиновения, должен наказывать за логическую ошибку? Сами отцы на Никейском соборе думали иначе. Поскольку среди них были некоторые, хотя их было и немного, которые не решались поставить свою подпись под Символом из-за слова «единосущный» (όµούσιον) и требовали более подробного толкования этого слова, прочие отцы церкви, желая удовлетворить их требование, заявили, что слово «единосущный» следует понимать так, что Сын обладает той же субстанцией, что и Отец, однако же не является частью Отца. К числу тех, кто добился от отцов церкви этого разъяснения, принадлежал Евсевий[260], он разослал по всем диоцезам послание к клиру, называвшееся циркулярным, в котором извещал о том, что было решено на Соборе относительно веры в Святую Троицу, и о причине, по которой он сам и другие, отказывавшиеся ранее подписать Символ, теперь подписали его. В этом послании причиной своего согласия он назвал то, что отцы церкви предписали формулу, обеспечивающую возможность не отойти от выражения истинной веры, и он не отвергает слова «единосущный», потому что перед нашим взором как цель стоял мир. Из этого можно понять, что, коль скоро слова вменяются в преступление, эти слова должны быть соотнесены с некоей формулой, чтобы каждый мог твердо знать, какие слова заключают в себе преступление, а какие нет, не прибегая к множеству силлогизмов, подобно тому как в поступках на основании формулировки, данной законом, отличают то, что является преступным, от того, что таковым не является. Такого же мнения придерживались и все папы. Когда на вселенских соборах осуждают какое-либо учение как еретическое, принимая во внимание все возможные последствия этого решения, в самом решении указывают все их точные формулировки.
А. Ты только что сказал, что в первый год царствования королевы Елизаветы тем, кто осуществлял под ее владычеством управление церковью, было запрещено законом называть ересью что-либо, что не было осуждено ни на одном из четырех первых соборов. Так вот я и спрашиваю, объявили ли эти церковные власти, назначенные королевой, по всем епархиям и приходам, что это за учение и словесные формулы, противоречие которым считалось бы преступлением? Я не думаю, что необразованные люди, которым для спасения их не рекомендуется читать ничего, кроме святой Библии, обязаны иметь при себе подлинный текст постановлений соборов, да я и не знаю, существует ли он вообще. Некоторые утверждают, что он не существует, поскольку он был фальсифицирован арианами, и по этой причине запрещен католиками.
Б. Не может быть сомнений в чистоте той части текста постановлений соборов, где утверждается Символ веры. Что же касается полемики между католиками и еретиками, то не так уж важно, погибла ли эта часть текста или нет. Ну а то, что ты спрашиваешь – были ли разосланы по епархиям и приходам словесные формулы, в которых бы указывалось, что считалось ересью при Елизавете, – то ни одной такой формулировки обнародовано не было, да и сам королевский декрет был опубликован только спустя долгое время, и потому, что является ересью, а что нет, обвиняемый может узнать только после того, как его привлекали к суду. Ведь хотя в силу этого королевского указа ересью могло быть объявлено все, что было объявлено таковой вышеназванными соборами, однако могло по тому же указу и не быть объявлено. Наш знаменитый юрист времени царствования Елизаветы Эдуард Кок в третьей книге «Постановлений» порицает нерадивость церковных правителей, не опубликовавших своевременно этот королевский указ.
А. А разве сам Символ веры, принятый в англиканской литургии, не был достаточной публикацией закона о ереси?
Б. Конечно, если бы там все это было написано. Но там нет ни малейшего упоминания о Никейском Символе, и не только люди необразованные, но и, пожалуй, некоторые клирики не понимают, что общего имеет этот Символ с постановлениями соборов и каким образом декрет Константина стал законом англиканской церкви.
А. Поскольку власть всех правителей, которые обладали правом судить о ереси, была уничтожена законом на семнадцатом году царствования Карла Первого, то как же могло случиться, что не были восстановлены в своей силе законы о ереси времен королевы Марии?
Б. Дело в том, что закон об уничтожении всякой иной власти над церковью, кроме королевской, был внесен раньше, чем церковные правители получили эти полномочия, и поэтому с уничтожением закона эти правители уже не имели, и по сей день не имеют, никакого права наказывать еретиков, за исключением обычного права отлучения.
А. Следовательно, сегодня еретик не может быть подвергнут никакому иному наказанию, кроме отлучения?
Б. И даже тем карам, которые по гражданским законам следуют за отлучением. Ведь он будет вызван в церковную курию, где, если сам не осудит собственные заблуждения, будет передан светским властям и заключен в тюрьму, и там он останется до тех пор, пока не отречется от своей ереси и не принесет установленного законом покаяния.
А. А как можно узнать, воистину он отрекся или нет?
Б. Этого вообще никто не может знать, кроме одного только Бога.
А. А разве невозможно заставить его отречься от своей ереси?
Б. Невозможно. В то время, когда церковные правители обладали соответствующей властью, существовала практика иногда выяснять скрытые помыслы еретиков, заставляя их давать клятву. Но это право как несправедливое было уничтожено вместе с их полномочиями, потому что, как представляется, возмездие за помыслы принадлежит одному только Богу, который осуществляет его. А человеческие законы наказывают только неповиновение действием.
А. А установлено ли в Евангелии какое-либо наказание еретикам?
Б. Никакого, если не считать того, что рекомендуется их избегать и не допускать к общению с посвященными, которые в те времена питались сообща. Но, как мне известно, не было никакого гражданского наказания, да я и не нашел никакого указания на отлучение, осуществлявшееся за ересь, ибо отлучали за образ жизни и преступления, позорившие религию. С другой стороны, если отнести к христианскому учению слова из Нового завета, то я прихожу к выводу, что христианину запрещено наказывать еретика по гражданским законам (Матф. 13, 27–30): Придя же, рабы домовладыки сказали ему: Господин, не доброе ли семя сеял ты на поле своем, откуда же на нем плевел? Он [Иисус] же сказал им: Враг человека сделал это. А рабы сказали ему: Хочешь ли, мы пойдем выберем их? Но Он сказал: Нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали бы пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы. Разве из этих слов не ясно, что плевелы, т. е. ереси, должны быть оставлены до последнего Судилища. Как же можно их уничтожить на этом свете смертью или изгнанием? Точно так же в первом Послании к Коринфянам (3, 11–15) говорится: Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы – каждого дело обрушится… у кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон, впрочем, сам спасется, но так, как бы из огня. Что это, если не то, что придерживающийся сего основания, а именно веры в Иисуса Христа, т. е. истинный христианин, даже если он будет строить на дереве, сене, соломе, т. е. на ложных догматах, погубит свои усилия, сам же спасется, но как бы «из огня», т. е. очистившись от заблуждений ума. Так же и во втором Послании к Тимофею (2, 25): Рабу же Господа не должно ссориться, но быть приветливым ко всем, учительным, незлобивым, с кротостью наставлять противника, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины. Разве это не сказано против тех, кто тотчас же предает сожжению еретика, если он, дважды вопрошенный, не откажется от своего учения, кто, насколько это в его силах, закрывает христианину доступ к божественному милосердию? К этим местам Священного писания следует прибавить мнение всех богословов о том, что Христос не принимает никого, кто прибегает к нему из страха смерти.
А. Как наказывается богохульство?
Б. Богохульство, проистекающее из убеждения, есть атеизм. Кто бы осмелился хулить Бога, в существование которого и в заботу которого о делах человеческих он верит? Но то, что называется обычно богохульством, есть не что иное, как намеренное злоупотребление именем Божьим в клятвах, не являющихся необходимыми. Это преступление определяется Юстинианом (75-я новелла) следующим образом: «Богохульством являются: клятвы «волосами Бога», «головой Бога» и подобные им выражения. В качестве наказания за это устанавливается смертная казнь».
А. А наказываются ли подобные клятвы каким-нибудь законом у нас?
Б. Не знаю, однако я уверен, что они могут быть наказаны карами церковными, ведь это и позор для церкви, и наглое нарушение третьего завета Десятикнижия. Любая клятва, не вызываемая необходимостью, есть немалый грех, происходящий из привычки людей ко лжи. Поэтому тот, кто говорит правду и видит, что ему не верят, чтобы не показалось, будто он говорит не всерьез, клянется тем, кем он должен клясться, если клятва вообще необходима, т. е. Богом. Видя, что это остается безнаказанным, некоторые распущенные умы, разделяя, подобно язычникам-антропоморфистам, Бога на части, стали клясться отдельными частями тела, стремясь даже снискать себе некую славу неожиданностью клятв, и поэтому все эти клятвы «телом», «ногтями», «волосами» одновременно и еретические, и богохульные. А как их наказывать, это дело церкви.
Глава третьяО некоторых возражениях против «Левиафана»
А. В 1651 году вышла на английском языке книга под названием «Левиафан», состоящая из четырех частей: первая – о природе человека и естественных законах, вторая – о природе государства и о праве верховной власти, третья – о христианском государстве, четвертая – о царстве тьмы. В отдельных частях этой книги есть некоторые парадоксы, как философские, так и филологические, а также немало возражений против власти римских пап по отношению к другим государствам, так что легко понять, что автор считает причиной гражданской войны, которая велась в это время в Англии, Шотландии, Ирландии, не что иное, как разногласия, во-первых, между римской и англиканской церквами, а также в самой англиканской церкви, между пастырями епископальными и пресвитерианскими по вопросам богословия. Эта гражданская война началась в Шотландии в 1639 году, но благодаря некоторым уступкам со стороны короля, одной из которых было уничтожение власти епископов в Шотландии, вскоре заглохла, но потом, провоцируемая английскими пресвитерианами, разгорелась вновь в 1640 году. В это время в силу королевских указов церковная администрация осуществлялась епископами. Заседал также парламент, почти целиком состоящий из пресвитериан. Партия пресвитериан намного превосходила своим влиянием и поддержкой в народе епископальную партию, поэтому уже в следующем году король был вынужден, чтобы удовлетворить парламент, отстранить епископов от всякого экстраординарного церковного управления. После этого у англичан вообще не осталось больше никакой возможности установить, что такое ересь, и возникли всевозможные секты, распространявшие и письменно, и устно любые богословские учения, кому какие нравятся. Автор этой книги жил в Париже, пользуясь полной свободой литературной деятельности. В своей книге он с успехом защищал права короля как в светских, так и в духовных вопросах, однако, пытаясь сделать это, исходя из Священного писания, он высказал неслыханные до тех пор утверждения, которые большинством богословов были обвинены как ересь и атеизм.
Б. Какие же это положения?
А. Как тебе покажутся, например, следующие слова в конце второй главы: «Что же касается русалок и бродячих привидений, то такие взгляды распространялись или не опровергались с целью, чтобы поддержать веру в полезность заклинания бесов, крестов, святой воды и других подобных изобретений духовных лиц».
Б. Во всяком случае мне представляется все это верным, разумным и христианским, если только ты мне не докажешь противоположное, исходя из Священного писания, впрочем, как считаю я, в Евангелии (Матф. 27, 52), когда Христос умирал на кресте, из могил восстали мертвые тела, но не души.
А. Далее, в начале четвертой главы он не признает, что какие бы то ни было субстанции могут быть бестелесными. А что это, как не отрицание существования Бога или утверждение, что Бог есть тело?
