Природа воли
Всякое волевое действие является целенаправленным действием. Волевое действие сформировалось у человека в процессе труда, направленного на производство определенного продукта. Направляясь на определенную цель, действие во всем своем ходе должно регулироваться в соответствии с этой целью. Цель, преследуемая действующим субъектом, должна осуществиться как результат его действий. Специфически человеческие действия все являются волевыми в этом широком смысле слова, – все они сознательные, целенаправленные действия, все они включают целеустремленность и сознательное регулирование хода действия в соответствии с целью.
Однако осознание единичной цели своего желания, порожденной побуждением, которое в данную минуту владеет человеком, представляет еще очень невысокую ступень сознательности. Сознательный человек, приступая к действию, отдает себе предварительно отчет в последствиях, которые повлечет за собой осуществление стоящей перед ним цели, а также в мотивах, которые его к этому действию побуждают. В результате иногда обнаруживается расхождение между желанной целью и нежелательными последствиями или трудностями, с которыми в силу объективных внешних условий связана ее реализация. Действие, совершающееся в условиях такого конфликта внутренне противоречивых тенденций, – это волевое действие в более тесном и специфическом смысле слова. В силу противоречивости действительности, а также в частности сложной иерархии различных и часто противоречивых побуждений человека, этот в принципе частный случай является довольно общим. Он дает волевое действие особой напряженности.
Там, где этот конфликт противоречивых тенденций оказывается сверхтрудным, непосильным человеку, волевое действие переходит в аффективное или импульсивное действие – разрядку.
Различая волевые процессы, мы не противопоставляем их интеллектуальным и эмоциональным; мы не устанавливаем никакой взаимоисключающей противоположности между интеллектом, чувством и волей. Один и тот же процесс может быть и обыкновенно бывает и интеллектуальным, и эмоциональным, и волевым. Всякий волевой процесс всегда включает вместе с тем интеллектуальные и более или менее эмоциональные моменты, а интеллектуальные и эмоциональные в свою очередь сплошь да рядом бывают волевыми (произвольное запоминание, произвольное внимание). Изучая волевые процессы, мы изучаем волевые компоненты психических процессов. Вместе с тем волевой процесс еще более непосредственно и органически, чем процессы эмоциональный и интеллектуальный, включен в действие и неразрывно связан с ним. Так что изучение волевого акта непосредственно переходит в изучение действия или, вернее, изучение волевого акта это и есть изучение действия в отношении способа его регуляции.
Зачатки воли заключены уже в потребностях как исходных побуждениях человека к действию. Потребность, т. е. испытываемая человеком нужда в чем-нибудь, – это состояние пассивно-активное: пассивное, поскольку в ней выражается зависимость человека от того, в чем он испытывает нужду, и активное, поскольку оно заключает стремление к ее удовлетворению и тому, что может ее удовлетворить. В этой активной стороне пассивно-активного состояния потребности и заключены первые зародыши воли, связанные еще неразрывно с сенсорной и аффективной чувствительностью, в которой первично отражается потребность. Состояние чувствительности, выражающее потребности, обычно связано с сенсомоторным моментом зачаточных движений, направленных на их удовлетворение. Поэтому и в силу внутренних изменений тонуса, с которым оно связано, уже первичное чувственное переживание потребности включает известное динамическое напряжение – тенденцию, стремление.
Но одно дело испытывать стремление, а другое – осознавать его. В зависимости от меры осознания стремление выражается в виде влечения, желания или хотения. Потребность, в частности органическая, еще не осознанная, не направляющаяся на определенный предмет, выступает сначала в виде влечения.