Б. Он действительно утверждает, что Бог есть тело. Но до него то же самое утверждал Тертуллиан[261]. Выступая против Апеллета и других еретиков своего времени, которые заявляли, что наш Спаситель Иисус Христос ость не тело, но фантом, он высказал следующее общее положение: «Все, что не есть тело, не есть сущее». Точно так же, возражая Праксею, он говорит: «Всякая субстанция есть своего рода тело». Ни на одном из первых четырех вселенских соборов эта доктрина не была осуждена. Укажи мне, если сможешь, в Священном писании слова «бестелесный», «нематериальный», а я покажу тебе, что «полнота божественности» находится в Христе «телесным образом», т. е., как объясняет Афанасий, «божественным образом» (dealiter). Все мы существуем и движемся Богом – это слова апостола Павла (Деян. 17, 28). Количеством же мы обладаем все. Но разве количество (quantum) может находиться в неколичестве (in non quanto)? Бог велик, но невозможно понять величину без тела. Даже на Никейском соборе не было определено, что Бог является бестелесным. Чуть ли не все отцы, присутствовавшие на ном, придерживались именно этого мнения, и сам Константин потому и одобрил слово όµούσιον, т. е. «сосущностный», что из этого слова, как ему казалось, следовало, что Бог бестелесен. Тем не менее они не пожелали ввести в Символ слово «бестелесный», которого нет в Священном писании. И хотя сущность не есть тело, из этого слова «сосущностный» не может быть выведена бестелесность Бога. Отец Давида и сын Обедни, так как это был один и тот же ессей, были «сосущностными», но разве отсюда следует, что отец Давида и ессей были бестелесными? Кроме того, целью отцов Никейского собора было через этот Символ осудить не только арианство, но и все ереси, проникшие после смерти Господа в церковь, одной из которых была ересь антропоморфитов, приписывавших Богу члены человеческого тела, а не осуждать тех, кто вместе с Тертуллианом утверждал, что истинный, действительный и чистый дух является телесным. Во всяком случае все, кто приписывает Богу чистоту, правы, ибо сие достойно. Приписывать же ему тонкость, являющуюся ступенью к ничтожности, опасно. Иоанн Дамаскин, излагая Никейский Символ веры, говорит: «Среди имен Божества одни являются отрицательными, обозначающими то, что поднимается над субстанцией, такие, как άνούσιος – не имеющий сущности, άχρονος – лишенный времени, αναρχος – не имеющий начала, и не потому, что он меньше всего этого, а потому, что он вознесен надо всем этим». Как видишь, Иоанн Дамаскин, философ-аристотелик, как можно понять из его сочи ионий по диалектике, но в то же время и отец церкви, и благочестивый наставник, из опасения сказать вместе с Тертуллианом, что Бог есть тело, и желая преуменьшить телесную плотность, которую (уж не знаю почему) он считает недостойной Бога, впадает в атеизм, утверждая, что Бог не имеет сущности и не является ничем из того, что существует.
А. Говоря άνούσιον, он, очевидно, хотел указать лишь на то, что Тот не был сотворен.
Б. Может быть, но зачем было нужно уже после того, как он несколькими стихами ранее достаточно пространно говорил об этом атрибуте «несотворенный», снова говорить о нем, прибегая к этому невыносимому слову ανούσιος. Ведь так как он знал, что всякий дух, как бы тонок он ни был, тем не менее является телом, какую субстанцию или какое реальное существо мог он представить себе, имея в виду, что субстанция представляется нетелесной, кроме идолов, т. е. фантомов, которые мы видим в зеркале, во сне, в сумерках и которые апостол Павел называет «ничто»?
А. В-третьих, в конце шестой главы он говорит: «Страх перед невидимой силой, придуманной умом или воображаемой на основании выдумок, допущенных государством, называется суеверием. А если воображаемая сила такова, как мы ее представляем, то это истинная религия».
Б. То же самое говорит и Екклезиаст (Еккл. 1, 16): Страх перед Господом есть начало мудрости, и псалмопевец (Пс. 13, 1): Сказал безумец в сердце своем: «Нет Бога».
А. В-четвертых, в шестнадцатой главе говорится: «Истинный Бог может иметь представителей. Первым таким представителем был Моисей».
Б. Автор, по-видимому, хотел в этом месте разъяснить учение о Троице, хотя он и не упоминает Троицу. Пожелание благое, но толкование ошибочное. Ведь в этом случае, как представляется, Моисей, также каким-то образом действуя, как и все христианские монархи, от лица Бога, оказывается одним из лиц Троицы. Это крайне небрежное выражение. Если бы он сказал, что Бог в собственном лице создал мир, в лице Сына искупил род человеческий, в лице Святого Духа освятил церковь, он не сказал бы ничего иного, кроме того, что есть в катехизисе, одобренном церковью.
А. Но то же самое он повторяет во многих местах.
Б. Но там это можно легко исправить. Или, если бы он сказал, что Бог в собственном лице с помощью Моисея утвердил для себя церковь, в лице Сына ее же искупил, в лице Духа Святого ее же освятил, он бы не допустил ошибки.
А. В тридцать четвертой главе он говорит, что из канона Ветхого завета нельзя доказать, что ангелы являются реальными и неизменными субстанциями, но они суть лишь сверхъестественные фантомы, которые, поскольку Бог использует их для изъявления своей воли, называются «ангелы».
Б. Известно, что «ангел» – это имя для обозначения обязанности, как и то, что все духи в силу прозрачности духовной субстанции невидимы или видимы лишь в том смысле, в каком, как говорят, видимы фантомы в зеркале, во сне или в сумерках. Поэтому всякий раз, когда в Священном писании говорится, что кто-то видел ангела, то это видение не есть человеческое восприятие, осуществляемое с помощью зрении, по такое, какое было у Иова, когда он во сне видел ангелов, опускающихся и поднимающихся по лестнице. Саддукеи не признавали, что ангелы являются субстанциями. Почему? Очевидно, не потому, что не верили Ветхому завету, а потому, что там нет ни малейшего упоминания о сотворении ангелов. Однако иудеи их не отлучили. Но может быть, он говорит, что из Ветхого завета невозможно доказать то, что ангелы являются субстанциями?
А. Он не говорит этого, но говорит, что если они существуют, то из этого можно доказать телесность субстанций.
Б. Это не представляется удивительным ни всем древним отцам церкви, ни всем учителям реформатских церквей, не осуждается это и англиканской церковью.
А. В тридцать восьмой главе он говорит, что человеческая душа по своей природе, т. е. с самого сотворения, не является бессмертной, но становится такой по милости Бога, даровавшего Адаму и Еве плод от древа жизни, при условии, чтобы не отведали они от плода древа познания добра и зла. Когда же они нарушили запрет Бога не вкушать от древа познания добра и зла, они были лишены доступа к древу жизни, стали смертными и сами они, и потомство их. И умирая, они остаются мертвыми до тех пор, пока со смертью Христа не получат отпущения грехов и не воскреснут к жизни вечной во всеобщем воскресении мертвых, и, согласно этому учению, до Судного дня вообще не существует никаких бессмертных душ умерших, как нечестивых, так и благочестивых.
Б. Свое мнение об этом я только что достаточно подробно изложил. Добавлю только, что не понимаю, каким образом можно говорить, будто бы грешит против христианской веры тот, кто признает жизнь вечную, обязан ли он ей творением или искуплением. Не понимаю и того, каким образом это может противоречить христианскому учению и культу, если ни в Священном писании, которое заключает в себе учение, ни в литургии, заключающей христианский культ, нельзя найти выражение «бессмертная душа», тогда как «жизнь вечная через Христа» встречается очень часто.
А. В той же главе он говорит, что Царствие Божие после воскресения настанет на земле.
Б. Он об этом говорит, исходя из собственной философии или из Священного писания?
А. Он приводит несколько мест из пророков Исайи, Обадии, Иоеля, не вполне, впрочем, для меня понятные, а кроме того, слова св. Петра о пожаре и обновлении мира.
Б. Прибавь сюда еще и место из Апокалипсиса (5, 8–11): Четыре животных и двадцать четыре старца пали перед Агнцем, имея каждый гусли и золотые чаши, полные фимиама, которые суть молитвы святых, и поют новую песнь, говоря: Достоин Ты взять книгу и снять с нее печать, ибо Ты был заклан и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена, и языка, и народа, и племени, и соделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле. Что может быть яснее?
А. В той же главе он говорит, что нечестивцев постигнет кара на земле, но не вечная.
Б. Нет сомнения, что, если нечестивцы должны быть повержены, они будут повержены святыми на земле, но не навечно, если истинно то, что умрут они второй смертью.
А. В тридцать девятой главе он дает следующее определение церкви: «Я определяю церковь как общество людей, исповедующих христианскую религию и объединенных в лице одного суверена, по приказанию которого они обязаны собраться и без разрешения которого они не должны собираться». Из этого определения следует, что во времена языческих императоров ни собрания апостолов, ни какое иное собрание христиан до Никейского собора не были разрешены.
Б. Было несколько собраний, т. е. синодов, и при языческих императорах. Но он понимает под церковью синод, имеющий право выносить решения, неподчинение которым есть нарушение права. Такие синоды не могут существовать без [разрешения] верховной власти.
А. В тридцать шестой главе, где говорится (Иоан. 1, 1): Слово было у Бога и (Иоан. 1, 14): Слово стало плотью, «Слово», по его мнению, обозначает то же, что и «обетование» (promissio), а «обетование» то же, что и «вещь обетованная», т. е. Иисус Христос, как и в Псалмах 114, 18; Быт. 45, 13 и в других аналогичных местах.
Б. А как же иначе? Как ты полагаешь, это выражение «Слово» или вещь, обозначаемая Словом, стала плотью? И что означают слова того же апостола (Апок. 13, 8): Агнец, закланный от создания мира? Мог ли он быть заклан до того, как воплотился? Разве не следует отсюда, что и воплощение, и страсти Господни, которые происходили во времени, были, однако, от сотворения мира? Как это могло быть иначе, чем в вечном предначертании Отца? А что иное это предначертание, как не предначертанная вещь? Разве не подобным же образом Святой Дух называется (Лук. 24, 49) «обетование Отца»? Я, – говорит Христос, – пошлю обетование Отца моего на вас.
A. В сорок второй главе на вопрос: «А что, если верующему его законный Государь прикажет отречься от Христа?» он отмечает, что тот имеет право повиноваться, и ссылается на пример Наамана-сирийца, которому пророк сказал: Ступай с миром. Эти слова представляются мне не разрешением, но скорее формулой прощания.
Б. Может быть, и так, если бы тот ответил ему нечто иное, или с одобрением, или с неодобрением. В этом же месте иначе, чем в значении разрешения, эти слова не могут быть поняты. Тебе известно, что незадолго до Никейского собора было довольно много христиан, людей весьма порядочных, но не слишком мужественных, которые под угрозой смерти и пыток отказывались от христианской веры. Какие же, по-твоему, кары установил против такого рода людей вселенский Никейский собор? В канонах этого собора есть девятнадцатый пункт, где устанавливается, что поступающие подобным образом не под угрозой пыток должны вернуться в число оглашенных, о тех же, кто отрекся под угрозой смерти, вообще ничего не говорится. Однако я согласен, что это было грехом для апостола или ученика, который взялся проповедовать учение Христа среди врагов Христа, и для Петра это был большой грех, но грех слабости, который Христос легко прощает.
А. В той же главе он утверждает, что королям дозволено совершать богослужение.
Б. Почти все служители англиканской церкви в первый год царствования Елизаветы думали точно так же. Ведь как только королева приняла на себя верховное правление церковью, она разослала по диоцезам послания, называвшиеся «Инъюнкциями». Одно из них требовало от клириков клятвенно признать, что верховное правление в церкви принадлежит королеве и ее наследнику. Было много таких, которые отказались дать клятву по той, как они утверждали, причине, что одновременно с принятием этого требования королеве будет разрешено, если она того пожелает, совершать богослужения. Отсюда ясно: клир был уверен, что тот, кому принадлежит верховная власть в церкви, имеет право совершать, когда бы ни пожелал, все, что положено совершать священникам. Впрочем, чтобы отбросить этот камень преткновения, королева своим рескриптом заявила, что у нее никогда и в мыслях не было осуществлять иную власть или пользоваться иными полномочиями, чем те, которые принадлежали отцу ее Генриху и брату Эдуарду. Этим же рескриптом она не лишила этой власти своих преемников по мужской линии, но и не выразила притязаний на нее для себя, памятуя, что женщины не имеют права говорить в церкви.
А. Сорок третья глава целиком посвящена доказательству того, что от кающегося грешника ради его спасения нет необходимости требовать в вере ничего иного, кроме содержащегося в члене «верую во Иисуса Христа».
Б. В этом члене содержится многое, а именно что Иисус есть Сын Божий, Царь Иудейский, Восстановитель Царства Божиего. Ведь и цель Евангелия, как свидетельствует апостол Иоанн (20, 31), состоит лишь в том, чтобы мы знали, что «Иисус есть Христос, Сын Бога живого» (Dei viventis). Тот же апостол (1 Иоан. 4, 2) говорит: Всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога. В Новом завете есть и много других мест, подобных этому.
А. Но и наоборот, есть то, что читаем мы в конце Символа Афанасия: «Такова католическая вера, и тот, кто не верит в нее безусловно, не может обрести спасения».
Б. Так значит, слова Афанасия ты противопоставляешь Священному писанию и словам апостолов; его Символ, правда, принят церковью как изложение или парафраза Никейского Символа, но эти слова Афанасия ни в коей мере не являются частью этого Символа.
А. Есть и немало других необычных мест в этой книге, но, поскольку они не имеют такого значения, как те, на которых мы сейчас задержались, я не стану их приводить.
Б. Как тебе угодно. Но и в том, что ты привел, я не нахожу ничего, что противоречило бы вере нашей церкви, хотя там есть немало такого, что выходит за пределы учения отдельных богословов.
Бегемот, или долгий парламент. Диалог I
А. Если бы во времени, как в пространстве, были более и менее возвышенные и низменные места, то я поистине счел бы, что самым высоким было время между 1640 и 1660 гг. Ибо тот, кто тогда взглянул бы, как с Чертовой Горы, на мир и понаблюдал бы за поступками людей, особенно и Англии, тот мог бы узреть все виды несправедливости и безумия, которые только может представить нам мир, и как они были произведены их источниками – лицемерием и самомнением, первое из которых есть двойная несправедливость, а второе – двойное безумие.
Б. Хотел бы я увидеть это. Вы жили в то время, будучи в возрасте, когда люди обычно лучше всего воспринимают добро и зло. Поэтому прошу вас поместить меня (я ведь не мог тогда так хорошо разбираться в этих делах) на ту же гору, рассказав о событиях, которые вы тогда видели, их причинах, поводах, справедливости, порядке, ходе и результатах.
А. В 1640 г. в Англии существовало монархическое правление. Правивший тогда король Карл, первый из носивших это имя, царствовал в силу наследственного права, насчитывавшего свыше шестисот лет. С еще более давних времен он унаследовал титул короля Шотландии, а со времени его предка Генриха II – и короля Ирландии. Это был человек, не испытывавший недостатка в достоинствах души или тела и не пытавшийся сделать больше, чем того требовало исполнение обязанностей по отношению к Богу, хорошо управляя своими подданными.
Б. Как же мог он тогда потерпеть неудачу, имея в каждом из графств такое количество обученных солдат, что, будучи сведены вместе, они составили бы армию в 60 тыс. человек, а также обладая различными складами амуниции в укрепленных местах?
А. Если бы эти солдаты были, как полагается быть им и всем другим подданным, в распоряжении его величества, то мир и счастье трех королевств сохранились бы в том виде, как они были оставлены королем Яковом. Но народ был развращен, а непокорные считались лучшими патриотами.
Б. Но ведь было достаточно людей помимо недоброжелательно настроенных, чтобы образовать армию, которая смогла бы удержать народ от объединения в силу, способную противостоять королю.
А. Действительно, я думаю, что, если бы у короля были деньги, он мог бы иметь в Англии достаточно солдат. Ибо мало кто из простого народа заботился о победе того или иного дела, но принял бы любую сторону ради платы или грабежа. Но казна короля была очень скудна, а его враги, требовавшие освобождения народа от налогов и других благовидных вещей, располагали средствами лондонского Сити, большинства самоуправляющихся городов, а кроме того, средствами многих частных лиц.
Б. Но каким образом народ оказался столь развращенным? И что за люди смогли совратить его?
А. Совратители были различного типа. Одни – это священники; они называли себя слугами Христа, а иногда в своих проповедях народу – посланниками Божьими. Они претендовали на право от Бога управлять прихожанами, а свое собрание отождествляли с нацией.
Во-вторых, было большое, хотя и несравнимое с предыдущим, число людей, которые, несмотря на то, что и светская, и духовная власть папы в Англии была отменена актом парламента, все же сохранили веру в то, что мы должны управляться папой, которого они считали наместником Христа и, по праву Христа, правителем всех христиан. Они были известны под именем папистов, тогда как священники, о которых я упомянул выше, обычно назывались пресвитерианами.
В-третьих, было немало таких, кто в начале беспорядков не обнаруживали себя, но вскоре объявили себя сторонниками свободы религии. Они держались различных мнений. Одни, поскольку они стояли за свободу и независимость конгрегации друг от друга, назывались индепендентами. Другие назывались анабаптистами, ибо считали крещение детей бесплодным и не признавали того, во что они были крещены. Третьи, утверждавшие, что в это время на земле должно было начаться Царство Христово, назывались людьми Пятого царства. Кроме того, существовали различные другие секты, как квакеры, адамиты и т. д., названий и специфических учений которых я не помню. Таковы были враги, восставшие против его величества, исходя из частного истолкования Писания, предоставленного изучению каждым человеком на его родном языке.
В-четвертых, было несколько большее число людей лучшего типа, получивших такое образование, что в своей юности они читали книги, написанные знаменитыми людьми Греции и Рима относительно их политики и великих деяний. В этих книгах народоправство превозносилось под славным именем свободы, а монархия бесчестилась под именем тирании. Поэтому им полюбились те формы правления. Из этих людей была избрана большая часть палаты общин, а если они и не составляли большинства, то все же благодаря своему красноречию всегда были в состоянии оказать влияние на остальных.
В-пятых, Лондон и другие крупные торговые города, восхищаясь процветанием Нидерландок, наступившим после их восстания против синего монарха короля Испании, были склонны думать, что подобное изменение правления принесет им такое же процветание.
В-шестых, было много людей, которые или расточили свое состояние, или считали его слишком незначительным для тех способностей, которыми, как они думали, они обладают; а еще больше было таких, кто, обладая достаточными способностями, не видел возможности честно добывать свой хлеб. Они жаждали войны и надеялись поправить свои дела, примкнув к удачно выбранной партии. Следовательно, они большей частью служили тому, у кого больше денег.
Наконец, народ вообще был столь невежествен относительно своих обязанностей, что вряд ли хотя бы один из десяти тысяч знал, какое право имеет кто-либо командовать им или в чем необходимость существования короля или народовластия, во имя которых он должен против своей воли расставаться со своими деньгами. Но каждый думал, что он сам хозяин всего, чем обладает, и его имущество не может быть отнято без его согласия под предлогом общей безопасности. Они думали, что король – это только высший почетный титул, ступенями к которому в зависимости от богатства являются дворянин, рыцарь, барон, граф, герцог. Они руководствовались не справедливостью, но прецедентами и обычаем; наиболее мудрым и достойным избрания в парламент считался тот, кто был наименее расположен к раздаче субсидий или к другим государственным платежам.
Б. Мне думается, что при такой структуре общества король уже отстранен от своей власти и этим людям не нужно было для этого браться за оружие. Ибо я не могу представить себе, как король смог бы каким-либо образом сопротивляться им.
А. Это, конечно, было бы трудно. Но об этом вы лучше узнаете в ходе рассказа.
Б. Но я хотел бы сначала узнать некоторые корни претензий как папы, так и пресвитериан, которыми они обосновывали свое право управлять нами, а после этого – откуда и когда возникли претензии Долгого парламента[262] на демократию.
А. Что касается папистов, то они требуют этого права, исходя из текста Второзакония 17, 12 и других подобных текстов. Этот текст, согласно старому латинскому переводу, гласит: А кто поступит так дерзко, что не послушает священника, стоящего там на служении перед Господом, Богом твоим, или судьи… тот должен умереть. Отсюда они выводят, что все христиане, которые ныне, как тогда евреи, являются народом Божьим, должны под страхом смерти также подчиняться всем постановлениям папы, которого они считают высшим священником христианских народов. Кроме того, в Новом завете (Матф. 28, 18–20) Христос сказал: Дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам. Отсюда они выводят, что этому приказу должны были повиноваться апостолы, а следовательно, народы должны управляться ими, и особенно первым апостолом – св. Петром и его преемниками – римскими папами.
Б. Что касается текста в Ветхом завете, то я не вижу, каким образом заповедь Бога евреям, предписывающая им повиноваться своим священникам, может быть истолкована как обладающая той же силой для христианских народов и даже большей, чем для народов нехристианских (ибо все люди – народ Божий), если только не допустить, что никакой король-иноверец не может стать христианином, не подчинившись законам того апостола или католического или протестантского священника, который его обратит. Евреи были избранным народом Божьим, священническим царством, и не подчинялись иному закону, кроме того, который сначала Моисей, а затем каждый высший жрец отправлял и получал непосредственно из уст Бога на горе Синай, в скинии ковчега и в sanctum sanctorum[263] храма. Что же касается текста из Евангелия от Матфея, то я знаю, что Евангелие содержит не слова «идите, научите», а «идите, приобретайте учеников»; а между подданными и учеником и между учением и повелением есть большая разница. И если следует истолковывать эти тексты подобным образом, то почему бы христианским королям не сложить с себя титулы величества и суверена и не назвать себя наместниками папы? Но учители римской церкви как будто отклоняют этот титул абсолютной власти, различая власть духовную и светскую. Но я не очень понимаю это различение.
А. Под духовной властью они имеют в виду власть решать вопросы веры, быть судьей моральных обязанностей на внутреннем суде совести и наказывать тех, кто не повинуется их предписаниям, посредством церковной цензуры, т. е. отлучения от церкви. Эту власть, говорят они, папа получил непосредственно от Христа и независимо от короля или верховного собрания, подданными которых являются отлученные. Что касается светской власти, которая состоит и осуждении и наказании действий, совершающихся вопреки гражданским законам, говорят они, то они претендуют на нее не прямо, а лишь косвенно, т. е. постольку, поскольку такие действия препятствуют или способствуют религии и благонравию, что они и имеют в виду, говоря in ordains ad spiritualia[264].
Б. Какая же власть остается тогда королю и другим гражданским властям, относительно которой папа не мог бы претендовать на то, что она была бы in ordine ad spiritualia?
А. Никакая или очень малая. На эту власть в христианском мире претендует не только папа: большинство епископов в их собственных диоцезах также претендуют на нее jure divino, т. е. на основе права непосредственно от Христа, а не от папы.
Б. А если человек отказывается повиноваться этой мнимой власти папы и его епископов? Какой вред может нанести ему отлучение, особенно если он подданный другого государя?
А. Очень большой вред. Ибо, после того как папа или епископ уведомит об этом гражданские власти, тот человек будет серьезно наказан.
Б. В скверном же положении окажется тот, кто отважится писать или говорить в защиту гражданской власти. Он должен будет быть наказан тем, чьи права он защищал, подобно тому как Оза был поражен за то, что он по необходимости, не прощенный, простер свою руку, чтобы придержать ковчег от падения. Но если сразу целый народ восстанет против папы, то какое действие окажет отлучение на весь этот народ?
А. Как же, у них не будут больше служиться обедни, по крайней мере священниками папы. Кроме того, папа не имел бы больше дела с ними, покинув их, и они оказались бы в таком же положении, как народ, покинутый королем и оставленный сам по себе или управляемый кем вздумается.