Влечение неосознанно и беспредметно. Пока человек лишь испытывает влечение, не зная, какой предмет это влечение удовлетворит, он не знает, чего он хочет, перед ним нет осознанной цели, на которую он должен был бы направить свое действие. С одной стороны – имеются влечения, субъективно выражающие потребность, но не заключающие осознания тех предметов, которые способны их удовлетворить, а с другой – предметы, в которых человек нуждается для удовлетворения своих потребностей, но которые противостоят ему. Возникновение волевого действия предполагает прежде всего установление между ними осознанной связи. Субъективное выражение потребности, ее отражение в психике должно стать осознанным и предметным – влечение должно перейти в желание. Это «опредмечивание» является необходимой предпосылкой возникновения волевой деятельности. Лишь тогда, когда осознан предмет, на который направляется влечение, и объективное выражение потребности становится осознанным и предметным желанием, направленным на определенный объект, человек знает, чего он хочет, и может на новой осознанной основе организовать свое действие. Существенной предпосылкой возникновения волевого действия является, таким образом, переход к предметным формам сознания.
Осознанная связь между потребностями и предметами, которые их удовлетворяют, устанавливается в практическом действенном опыте удовлетворения этих потребностей. Включаясь в практическое, осознанное субъектом отношение к его потребностям, предметы становятся объектами его желаний и возможными целями его действий.
Между желаниями человека и предметами объективной действительности в результате создается двустороннее отношение. Желание не является уже необъективированным, неопредмеченным переживанием, каким представлялось влечение; его отношение к предмету этого желания для него существенно. С другой стороны, и сам предмет приобретает в отношении к человеку новый аспект. Если у меня есть желание, направленное на какой-нибудь предмет, то этот предмет для меня желанный. Он может не только удовлетворить возникшее независимо от него желание, но и вызвать, пробудить его. Между предметом и желанием создается в силу этого сложная взаимозависимость. Она обусловлена состоянием потребности, которую выражает желание и удовлетворяет предмет. Очень сильная и не удовлетворенная, поэтому активная, потребность может выразиться в таком интенсивном желании, которое и в отсутствии предмета вызовет мысль о нем и стремление к нему. При этом очень сильная потребность может сделать желанным предмет, который при несколько меньшей ее напряженности не представлялся бы таковым. С другой стороны, присутствие предмета может вызвать желание, которое само, вследствие меньшей интенсивности выражаемой им потребности, в отсутствии предмета не пробудилось бы. Сложная взаимосвязь потребностей и предметов играет существенную роль в зарождении волевого акта[161].
Зависимость между потребностями и предметами, которые их удовлетворяют, этим не исчерпывается. Существенно, что сами потребности, по мере их удовлетворения различными предметами, дифференцируются, преобразуются, изменяются. Новые потребности заставляют искать новых способов их удовлетворения, а новые способы их удовлетворения порождают новые потребности. Таким образом, все расширяются побуждения деятельности, и вместе с тем расширяется и дифференцируется круг предметов, способных служить объектами желаний и целями действий.
Будучи в своих первоначальных истоках связано с потребностями, волевое действие человека никогда, однако, не вытекает непосредственно из них. Волевое действие человека всегда опосредовано более или менее сложной работой его сознания – осознанием побуждений к действию как мотивов и его результата как цели. Волевое действие, исходя из побуждений, направляется на осознанную цель.
Для правильного понимания волевого действия очень важно уяснить себе истинное отношение между побуждениями и целью волевого действия. Интеллектуалистическая концепция рассматривает обычно цель как представление, от которого как от первоисточника исходит вся детерминация волевого процесса. Это приводит к телеологическому пониманию волевого акта. Осознанная цель, несомненно, играет очень существенную роль в волевом действии; она должна определять весь ход его. Но цель, которая детерминирует волевой процесс, сама причинно детерминируется побуждениями, мотивами, которые являются отражением в психике потребностей, интересов и т. д. Постановка цели всегда связана с возникновением соответствующих побуждений, в силу которых тот или иной предмет или возможный результат действия становится его целью. Но, с другой стороны, в волевом действии сами побуждения не действуют непосредственно в виде совершенно слепого импульса, а опосредованно через осознанную цель.
Для того чтобы действие было осуществлением цели, необходимым условием является возможность его сознательного регулирования так, чтобы весь ход действия определялся целью и приводил к ее осуществлению. Таким образом, волевая деятельность исходит из побуждений, источником которых являются потребности и интересы человека; направляется на осознанные цели, которые возникают в связи с исходными побуждениями; совершается на основе все более сознательного регулирования.