Б. Это нельзя принять за наказание для народа, скорее это наказание для короля. Поэтому, когда папа отлучает целый народ, он скорее отлучает, мне думается, самого себя, чем их. Но я прошу рассказать мне, каковы те права, на которые претендовал папа в государствах других властителей?
А. Во-первых, изъятие уголовных дел всех священников, чернецов и монахов из компетенции гражданских судей. Во-вторых, пожалование бенефиций тем, к кому он благоволил, будь то местные жители или иностранцы, и взимание десятин, первых плодов и прочих платежей. В-третьих, апелляция к Риму во всех случаях, когда церковь могла претендовать на заинтересованность в деле. В-четвертых, высшие судебные решения в вопросах законности брака королей, т. е. относительно их наследственной преемственности, и рассмотрение всех дел, касающихся нарушения супружеской верности и прелюбодеяния.
Б. Здорово! Женская монополия!
А. В-пятых, власть освобождать подданных от их обязанностей и клятв верности своим законным правителям, когда папа сочтет это подходящим для искоренения ереси.
Б. Эта власть освобождать подданных от подчинения, как и власть быть судьей нравов и доктрин, представляет собой столь абсолютную власть, какая только возможна. Следовательно, у одного и того же народа должно быть два королевства, и никто не в состоянии будет знать, кому же из своих господ повиноваться.
А. С моей стороны я скорее подчинился бы тому господину, который имеет право издавать законы и налагать наказания, чем тому, кто претендует только на право формулировать каноны (т. е. правила) и не имеет права принуждения или иного наказания, кроме отлучения.
Б. Но папа считает также, что его каноны являются законами; что же касается наказания, то может ли быть большее наказание, чем отлучение? Предположим, как папа это утверждает, будто правда, что тот, кто умирает отлученным, осужден. В это предположение вы как будто не очень верите, иначе вы скорее избрали бы повиновение папе, который в противном случае вверг бы ваши тело и душу в ад, чем королю, который может только убить тело.
А. Верно. Ибо с моей стороны было бы жестоко считать, что все англичане, за исключением нескольких папистов, родившиеся после реформации церкви в Англии и называемые еретиками, должны быть осуждены.
Б. Ну а те, кто умирают отлученными сейчас от англиканской церкви, – не думаете ли вы, что они также осуждены?
А. Без сомнения, так как тот, кто умирает в грехе, без покаяния, осужден, а тот, кто отлучен за неповиновение королевским законам, духовным или светским, отлучен за грех. Поэтому, если он умирает отлученным и без желания примириться, он умирает нераскаявшимся. Вы видите, что отсюда следует. Но умереть, не подчиняясь предписаниям и доктринам тех людей, которые не имеют над нами власти или юрисдикции, совершенно иное дело, и это не влечет за собой такой опасности.
Б. Но что такое эта ересь, которую римская церковь преследует столь жестоко, что свергает королей, которые не изгоняют, когда им предлагается, всех еретиков из своих владений?
А. Ересь – это слово, которое, когда оно употребляется без пристрастия, означает частное мнение. Так, различные школы древних философов – академики, перипатетики, эпикурейцы, стоики и т. д. – назывались ересями. Но в христианской церкви, которая является главной судьей учений, касающихся спасения человеческих душ, значение этого слова включает греховную оппозицию ей. Следовательно, можно сказать, что ересь находится в таком же отношении к духовной власти, в каком восстание – к власти светской, и должна преследоваться тем, кто желает сохранить духовную власть и господство над совестью людей.
Б. Было б очень хорошо (поскольку всем нам дозволено читать Священное писание и все мы обязаны сделать его правилом наших поступков, как общественных, так и частных), чтобы ересь была определена некоторым законом и были бы изложены особые мнения, за которые человека следует осуждать и наказывать как еретика. Ибо иначе не только люди средних способностей, но даже самые мудрые и благочестивые христиане могут впасть в ересь, ничуть не желая противоречить церкви. Ведь Писание трудно для понимания, и разные люди толкуют его по-разному.
А. Значение слова «ересь» законодательно определено в акте парламента, относящемся к первому году царствования королевы Елизаветы. Там определено, что лица, которым жалованная грамота королевы дает духовную власть, а именно Верховная комиссия, не будут иметь власти признавать какое бы то ни было учение еретическим, за исключением таких, которые были прежде признаны ересью на основе авторитета канонического Писания или первыми четырьмя вселенскими соборами, или любым другим вселенским собором, где то же самое было объявлено ересью в ясных и простых выражениях указанного канонического Писания, либо таких, которые будут впоследствии признаны ересью верховным судом парламента данного государства с санкции духовенства, данной его собором.
Б. Поэтому мне кажется, что если возникает новое заблуждение, которое не было ранее объявлено ересью (а таковых может возникнуть много), то оно не может быть признано ересью без парламента. Ибо, сколь бы отвратительным ни было это заблуждение, оно не могло быть объявлено ересью ни в Писании, ни на соборах, ибо о нем никогда прежде не было слышно. А следовательно, не может быть заблуждения, если только оно не входит в область богохульства или предательства по отношению к королю, за которое человек может быть справедливо наказан. Кроме того, кто может сказать, что провозглашается Писанием, читать и толковать для себя которое дозволено каждому человеку? Более того, если каждый вселенский собор может быть компетентным судьей ереси, то кто из протестантов, мирян или духовенства уже не осужден? Ведь различные соборы объявили многие наши учения ересью, и это, как они считают, на основе авторитета Писания. […][265]
А. […] В это самое время, т. е. между временем императора Карла Великого и короля Англии Эдуарда III[266], началась их политика второго рода, состоявшая в превращении религии в практическое знание и, следовательно, в выведении всех решений римской церкви путем диспутов не только из Писания, но также из философии Аристотеля, нравственной и естественной. С этой целью папа письменно убеждал упомянутого императора учреждать всякого рода школы; отсюда началось учреждение университетов, ибо вскоре после этого возникли университеты в Париже и Оксфорде. Верно, что и прежде в нескольких местах в Англии имелись школы для обучения детей латинскому языку, т. е. языку церкви. Но что касается университета для обучения, то до того времени ни один из них не был учрежден, хотя похоже, кое-кто тогда учил философии, логике и другим знаниям в различных монастырях, поскольку у монахов было мало иных дел, кроме как заниматься обучением. Прошло немного времени, после того как с этой целью были созданы некоторые колледжи и к ним прибавились многие другие, созданные рвением государей и епископов, а также богатых людей. Порядок там был утвержден тогдашними папами; и множество школяров посылалось туда их друзьями учиться как в место, откуда открывался простой путь к продвижению по службе как в церкви, так и в государстве. Польза, которую римская церковь ожидала и в действительности получила от них, состояла в поддержке доктрины папы и его власти над королями и их подданными со стороны богословов-схоластов, которые, стремясь сделать непонятными многие вопросы веры и призывая на помощь себе философию Аристотеля, писали толстые богословские книги, которых никто, даже они сами, не могли понять, как это признает всякий, кто обдумает писания Петра Ломбардского, или Скота, который писал к ним комментарии, или Суареса, или любого другого богослова позднейшего времени[267]. Тем не менее два типа людей, в других отношениях достаточно благоразумных, восхищались такого рода учением. Одни из них – это те, кто уже были преданны римской церкви и действительно страстно любили ее, ибо они и прежде верили в доктрину, но восхищались доказательствами, поскольку они их не понимали, и все же приходили к определенным умозаключениям. Другие – беспечные люди, которые скорее восхищались другими, чем стремились исследовать. Так что все они были совершенно убеждены и что доктрина истинна, и что власть папы не превышает той, которая ему полагается.
Б. Я вижу, что там, где римская церковь обладает подобной властью, христианский король или государство, как ни достаточно будет у них денег и оружия, едва ли смогут сравняться с ней из-за недостатка в людях. Ибо едва ли их подданные выйдут на поле битвы и будут храбро сражаться вопреки своей совести.
А. Верно, что церковники поднимали большие восстания во время ссор пап с королями, например в Англии против короля Иоанна, а во Франции против короля Генриха IV. В этих случаях на стороне королей было больше народа, чем на стороне пап, и так всегда будет, если у королей будет достаточно денег. Ибо мало у кого совесть так чувствительна, чтобы заставить отказаться от всегда недостающих денег. Но самый большой вред наносится королям под предлогом религии в тех случаях, когда папа дает одному королю право вторгаться во владения другого. […][268]
А. Этот спор между папистской и реформистской церквами не позволял выбрать между ними, но заставлял каждого в меру своих сил исследовать по Писанию, которая из них права. С этой целью Писание было переведено на простонародный язык, в то время как прежде это не дозволялось, как не дозволялось читать его никому, кроме имеющих на это особое разрешение. Ибо папа сделал с Писанием то же, что Моисей с горой Синай. Моисей не позволил никому, кроме тех, кого сам он взял с собой, пойти на эту гору, чтобы услышать Бога или увидеть его; а папа не позволял говорить с Богом в Писании никому, кто не имеет в себе частицы папского духа, в силу которой ему можно доверять.
Б. Конечно, Моисей поступил очень мудро и согласно повелению самого Бога.
А. Без сомнения, и сам результат заставляет так думать. Ибо, после того как Библия была переведена на английский язык, каждый человек, более того, каждый мальчишка и девчонка, которые могут читать по-английски, стали думать, что они говорят с самим Всемогущим и понимают, что он говорит, когда, читая по нескольку глав в день, пару раз прочли Писание. Итак, благодаря реформированной церкви и ее епископам и пасторам было отброшено уважение и повиновение и каждый стал судьей религии и истолкователем Писания для самого себя.
Б. А разве англиканская церковь не имела намерения, чтобы так и было? Какую иную цель могла она преследовать, рекомендуя мне Библию, если не то, что я должен сделать ее правилом моих действий? Иначе духовенство могло бы держать ее хотя и открытой для них, но скрытой от меня еврейским, греческим и латинским языками и питать меня из нее в той мере, в какой это необходимо для спасения моей души и церковного мира.
А. Сознаюсь, что это дозволение толковать Писание было причиной возникновения множества отдельных сект, которые существовали скрытно до начала правления покойного короля [Карла I], а затем обнаружились, чтобы произвести беспорядки в государстве. Но вернемся к истории. Те, кто бежал из-за религии во времена королевы Марии, поселились в большинстве там, где исповедовалась реформированная религия и где правили собрания священников, которые использовались большей частью (из-за отсутствия лучших государственных деятелей) и для гражданского управления. Это так понравилось многим английским и шотландским протестантам, которые среди них жили, что по возвращении они пожелали, чтобы в их странах священникам оказывались такие же честь и уважение. И вскоре в Шотландии (король Яков был тогда молод) они этого добились (с помощью некоторых влиятельных дворян). Те, кто вернулся в Англию в начале правления королевы Елизаветы, попытались сделать здесь то же самое, но не преуспели в этом вплоть до последнего восстания, и то не без помощи шотландцев. Тем не менее, как только они этого добились, они потерпели поражение от других сект, которые под влиянием проповеди просвитериан и частного истолкования Писания чрезвычайно размножились.
Б. Я знаю, конечно, что в начале последней войны сила пресвитериан была столь велика, что их поддерживали не только жители Лондона, но и большинство других крупных городов и торговых центров Англии. Но вы еще не рассказали мне, каким образом и в какой степени они так усилились.
А. Не одна только собственная ловкость привела их к этому, но и то, что они пользовались согласием многих дворян, которые желали народоправства в гражданском государстве не меньше, чем эти священники в церкви. И тогда как одни с кафедры склоняли народ к своим мнениям и проповедовали неприязнь к церковному управлению, канонам и молитвенникам, другие заставляли его полюбить демократию и разглагольствованиями в парламенте, и своими беседами и общением с народом в провинции, постоянно превознося свободу и порицая тиранию, причем народу оставалось только заключить, что тиранией было существующее правительство страны. Подобно тому как пресвитериане перенесли свое богословие из университетов в церковь, так многие из дворян перенесли свою политику оттуда в парламент. Однако никто из них не делал этого слишком смело во времена королевы Елизаветы. И хотя непохоже на то, чтобы все они занимались этим с преступными намерениями, но многие по заблуждению, все же ясно, что главными их предводителями были честолюбивые священники и дворяне – священники, завидовавшие власти епископов, которых они считали менее учеными, и дворяне, завидовавшие Тайному совету и высшим придворным, которых они считали не умнее себя. Ибо людей высокого мнения о своих способностях, да к тому же получивших университетское образование, трудно убедить в том, что им недостает способностей, необходимых для управления государством; особенно же их трудно убедить в этом, если они изучили славную историю и нравоучительную политику древних народных правительств греков и римлян, которые ненавидели царей и клеймили их именем тиранов, а народное правительство (хотя ни один тиран не был когда-либо столь жесток, как народное собрание) называлось у них именем свободы. В начале правления королевы Елизаветы пресвитерианские священники не проповедовали (потому что не смели) публично и явно против церковной дисциплины. Но немного спустя, возможно благодаря покровительству некоторых высших придворных, они разошлись по стране, проповедуя по утрам в большинстве ярмарочных центров Англии, подобно тому как раньше проповедовали монахи. В этих проповедях и те и другие, имев целью – судя по манере и по теме проповеди – заботу о душах, прилагали все усилия, чтобы склонить людей к своим учениям и создать хорошее мнение о себе самих.
Во-первых, что касается манеры их проповеди: они поднимались на кафедру с таким выражением лица и произносили свои молитвы и проповеди, как и фразы из Писания (независимо от того, понимали их люди или нет), с такими жестами, что ни один трагик мира не сыграл бы роль праведного, богоугодного человека лучше, чем они. И человек, незнакомый с таким искусством, никогда не смог бы заподозрить у них замышлявшийся тогда честолюбивый заговор с целью призвать к мятежу против государства или усомниться в том, что страстность их речи (ибо те же самые слова, произнесенные обычным тоном, имели малую силу) и напряжение их жестов и взглядов могли проистекать откуда-нибудь еще, кроме рвения на службе Богу. Посредством этого искусства они приобрели такое доверие, что множество людей покидали свои приходы и города по рабочим дням, бросали свое дело, а по воскресеньям оставляли свои церкви, чтобы услышать, как они проповедуют в других местах, и презирали своих собственных и всех иных проповедников, которые не действовали столь хорошо, как эти. А что касается тех священников, которые обычно не проповедовали и вместо проповедей читали людям такие поучения, которые предписывала церковь, – их считали и называли бессловесными собаками.
Во-вторых, что касается содержания их проповедей то, поскольку был еще свеж гнев народа, вызванный недавней римской узурпацией, они не видели для себя ничего более благоприятного, как проповедовать против тех пунктов римской религии, которые еще не были осуждены [англиканскими] епископами; так что, удаляясь от папства больше, чем последние, они могли со славой для себя бросать на епископов подозрение как на людей, еще не очистившихся от идолопоклонства.
В-третьих, их молитва, произносимая перед проповедями, была или казалась extempore[269] и якобы продиктованной им Духом Божиим, и многие верили или притворялись, будто верили этому. Ибо любой, кто мог судить об этом, видел, что они не заботились заблаговременно о содержании своих молитв. А отсюда проистекала неприязнь к молитвеннику, который представляет собой установленную форму, предопределяющую, что может найти в нем человек и чему должен он сказать «аминь».
В-четвертых, в своих проповедях они почти никогда не нападали (или делали это слегка) на прибыльные пороки торговцев или ремесленников, такие, как притворство, ложь, надувательство, лицемерие или другого рода немилосердие, за исключением недостатка милосердия по отношению к их пастырям и верующим. Это приносило облегчение большинству граждан и обитателей торговых центров и не меньшую выгоду им самим.
В-пятых, проповедовали мнение, что люди должны быть уверены, что они спасутся на основании показаний их собственного духа, что означало Святого Духа, пребывающего в них самих. А на основе этого мнения люди, обнаружившие в себе достаточную ненависть к папистам и способность повторять проповеди пресвитериан по возвращении домой, ничуть не сомневались, что обладали всем необходимым, как бы мошеннически и недоброжелательно они ни вели себя по отношению к тем своим соседям, которые не причислены к святым, а иногда даже и к таковым.
В-шестых, они часто нападали, конечно с величайшей серьезностью и суровостью, на два греха: плотские вожделения и суетные клятвы, что, без сомнения, было очень хорошо. Однако этим простонародье склонялось к мысли, будто не существует иных грехов, кроме тех, что были запрещены третьей и седьмой заповедями (так как мало кто понимал под именем вожделения другое желание, кроме того, что запрещено в седьмой заповеди, ибо обычно не говорят, что человек испытывает вожделение к скоту или другому добру или имуществу другого человека). Поэтому никто не стеснялся мошенничества и преступлений, и только пытались уберечься от того, чтобы быть запачканными ими, или по меньшей мере от связанного с этим скандала. И поскольку они утверждали и внушали в своих проповедях, что самые первые движения души, скажем чувство восхищения, испытываемое мужчинами и женщинами при виде друг друга, хотя бы они и сдерживали его проявления, не давая ему вырасти в намерение, тем не менее являются грехом, они приводили молодых людей в отчаяние, заставляя думать, что они осуждены уже потому, что не могут видеть прелестный объект без восхищения (чего не может ни один человек и что противоречит устроению природы). А вследствие этого они стали исповедниками тех, кто обладал неспокойной совестью, и последние повиновались им как своим духовным врачевателям во всех случаях, связанных с совестью.
Б. Однако многие из них часто проповедовали против угнетения.
А. Это верно, я об этом забыл. Но они проповедовали перед теми, кто был достаточно свободен от него. Я имею в виду простонародье, которое легко поверило бы, что оно угнетено, и никогда – что оно угнетатель. Поэтому вы можете отнести к их приемам умение заставлять людей думать, что они угнетены королем или, возможно, епископами, или тем и другими вместе, и склонять худших из них примкнуть впоследствии к их партии, когда представится случай. Это делалось очень редко во времена королевы Елизаветы, страха и подозрительности которой они боялись. Они не обладали тогда сколько-нибудь большой силой в парламенте, чтобы поставить под вопрос прерогативы королевы путем петиций о правах и других средств, как они делали впоследствии, когда демократически настроенные дворяне приняли их в свои советы с намерением превратить монархическое правление в народное, которое они именовали свободой.
Б. Кто бы подумал, что столь ужасные намерения так легко и так долго могли оставаться скрытыми под маской благочестия? Ведь тот факт, что они – самые нечестивые лицемеры, достаточно очевиден из той войны, которой закончились их дела, и из нечестивых действий, совершенных в этой войне. Но когда и кто впервые начал предпринимать в парламенте попытки установить народовластие?
А. Что касается времени, когда попытались прекратить монархическое правление в демократическое, то это совершилось не сразу. Они открыто не нападали на верховную власть как таковую, пока не убили короля; они не оспаривали его прав по отдельным пунктам, пока король не был изгнан из Лондона поднятыми там мятежами и не удалился в целях своей личной безопасности в Йорк. Король отсутствовал в Лондоне довольно долго, когда ему прислали девятнадцать предложений, дюжина из которых были требованием отказа от нескольких полномочий, являвшихся существенными частями верховной власти. Некоторые из этих требований уже до этого содержались в петиции, которую называли Петицией о праве. Тем не менее король уже гарантировал их в прежнем парламенте, хотя этим он лишал себя не только власти взимать деньги без согласия парламента, но также своей обычной пошлины с веса и права заключать под стражу людей, которые, как он считает, способны нарушить мир и поднять волнения в королевстве. Что же касается людей, которые это сделали, то достаточно сказать, что они были членами последнего парламента и некоторых других парламентов в начале правления короля Карла и в конце правления короля Якова. Нет необходимости приводить их имена, за исключением тех, которые потребуются в ходе изложения. Большинство из них были членами палаты общин, некоторые – палаты лордов. Но все они были высокого мнения о своих политических способностях, которые, как они думали, недостаточно принимаются во внимание королем.
Б. Как же мог парламент начать войну, когда у короля был большой флот и большое число обученных солдат и в его власти находились все склады амуниции?
А. Конечно, в распоряжении короля все это было. Но это мало что значило, потому что в распоряжении парламента была охрана флота и складов, а вместе с нею все обученные солдаты, а некоторым образом и все его подданные, которых проповедь пресвитерианских священников и подстрекательские наговоры лживых и невежественных политиков сделали врагами короля. А теперь[270] король уже не мог иметь денег, за исключением тех, которые дал бы ему парламент, которых, можете быть уверены, не хватило бы для поддержки его королевской власти, которую они намеревались отобрать у него. И все же я думаю, что они никогда не отважились бы на войну, если бы не эта несчастная затея навязать наш требник шотландцам-пресвитерианам. Ибо я считаю, что англичане никогда не одобрили бы объявление парламентом войны королю на основании любого повода, кроме как в свою собственную защиту, если бы король первым объявил войну. А поэтому следовало спровоцировать короля, чтобы он сделал что-либо такое, что могло походить на враждебный акт.
Случилось так, что в 1637 г. король, как считают, по совету архиепископа Кентерберийского направил в Шотландию требник, не отличавшийся существенно от нашего ни по содержанию, ни по терминологии, за исключением того, что вместо слова «священнослужитель» было поставлено слово «пресвитер», предписывая священникам использовать его в качестве обычной формы богослужения (чтобы оно было согласовано с английским). Зачитанное в церкви в Эдинбурге, это постановление вызвало там такое волнение, что читавший его вынужден был спасаться бегством. Оно дало повод большинству дворян и народу вступить по доброй воле в соглашение между собой, которое они дерзостно назвали соглашением с Богом, дабы низложить епископство, не согласовывая этого с королем, что они и сделали тотчас же, побужденные к этому своей уверенностью или уверениями, полученными от неких демократически настроенных англичан, что в прежнем парламенте было много противников интересов короля и что король не сможет мобилизовать армию с целью наказать их, не созвав парламента, который определенно выступил бы в их пользу. Ибо все, чего желали эти демократы, – это заставить короля созвать парламент, чего он не делал в течение последних десяти лет, поскольку не нашел в парламенте предыдущего созыва поддержки, а видел в нем скорее помеху своим намерениям. Однако вопреки их ожиданию король ухитрился с помощью сочувствовавших ему подданных из числа дворян и джентри собрать достаточную армию, чтобы принудить шотландцев к повиновению, если бы дело дошло до битвы. С этой армией он вторгся в Шотландию, где шотландская армия также была выведена против него, как будто намереваясь сражаться. Однако затем шотландцы послали к королю уполномоченных обеих сторон за разрешением начать переговоры, и король, желая избежать гибели своих подданных, удостоил их этого разрешения. Результатом был мир, после чего король вступил в Эдинбург и провел там, к их удовлетворению, акт парламента.
Б. А он не утвердил тогда епископство?
А. Нет, но согласился даже [в Шотландии] на его отмену. Однако посредством этого англичане были обмануты в своих надеждах на парламент. Но указанные демократы, прежде еще бывшие противниками интересов короля, не прекратили своих попыток ввергнуть эти два народа в войну. С этой целью король не мог бы купить поддержку парламента меньшей ценой, чем сам суверенитет.
Б. Но в чем причина того, что джентри и дворянство Шотландии испытывали такое отвращение к епископству? Ибо я с трудом могу поверить, что их совесть была слишком чувствительна; или что они были столь великими богословами, чтобы знать, в чем состоит истинная церковная дисциплина, установленная нашим Спасителем и его апостолами; или что они так любили своих священников, чтобы подчиняться их власти в церковном или гражданском правительстве. Ибо в своей жизни они совершенно так же, как все остальные люди, преследовали свои собственные интересы, в чем епископы противодействовали им не больше, чем их пресвитерианские священники.