Волевое действие – это кортико-пирамидальный процесс. В его выполнении участвует ряд центров: низшие двигательные центры, центры, расположенные в двигательной зоне коры, из которой исходят идущие к низшим центрам проводящие пути, и центры той зоны, в левом полушарии, с которой связаны все высшие, наиболее сложные виды деятельности человека. Поражение отдельных участков двигательной зоны и проекционных систем производит частичные параличи дифференцированных движений; поражение зоны в левом полушарии, с нарушением которой связаны также расстройства других высших психических функций (мышления, речи), вызывает так называемые апраксические расстройства – расстройства сложного волевого действия.
Подчинение непроизвольной импульсивности сознательному регулированию, выработавшееся у человека в процессе общественной практики, предполагает новое специфическое отношение человека как субъекта к миру. Человек должен выделить себя из природы, противопоставить себя предметному миру. Он должен обрести свободу по отношению к непосредственно данному, с тем чтобы иметь возможность его изменять. Свобода волевого акта, выражающаяся в его независимости от импульсов непосредственной ситуации, означает, что поведение человека не детерминировано прямо его непосредственным окружением, а, конечно, не то, что оно вообще не детерминировано. Волевые действия не менее детерминированы и закономерны, чем непроизвольные – импульсивные, инстинктивные, рефлекторные – движения; но только закономерность и детерминированность их иная. Из непосредственной она становится опосредованной. Волевое действие опосредуется через сознание личности.
Заодно с изменением отношения действия к окружающей действительности изменяется и отношение его к личности, от которой оно исходит. Поскольку действие в волевом акте не вызывается импульсом в порядке автоматической разрядки, а опосредуется сознательным процессом и приобретает избирательный характер, оно является в большей или меньшей степени проявлением личности, выражением ее сознательной направленности. В отличие от импульсивного действия, которое как бы проходит через человека и вырывается у него, волевой акт исходит от человека и направляется им. Такое действие становится в подлинном смысле слова поступком, в котором человек себя выявляет и которым он устанавливает свое отношение к другим.
Наличие у человека воли связано с наличием значимых для него целей и задач. Чем более значимы и притягательны для человека эти цели, тем – при прочих равных условиях – сильнее будет его воля, напряженнее желания, упорнее стремление к их осуществлению. Значимой целью является для человека, во-первых, то, что – как выше отмечалось – связано с его потребностями и интересами. Но для человека значимым является не только то, что связано с его партикулярно-личностными интересами и потребностями. Удовлетворение самих личных его потребностей в обществе, основанном на разделении труда, обусловлено направлением деятельности индивида на удовлетворение не непосредственно его личностных, а общественных потребностей. Для человека как общественного индивида, как личности, общественно-значимое, далеко выходящее за пределы лишь партикулярно-личностных интересов и иногда вступающее с ними в жесточайший конфликт, становясь личностно-значимым, т. е. значимым для данной личности, порождает в человеке динамические тенденции иногда большой действенной силы – тенденции долженствования, однородные по своему динамическому эффекту с тенденциями влечений, но существенно отличные от них по своему содержанию и источнику. Воля человека – это единство этих двух компонентов, соотношение между которыми может, однако, складываться по-разному (см. дальше). Чем-то внешне противостоящим воле индивида должное представляется только тогда, когда все значимое для личности сводится к одному только партикулярно-личностному. Если человек переживает что-нибудь как должное (а не только знает, что оно считается таковым), он уже какой-то стороной своего существа хочет этого, даже если при этом ему – непроизвольно – хочется чего-то другого. Должное – это общезначимый моральный компонент личностной воли, т. е. воли индивида, для которого общественно-значимое является вместе с тем и личностно для него значимым.