А. Поистине я не знаю. Я не могу проникнуть в мысли других людей дальше, чем меня ведет размышление о человеческой природе вообще. Но, размышляя о ней, я вижу, во-первых, что богатые и родовитые люди не склонны терпеть, чтобы жалкие ученики стали их собратьями (каковыми они должны быть, когда их сделали епископами). Во-вторых, что в силу соперничества в славе между нациями они, возможно, пожелали увидеть английскую нацию страдающей от гражданской войны и надеялись, помогая здешним мятежникам, приобрести некоторую власть над англичанами, по меньшей мере в такой степени, чтобы установить здесь пресвитерианство, что было одним из пунктов, выполнения которого они впоследствии открыто потребовали. Наконец, они, возможно, надеялись в результате войны получить большую сумму денег в качестве вознаграждения за свою помощь, кроме той добычи, которую они впоследствии получили. Но какова бы ни была причина их ненависти к епископам, низложение их не было единственной их целью; если бы было так, то теперь, когда епископство отменено актом парламента, они должны были бы быть удовлетворены, чего, однако, не последовало. Ибо, после того как король вернулся в Лондон, английские пресвитериане и демократы, с позволения которых были низложены епископы в Шотландии, сочли это основанием для получения помощи от шотландцев, чтобы низложить епископов в Англии. А с этой целью они, возможно, вели тайные переговоры с шотландцами, оставаясь не удовлетворенными умиротворением, против которого они прежде боролись. Как бы то ни было, вскоре после возвращения короля в Лондон они разослали некоторым своим друзьям при дворе документ, содержавший, как они считали, пункты указанного мирного договора, – документ лживый и скандальный, который, как я слышал, был по повелению короля публично сожжен. Таким образом, обе партии вернулись к тому положению, в котором они находились, когда король с его армией потерпел поражение.
Б. Итак, было напрасно потрачено много денег. Но вы не сказали мне, кто командовал этой армией.
А. Я говорил вам, что король был там лично. Командовал под его контролем граф Эрендел, человек, не лишенный достоинств и рассудительности. Но начинать битву или переговоры было во власти не его, а короля.
Б. Он был человек из очень благородной и лояльной семьи, предок которого в прошлом нанес шотландцам крупное поражение в их стране, и, судя по всему, если бы они вступили в сражение, он победил бы их и сейчас.
А. Конечно, но лишь в силу какого-то предрассудка граф был на этом основании сделан главнокомандующим, хотя многие командующие и до этого избирались в подобных случаях в силу удачливости их предков. Во время длительной войны между Афинами и Спартой командующий афинским флотом одержал много побед над спартанцами, поэтому после его смерти афиняне избрали командующим его сына, но неудачно. Римляне, которые покорили Карфаген благодаря доблести и руководству Сципиона, когда им снова пришлось воевать в Африке против Цезаря, избрали командующим другого Сципиона; достаточно доблестный и мудрый человек, он, однако, погиб в этом предприятии. Но вернемся домой, в нашу страну. Граф Эссекс совершил удачную экспедицию в Кадикс; однако его сын, посланный позже туда же, ничего не смог сделать. Надеяться, что Бог закрепляет военный успех за именем или семьей, – только глупый предрассудок.
Б. Но что последовало за прекращением перемирия?
А. Король послал герцога Гамильтона в Шотландию с поручением и инструкциями созвать там парламент и использовать для этого все средства, но все было тщетно. Ибо шотландцы теперь решили собрать армию и вступить в Англию под предлогом вручения его величеству петиции, излагающей их жалобы, потому что, поскольку король, говорили они, находится в руках дурных советников, они не могут иначе добиться своих прав. Но истина состоит в том, что они были воодушевлены на это английскими демократами и пресвитерианцами, обещавшими им вознаграждение и добычу. Некоторые говорили, что герцог Гамильтон также скорее ободрил их, чем удержал от экспедиции, надеясь, что беспорядок в отношениях между двумя королевствами позволит ему привести в исполнение то, в чем его прежде обвиняли, – сделаться королем Шотландии. Но я считаю, что было бы слишком немилосердно на столь незначительном основании так сурово судить о человеке, который впоследствии лишился своей жизни, стремясь обеспечить свободу короля, своего повелителя. Это решение шотландцев вторгнуться в Англию стало известно, и, поскольку королю недоставало денег, чтобы собрать против них армию, ему пришлось, как того и желали его здешние враги, созвать парламент, который должен был собраться в Вестминстере 13 апреля 1640 г.
Б. Мне думается, что английский парламент в любом случае должен был бы теперь снабдить короля деньгами для войны против шотландцем, исходя из закоренелой нелюбви к ним, издревле объединявшихся с врагами англичан – французами и всегда считавших славу Англии принижением собственной славы.
А. Конечно, все знают, что соседние нации завидуют славе друг друга и что, чем слабее нация, тем большую злобу она таит. Но это не мешает им приходить к соглашению относительно того, к чему побуждает их общая цель. Поэтому король нашел в парламенте не бо`льшую, а меньшую помощь. Большинство членов парламента в своих речах, казалось, удивлялись, почему король должен вести войну против Шотландии, а иногда называли шотландцев нашими братьями. Вместо того чтобы принять к рассмотрению поставленный королем вопрос о деньгах, они заговорили о возмещении убытков, особенно нападая на такие способы взимания денег, какие вынужден был использовать король во время последнего перерыва в деятельности парламента, – корабельная подать, налог на рыцарство и прочие поборы (как их можно назвать) королевской казны, которые юристы находили оправданными, исходя из древних королевских грамот. Кроме того, они нападали на действия различных государственных министров, хотя и совершенные по повелению и полномочию короля. Поэтому еще до того, как они приступили к делу, ради которого были созваны, деньги, необходимые для этой войны (если бы парламент что-нибудь и дал, чего он не имел в виду), безнадежно запоздали. Правда, о некоторой сумме денег, которую, поторговавшись, следовало бы дать королю за его отказ от права на корабельную подать и некоторых иных прерогатив, упоминалось, но так редко и неопределенно, что король напрасно надеялся бы на успех. Поэтому 5 мая он распустил парламент.
Б. Где же достал тогда король деньги, чтобы уплатить своей армии?
А. Он был вынужден второй раз использовать дворян и джентри, которые внесли свой вклад соответственно величине своих поместий, и из них составилась достаточная армия.
Б. Мне кажется, что те же самые люди, которые препятствовали королю в парламенте, теперь вне парламента способствовали ему как только могли. В чем причина этого?
А. Большинство лордов в парламенте и джентри по всей Англии скорее сочувствовали монархии, чем народному правлению, но и слышать больше не хотели об абсолютной власти короля. Это заставило их во время парламента унизиться до урезывания власти короля и превращения правительства в смешанную монархию, как они ее называли, в которой абсолютная верховная власть должна была быть разделена между королем, палатой лордов и палатой общин.
Б. Но что было бы, если бы они не согласились?
А. Я полагаю, что они никогда об этом не думали. Но я уверен, что они никогда не имели в виду, чтобы верховная власть целиком принадлежала одной палате или обеим вместе. Кроме того, они не желали покинуть короля, когда на него напали, ибо считали шотландцев чуждой нацией. […][271]
А. […] Во всяком случае король обладал весьма значительной армией, с которой он направился в Шотландию, и ко времени его прибытия в Йорк шотландская армия подошла к границам, готовая вступить в Англию, что она тотчас же и сделала. Шотландцы постоянно объявляли, что их поход будет происходить без нанесения ущерба стране и что их намерение состоит только в том, чтобы вручить королю петицию с просьбой о возмещении большого ущерба, якобы нанесенного им двором, чьему совету в большинстве случаев король следовал. Так они спокойно прошли через Нортумберленд, пока не подошли к броду на реке Тайн, несколько выше Ньюкасла, где встретили слабый отпор со стороны отряда королевской армии, посланного остановить их. Шотландцы легко одолели его и, переправившись, овладели Ньюкаслом, а затем, продвигаясь дальше, – Даремом. Они послали королю предложение вступить в переговоры, которое было принято, и уполномоченные обеих сторон встретились в Райпене. Было решено, что все вопросы должны быть переданы на рассмотрение парламента, который король должен был созвать в Вестминстере 3 ноября того же 1640 г. После этого король возвратился в Лондон.
Б. Итак, армии были распущены?
А. Нет, шотландская армия должна была оплачиваться графствами Нортумберленд и Дарем, а король должен был оплачивать свою армию до тех пор, пока роспуск обеих армий не будет согласован в парламенте.
Б. Так что фактически обе армии содержались за счет короля, а спор должен был быть решен парламентом, и поскольку парламент почти целиком был пресвитерианским и сочувствовал шотландцам, то спор и был решен в их пользу.
А. И все же, несмотря ни на что, они не смоли сразу же развязать войну против короля: к нему в сердцах народа осталось еще столько уважения, что они навлекли бы на себя ненависть народа, если бы объявили свои намерения. Они должны были придать правдоподобие мысли, что король первым начал войну против парламента, или как-то иначе заставить в это поверить. А кроме того, они еще недостаточно дискредитировали короля и его действия в проповедях и памфлетах, как и не удалили от него тех, кто, по их мнению, мог давать ему наилучшие советы. Поэтому они решили поступить с ним как искусные охотники: сначала изолировать его, расставив повсюду людей, дабы выгнать его шумом в открытое поле, а затем, если только покажется, что он повернул голову, объявить это развязыванием войны против парламента.
Сначала они поставили под сомнение все, что проповедовалось или писалось в защиту тех принадлежащих короне прав, которые они намеревались захватить; на основании этого были заключены в тюрьму несколько проповедников и писателей. Когда же король не защитил их, они поставили под сомнение некоторые действия короля, осуществленные его министрами, кое-кто из них был заключен в тюрьму, а кое-кто отправился за море. Когда же некоторые лица, пытавшиеся с помощью книг и проповеди поднять волнение и совершившие другие государственные преступления, были по этой причине осуждены королевским советом Звездной палаты и заключены в тюрьму, парламент собственной властью приказал выпустить их на свободу, пытаясь, по-видимому, выяснить, как воспримут это король и народ (число осужденных лиц было незначительно). Это было сделано с одобрения народа, который собирался вокруг освобожденных на улицах Лондона, как во время триумфа. Так как это прошло без сопротивления, они поставили под сомнение право короля на корабельную подать.
Б. Корабельная подать! Что это такое?
А. В целях морской обороны страны короли Англии имели право облагать налогом все графства Англии, даже не приморские, для постройки и снаряжения кораблей. Незадолго до того король нашел причину ввести этот налог, и парламент протестовал против него как против притеснения. Одного из членов парламента, который был обложен налогом только в размере 20 шиллингов (заметьте, какое притеснение: член парламента, получающий 500 фунтов в год, должен уплатить 20 шиллингов!), вынуждены были отдать под суд: он отказался платить и был приговорен к уплате. Когда же все судьи Вестминстера были опрошены относительно законности этого налога, десять из двенадцати присутствовавших признали его законным. Хотя они и не были за это наказаны, но были напуганы парламентом.
Б. Что имел в виду парламент, протестуя против этого налога как незаконного? Считали ли члены парламента, что он противоречит statute-law[272] или вынесенным до того приговорам юристов, которые обычно называются прецедентами и содержатся в так называемых отчетах, или они имели в виду, что он противоречит справедливости, которую я считаю тем же самым, что закон природы?
А. Трудно или даже невозможно узнать, что имеют в виду другие, особенно если они хитрят. Но я уверен, что, претендуя на освобождение от королевского налога, они основывались не на справедливости, а на своем собственном удовольствии. Ибо когда они возложили бремя защиты всего королевства и управления на одно лицо, кем бы оно ни было, то очень мало справедливости в том, что это лицо должно зависеть от других в отношении средства для выполнения своих задач. А если это так, то скорее они являются сувереном этого человека, а не он – их. А что касается обычного права, содержащегося в отчетах, то оно не имеет иной силы, кроме той, какую придает ему король. Кроме того, было бы неразумно, чтобы несправедливый приговор продажного или глупого судьи по прошествии сколь угодно долгого времени приобретал авторитет и силу закона. Но среди писаных законов есть один, называемый Magna Charta, или Великая хартия вольностей англичан[273], в котором есть статья, где король гарантирует, что впредь не будет налагаться арест на чье-либо имущество, т. е. что оно не будет у него отобрано иначе как по закону страны.
Б. Не достаточное ли это основание для их целей?
А. Нет, это оставляет нас в том же сомнении, от которого, как вы думаете, эта статья нас освобождает. Ибо где был тогда закон этой страны? Разве они имеют в виду другую Magna Charta, которая была создана каким-либо более древним королем? Нет, этот статус был создан не для того, чтобы освобождать кого бы то ни было от платежей в пользу общества, а для того, чтобы обезопасить каждого человека от тех, кто злоупотребляет властью короля, исподтишка получая от короля полномочия для притеснения тех, против кого он ведет в суде тяжбу. Но истолкование его в неверном смысле способствовало целям некоторых мятежных душ и парламенте и подходило для того, чтобы убедить остальных или большую их часть и позволить его принять.
Б. Вы превращаете членов парламента в простаков; однако же народ избрал их как мудрейших в стране.
А. Если бы их хитрость была мудростью, они были бы достаточно мудры. Но мудрый, как я его определяю, – это тот, кто знает, как осуществить свое дело без мошенничества и низких средств, одной только силой своей изобретательности. И дурак может выиграть у хорошего игрока с помощью фальшивых костей или карт.
Б. По вашему определению выходит, что сейчас мало умных людей. Такая мудрость – род изысканной любезности, которой сейчас мало кто пользуется, а многие считают ее глупостью. Хорошее платье, большие перья, вежливость по отношению к тем, кто не стерпит оскорбления, и оскорбление по отношению к тем, кто его проглотит, – вот современная галантность. Но что сказали люди потом, когда парламент, получив власть в свои руки, стал взимать деньги в свою пользу?
А. Что же еще, как не то, что это законно и налог должен быть уплачен, ибо введен с согласия парламента?
Б. Я часто слышал, что следует платить налоги, введенные с согласия парламента, в пользу короля, но никогда прежде не слышал, чтобы они платились в пользу парламента. Я вижу отсюда, что проще обмануть множество людей, чем какого-нибудь одного. Ибо какого человека, не лишенного вследствие какой-либо случайности своей естественной способности суждения, можно так легко надуть в делах, касающихся его кошелька, если только он не увлекаем горячо остальными к изменению правления или, скорее, к свободе каждого управлять собой?
А. Посудите сами, каких людей невежественный народ склонен избирать в члены парламента от самоуправляющихся городов и графств.
Б. Я могу сделать вывод, что те, кого избрали тогда, были такие же, как те, кто избирался в прежние парламенты, и вроде тех, кого будут избирать в будущие. Ибо народ всегда находился и будет находиться в неведении относительно своих общественных обязанностей, поскольку он никогда не задумывается ни над чем, кроме своих частных интересов. Во всех прочих делах он следует своим ближайшим руководителям – проповедникам или наиболее могущественным дворянам, так же как рядовые солдаты большей частью следуют за своими непосредственными командирами, если они им нравятся. Если же вы думаете, что несчастья прошлого сделали народ умнее, то мы не становимся умнее, чем были, так как эти несчастья быстро забываются.
А. Почему же нельзя научить людей их обязанностям, т. е. науке о справедливом и несправедливом, как учат этому другие науки, исходя из истинных принципов и очевидных доказательств, и притом куда проще, чем любой из этих проповедников и дворян-демократов может научить мятежу и предательству?
Б. Но кто может научиться тому, чему никто не учил? Или если человек и изучил в одиночку науку о справедливости, то как может он без опаски учить ей, если она направлена против интересов тех, кто обладает властью вредить ему?
А. Существует достаточно правил справедливости и несправедливости, доказанных и выведенных из принципов, очевидных для самых слабых умов. И несмотря на неизвестность их автора, они ясны для хорошо образованных людей не только в этой, но и в других странах. Но этих людей меньше, чем остальных, из которых одни не умеют читать, другие хотя и грамотны, но не имеют досуга, а те из них, кто имеет досуг, большей частью посвящают свой ум своим частным делам или удовольствиям. Так что невозможно, чтобы массы научились своим обязанностям иначе как с кафедры и по праздникам. А таким образом они учатся неповиновению. Поэтому свет этого учения был до сих пор скрыт, и скрывался он тучей противников, рассеять которую без авторитета университетов не могла никакая репутация частного лица. Но из этих университетов выходили проповедники, учившие противоположному. Университеты были для этой нации тем же, чем деревянный конь для троянцев.
Б. Но каково было намерение папы, когда он учреждал университеты?
А. Какое иное намерение склонен он был иметь, кроме (как вы слышали ранее) увеличения своего авторитета в странах, где были созданы университеты? Там учились вести полемику в его пользу, непонятными рассуждениями пускали пыль в глаза, в то время как производились покушения на права королей. И очевидным свидетельством такого намерения было то, что они весьма быстро освоились с этим делом. Ибо первым ректором Парижского университета (как я где-то читал) был Петр Ломбардский, который впервые ввел учение так называемого схоластического богословия. За ним следовал Иоанн Дунс Скот, который жил в то же самое время или около этого. Любой простой читатель, не зная, что они писали так преднамеренно, решил бы, что это два самых отъявленных тупицы на свете, столь темны и бессмысленны их писания. А от них последующие схоласты научились различными хитростями навязывать своим читателям все, что им хотелось, и отклонять силу истинного разума словесными зигзагами, т. е. я имею в виду ничего не значащие тонкости, которые служат лишь для того, чтобы удивлять невежественных людей. Что же касается понимающих людей, то их было так мало, что эти новые надменные учители не заботились о том, что те подумают. Эти схоласты должны были одобрять все статьи веры, которым папа время от времени повелел верить, среди них было много статей, противоречащих правам королей и других гражданских правителей и приписывающих папе всю власть, какую они ни объявили бы необходимой in ordine ad spiritualia, т. е. в целях религии.
Из университетов выходили также все проповедники и валом валили в города и сельскую местность, чтобы страхом вселить в людей абсолютное повиновение папским канонам и повелениям, которые они лишь из опасения слишком сильно ослабить королей и князей не осмеливались еще назвать законами.
Из университетов пришло и то, что философия Аристотеля была сделана составной частью религии и служила спасению многих нелепых догматов веры относительно природы Христова тела и состояния ангелов и святых на небесах – догматов, которые считались подходящими для верования, потому что одни из них были прибыльны, а другие побуждали уважать священников, даже самых наихудших. Ибо, когда они заставили людей верить, что самый худший из них может сотворить тело Христово, кто же мог не оказать им уважения и не быть щедрым к ним или к церкви, особенно во время своей болезни, когда думаешь, что они делают и приносят тебе твоего Спасителя?
Б. Но чем же благоприятствовало им в этом обмане учение Аристотеля?
А. Они больше использовали его темноту, чем учение. Ибо ни одно из писаний древних философов не сравнимо с писаниями Аристотеля с точки зрения их пригодности для того, чтобы озадачить и запутать людей словами и питать споры, которые в конечном счете должны завершиться решением римской церкви. И все же они использовали многие пункты учения Аристотеля, как, например, во-первых, учение об отдельных сущностях.
Б. Что такое отдельные сущности?
А. Отдельные существа.
Б. Отдельные от чего?
Б. Я не могу представить существование какой бы то ни было вещи, которую я представляю несуществующей. Но что они могли отсюда вывести?
А. Очень многое в вопросах, касающихся природы Бога и состояния человеческой души после смерти на небе, в аду и чистилище; а вы знаете, как и всякий иной, какое повиновение внушается этим простому народу и сколько денег добывается этим у него. Поскольку Аристотель утверждает, что душа человека – первый двигатель тела, а следовательно, самой себя, они используют это в учении о свободной воле. Как и что они приобретают этим, я, право, не скажу. Аристотель утверждает далее, что многие вещи появляются в этом мире не по необходимости причин, а случайно, непреднамеренно и по счастью.
Б. Мне думается, что этим они заставляют Бога праздно стоять в стороне и быть просто зрителем игрищ фортуны. Ибо должно возникать то, причиной чего является Бог, и (по моему мнению) ничто кроме. Но поскольку должна быть какая-то основа для справедливости вечных мучений осужденных, это, возможно, ведет к мнению, что (как они думают) воля и склонности людей находятся не в руке Божьей, но в их собственных. А в этом я вижу также нечто ведущее к власти церкви.
А. Мало того, они не только верили Аристотелю, но там, где его мнение противоречило их взглядам, могли пренебречь им. Если он говорит, что что-либо невозможно, они могут достаточно убедительно доказать, что оно возможно, исходя из всемогущества Бога, который может заставить много тел находиться в одном и том же месте, а одно тело – во многих местах в одно и то же время, если только этого требует учение о транссубстанции, хотя Аристотель это и отрицает. Мне не нравится намерение превратить религию в практическое знание, в то время как она должна быть законом, хотя и не одним и тем же во всех странах, но все же неоспоримым. Мне не нравится ни то, что они не учат ей, как следует учить знанию, показывая сначала смысл ее терминов, а затем выводя из них истину, верить в которую они хотели бы нас заставить; ни то, что употребляемые ими термины большей частью непостижимы, хотя для того, чтобы казалось, что виной этому скорее недостаток знаний у читателя, чем недостаток честности в них самих, они используют в качество этих термином большой частью латинские и греческие слова, несколько искаженные и духе родного языка тех стран, где они употребляются. Но более всего нетерпимо то, что духовенство заставляют поступать так, как будто оно во все это верит, если только оно хочет получить повышение по службе, ключи к которому находятся в руках папы. Простые же люди, сколь ни верят они в эти утонченные учения, никогда не оцениваются за эти свои знания как лучшие сыны Божьи. Для них есть только один путь к спасению – чрезвычайная преданность и щедрость по отношению к церкви и готовность, если потребуется, во имя церкви бороться против своих естественных и законных правителей.
Б. Я понимаю, как они используют логику, физику и метафизику Аристотеля, но я не могу еще понять, как может служить им его политика.
А. Я тоже. Мне думается, что она не принесла им пользы, хотя и причинила нам здесь много вреда. Ибо люди, устав наконец от наглости попов и исследуя истинность навязываемых им доктрин, начали доискиваться смысла Писания, как оно выражено на классических языках, а следовательно (изучая греческий и латынь), познакомились с демократическими принципами Аристотеля и Цицерона. Полюбив их красноречие, они полюбили и их политику и увлекались ею все более и более, пока любовь эта не переросла в восстание, о котором мы говорим сейчас. Это не принесло римской церкви иной пользы, кроме той, что ослабила нас, т. е. тех, кого они постоянно пытались снова подчинить со времени Генриха VIII, когда мы вырвались из их сетей.
Б. Что приобрели они, обучая этике Аристотеля?
А. Им несколько благоприятствует то, что ни аристотелевская, ни какая-либо другая мораль не приносит ни им вреда, ни нам пользы. Их учения породили длительные споры о добродетели и пороке, но не дали ни знания о том, что это такое, ни способа достижения добродетели или избежания порока. Цель моральной философии – учить всех людей их обязанностям по отношению к обществу и друг к другу. Они же оценивали добродетель частью по умеренности человеческих страстей, а частью по тому, что именно хвалят в поступках. В то же время не Много или Мало делает поступок добродетельным, а мотив и не Много или Мало делает его порочным, а несоответствие законам, которым подчинены совершившие его, или несоответствие его общечеловеческой справедливости или милосердию.
Б. Мне кажется, что вы проводите различие между этикой подданных и этикой суверенов.
А. Так я и делаю. Добродетель подданного состоит в подчинении законам государства. Подчиняться законам – это справедливость, т. е. закон природы и, следовательно, гражданский закон у всех народов. Ничто не является несправедливостью, если только оно не противоречит закону. Таким же образом повиновение закону есть благоразумие подданного, ибо без такого повиновения государство (которое представляет собой безопасность и защиту каждого подданного) не может существовать. И хотя благоразумие честных людей состоит также в справедливом и умеренном обогащении, все же попытка хитростью утаить от общества или обманом лишить его части своего богатства, требуемого законом, есть признак не благоразумия, а недостаточного знания того, что необходимо для их собственной защиты.
Достоинства суверенов в том, что они поддерживают внутренний мир и защищают от иноземных врагов. Сила духа – королевское достоинство, и, хотя она необходима тем, кто будет солдатами, для государства, как и для людей вообще, тем лучше, чем меньше у них собственной отваги. Бережливость (хотя, возможно, вы сочтете это странным) также королевское достоинство, ибо она увеличивает общественное богатство, которое не может быть чрезмерным, так как ни один человек не может быть чересчур бережлив с тем, что ему доверили. Щедрость также достоинство королей, ибо без чрезвычайного усердия министров и их верности суверену нельзя хорошо служить государству. И их следует поощрять, особенно тех, кто оказывает услуги во время войны. В общем все поступки и привычки следует оценивать как благие или дурные по их мотивам и приносимой пользе государству, а не по их умеренности и не потому, что они кем-то предписаны. Ибо разные люди хвалят разные обычаи, и то, что для одного добродетель, хулится другим, и наоборот, что один называет пороком, другой именует добродетелью в зависимости от своих склонностей.
Б. Мне думается, что вам следует поместить в число добродетелей величайшую, по моему мнению, из добродетелей – религию.
А. Я так и сделал, хотя, кажется, вы этого не заметили. Но не уклоняемся ли мы от того пути, на который встали?
Б. Я думаю, что нет, ибо полагаю, что ваша цель состояла в том, чтобы познакомить меня не столько с историей тех событий, которые произошли во время последних волнений, сколько с их причинами и теми сонетами и хитростями, которые их вызвали. Разные люди писали истории, из которых я мог бы узнать, что они делали, а также кое-что об их замыслах; но в них я почти не нахожу того, о чем хотел бы спросить. Поэтому, поскольку вы оказались так любезны начать эту беседу по моей просьбе, будьте любезны также рассказывать мне согласно моему методу. Что же касается могущей отсюда возникнуть опасности запутаться, то я позабочусь о том, чтобы вернуть вас к тому месту, откуда я вас увлек, так как я помню, где это было.
А. Хорошо. Тогда отвечу на ваш вопрос о религии. Поскольку, как я вам сказал, добродетель заключается в повиновении законам государства, одним из которых является религия, постольку я поместил ее в число добродетелей.
Б. Разве религия – закон государства?
А. Нет ни одного народа в мире, религия которого не установлена и не получает свой авторитет из законов этого народа. Правда, закон Божий не находит доказательств в человеческих законах. Но поскольку люди никогда не могут своим умом дойти до познания того, что сказал и наказал Бог, и поскольку их нельзя обязать подчиняться законам, автора которых они не знают, они должны молча подчиниться тому или иному человеческому авторитету. Так что вопрос в том, должен ли человек в религиозных делах, т. е. когда встает вопрос о его долге по отношению к Богу и королю, полагаться на проповедь других подданных этого короля, или на постороннего, или на глас закона?
Б. Этот вопрос не очень труден. Ибо нет людей, которые проповедуют или по крайней мере должны проповедовать где-либо, не имея на это полномочий от того или тех, кто обладает верховной властью. Так что, если король даст нам разрешение, вы или я можем законно проповедовать, как и любой другой. И я считаю, что мы исполняли бы эту обязанность гораздо лучше тех, кто проповедью подбивает нас к восстанию.
А. В отношении учения о добродетели и пороке церковная мораль во многом отлична от той, которую я здесь изложил, и все же она совершенно не согласуется с аристотелевской. Ибо, согласно учению римской церкви, главные добродетели состоят в том, чтобы подчиняться ее учению, хотя бы оно вело к измене, и это обозначает для нас быть религиозным; помогать клиру, что для нее равнозначно благочестию и щедрости; наконец, верить на основании слов священников в то, что по совести своей человек считает ложным, и это римская церковь называет верой. Я мог бы назвать множество подобных положений их морали, но то, что знаю я, знаете и вы, будучи так хорошо сведущи в делах о совести, описанных схоластами, которые измеряют добродетельность и порочность всех поступков совместимостью их с учением римского духовенства. […][274]
Б. […] Такие курьезные вопросы богословия впервые начали подниматься в университетах, как и политические вопросы относительно прав гражданского и церковного правительства, и университеты снабдили воспитанников аргументами в пользу свободы, почерпнутыми из трудов Аристотеля, Платона, Цицерона, Сенеки и из греческой и римской истории, необходимыми для оспаривания власти их суверенов. Поэтому я отчаиваюсь ожидать сколько-нибудь длительного мира у нас, пока университеты не направят свои старания на его установление, т. е. на преподавание абсолютного повиновения королевским законам и правительственным эдиктам, скрепленным Большой печатью Англии. Ибо я не сомневаюсь, что это солидное основание, подкрепленное авторитетом столь многих ученых, сделает для внутреннего мира больше, чем любая победа над мятежниками. Но я боюсь, что невозможно принудить университеты к такому согласию с действиями государства, которое необходимо для дела.
А. Мы видим, что до сих пор университеты время от времени поддерживали власть папы наперекор всем божественным, гражданским и естественным законам, против права наших королей. Почему же тогда они, имея на своей стороне все законы и справедливость, не могли таким же образом поддержать права того, кто одновременно и суверен королевства, и глава церкви?
Б. Почему тогда они не во всем были за королевскую власть, после того как король Генрих VIII был провозглашен в парламенте главой церкви, подобно тому как прежде они были за власть папы?
А. Потому что духовенство вне университетов, как епископы, так и низшие духовные лица, думает, что принижение роли папы поставит их (в Англии) на его место. И большинство из них не сомневалось, что их духовная власть зависит не от власти короля, а от самого Христа, последовательно передаваясь путем рукоположения от епископа к епископу, несмотря на то что они знали, что это передача проходила через руки пап и епископов, чью власть они отвергли. Хотя они были довольны тем, что божественное право, на которое претендовал в Англии папа, впредь будет у него отобрано, они но считали подобающим, чтобы оно было отобрано и у англиканской церкви, представителями которой они считали себя теперь. Казалось, они не считали разумным, чтобы женщина, ребенок или мужчина, которые не в состоянии толковать еврейскую, греческую или латинскую Библию и не знают, возможно, склонений и спряжений греческих или латинских существительных и глаголов, влияли на столь ученых теологов в вопросах религии, т. е. богословия. Ибо религия в течение долгого времени считалась, да и сейчас многими считается, тем же, что и богословие, к великой выгоде духовенства.
Б. И особенно у пресвитериан. Ибо я почти не знаю людей, которых они считают добрыми христианами, помимо тех, кто может повторять их проповеди, спорить в их пользу об истолковании Писания и бороться за них, когда потребуется, до последней капли крови и последней копейки. Вера в Христа ничего не значит для них, если только вы не верите так, как они вам приказывают. Милосердие для них ничто, если только это не милосердие и щедрость по отношению к ним и не участие вместе с ними в их клике. Я не могу сказать, как можем мы обрести мир, если такова будет наша религия. Haeret lateri letalis arundo[275]. Мятежное учение пресвитериан так крепко засело в головы и память народа (не могу сказать – в их сердца, ибо они ничего в нем не понимают, за исключением того, что могут бунтовать на законном основании), что я боюсь, что государство никогда не излечится.
А. Если бы два великих достоинства, которыми обладали Генрих VII и Генрих VIII порознь, объединились в одном короле, то они бы легко излечили государство. Достоинством Генриха VII было умение, не вызывая недовольства народа, наполнять свою казну, достоинством Генриха VIII – своевременная суровость, но второе достоинство нельзя применять без первого.
Б. То, что вы говорите, кажется мне советом королю оставить их в покое, пока он не соберет необходимых денег, чтобы набрать и содержать достаточную армию, а затем напасть и уничтожить их.
А. Упаси боже, чтобы столь ужасное, нехристианское и бесчеловечное намерение закралось когда-либо в сердце короля. Пусть он имеет достаточно денег для того, чтобы собрать армию, подавить любое восстание и отнять у своих врагов всякую надежду на успех, чтобы они не осмеливались мешать ему реформировать университеты. Но никто не должен быть предан смерти, если он действительно не совершил таких преступлений, которые закон признает заслуживающими смертной казни. Центр восстания, как показывает данное восстание и как вы читали об остальных, – это университеты, которые тем не менее следует не уничтожать, а привести в порядок, т. е. чтобы политики, которых там учат, были (как и подобает истинным политикам) способны учить людей обязанности повиновения всем законам, которые будут введены властью короля, до тех пор пока они не будут отменены той же властью. Они должны быть способны заставить людей понять, что гражданские законы суть законы божественные и что те, кто их вырабатывает, предназначены к этому Богу. Они должны быть способны научить людей тому, что народ и церковь – одно и то же и имеют только одного главу – короля; что никто не имеет права властвовать от его имени, не получив этого права от короля; что король обязан своей короной только Богу, и ни одному из людей, будь то церковник или кто еще, и что религия, которую они проповедуют, представляет собой мирное ожидание нового пришествия нашего благословенного Спасителя, а до того – решимость повиноваться королевским законам (которые являются также и божественными законами), не вредить людям, быть ко всем милосердным, заботиться о бедных и больных и жить трезво и без скандалов, жить, не смешивая нашу религию с вопросами естественной философии, такими, как свобода воли, бестелесная субстанция, вечность, вездесущность, ипостаси, которых народ не понимает и о которых никогда не заботится. Когда университеты будут так упорядочены, то из них постепенно станут выходить проповедники с хорошими принципами, а те, что ныне обладают дурными принципами, будут постепенно исчезать.
Б. Я думаю, что это очень хороший путь и, возможно, единственный, которым можно установить прочный мир среди нас. Ибо если люди не знают своих обязанностей, то что может принудить их повиноваться законам? Армия, скажете вы. Но к чему может принудить армия? Разве обученные банды не армия? Разве не янычары не так давно убили Османа в его собственном дворце в Константинополе? Поэтому я держусь вашего мнения и в том отношении, что склонность повиноваться может быть пробуждена у людей проповедниками и дворянами, которые усвоили в своей юности в университетах хорошие принципы, а также и в том отношении, что мы не обретем длительного мира до тех пор, пока университеты сами не будут преобразованы и том духе, как вы сказали, и пока священники не будут знать, что они не обладают иной властью, кроме той, какую дает им верховная гражданская власть, а дворяне и джентри не поймут, что свобода государства есть не освобождение от законов своей страны, произведенное собранием или монархом, но освобождение от притеснений и дерзости со стороны их соседей.
А теперь, удовлетворенный в этом вопросе, я попрошу вас вернуться к тому месту, откуда мое любопытство увлекло вас так далеко. Мы говорили о корабельной подати, одной из тех обид, против которых парламент выступал как против тирании и произвольного правления, дабы посредством этого отделить (как вы это назвали) короля от его подданных и организовать против него партию, когда она понадобится. А теперь перейдем, если вам нравится, к другим уловкам, которые они использовали с той же целью.
А. Я думаю, лучше было бы прервать здесь нашу беседу и отложить ее до другого дня, который вы найдете подходящим.
Б. Согласен. Я думаю, что день этот недалек.