Возникновение воли у человека не объяснимо только изнутри идущей перестройкой внутренних процессов в духе традиционной функциональной психологии. Оно предполагает изменение во взаимоотношениях индивида с окружающим его внешним миром, обусловливающее и внутреннюю перестройку. Отправной пункт становления воли заключен во влечениях (а также в их аффективных компонентах, в элементарных чувствах-переживаниях чего-то как желанного, притягательного или отталкивающего). Но пока действия индивида находятся во власти влечений, определяясь непосредственно органическими, природными особенностями индивида, до тех пор у него еще нет воли в специфическом смысле этого слова. Воля в собственном смысле возникает тогда, когда человек оказывается способным к рефлексии по отношению к своим влечениям, к тому, чтобы так или иначе отнестись к ним. Для этого индивид должен быть в состоянии подняться над своими влечениями и, отвлекаясь от них, осознать самого себя, как «я», как субъекта, у которого могут иметься те или иные влечения, но который сам не исчерпывается ни каким-нибудь одним из них, ни их суммой, а, возвышаясь над ними, в состоянии произвести выбор между ними. В результате его действия определяются уже не непосредственно его влечениями как природными силами, а им самим. Возникновение воли, таким образом, неразрывно связано – как сторона или компонент – со становлением индивида как самоопределяющегося субъекта, который сам свободно – произвольно – определяет свое поведение и отвечает за него. Таким субъектом, способным к самосознанию и самоопределению, человек становится через осознание своих отношений к другим людям, которые объективируются в нормах права и нравственности. Воля в специфическом для человека смысле этого слова, поднимающаяся над уровнем одних лишь природных органических влечений, предполагает существование общественной жизни, в которой поведение людей регламентируется нравственностью и правом. Отвлечение воли от влечений обусловлено организацией общественно-трудовой жизни, основанной на общественном разделении труда. В обществе, основанном на разделении труда, человек может удовлетворить свои потребности, лишь направляя свою деятельность на производство предметов, которые, как правило, непосредственно служат не для удовлетворения личных потребностей индивида и не определяются поэтому непосредственно его влечениями. В процессе этой деятельности цели человеческих действий отделяются от его влечений как непосредственного выражения чисто личностной потребности и перестают быть их прямой, непосредственной проекцией. В процессе общественной жизни выделяются общественные блага и ценности, которые выступают для индивида как независящие от его влечений объективированные ценности. По мере того как в процессе общественной жизни, в результате воспитания и т. д., общественно-значимое становится вместе с тем и личностно-значимым для индивида, эти объективированные в процессе общественной жизни блага и ценности становятся целями деятельности индивида. Они порождают новые динамические тенденции. Проистекая из общественной жизни, они, включаясь в мотивацию, порождают новое ее содержание и строение: человек не только признает благом и целью своих действий то, чего ему непосредственно, непроизвольно хочется, но он начинает хотеть того, а не иного, потому что он проникается сознанием, что это благо, что это ценно и должно стать целью его действий. Таким образом, внешняя объективная организация общественной жизни и деятельности людей обусловливает специфический внутренний строй регуляции их деятельности. Она определяется уже не непосредственно влечениями как неосознанными природными силами, а зависит от общественного по своему источнику и содержанию сознательного отношения индивида к совершающемуся, значит, от него, от его свободного выбора, от его воли. Становление воли – это становление субъекта, способного к самоопределению.
Выделившийся, таким образом, самоопределяющийся субъект бывает иногда склонен противопоставить себя и обретенную им волю всякому объективному содержанию и признать все зависимым лишь от собственного произвола. И поскольку субъект выделился и овладел своим поведением, опосредуя все им совершаемое своим отношением к окружающему, у него имеется формальная возможность занять такую позицию. Однако эта позиция никак не является высшей ступенью в развитии воли, высшей ее формой, или наиболее завершенным ее проявлением. Напротив, высшего, наиболее полного и совершенного своего выражения воля достигает тогда, когда выделившийся и осознавший себя субъект снова входит – по-новому – в объективное содержание и, проникаясь им, начинает жить и действовать так, что само объективное содержание, обретая в субъекте новую форму существования, начинает жить и действовать в нем и через него. При этом для субъекта, поднявшегося до самосознания и самоопределения, и само это объективное, всеобщее, общественно-значимое содержание перестает быть внешней данностью, которую он должен, не мудрствуя лукаво, принять именно как данное и непреложное, не вдаваясь в критическое рассмотрение того, что именно ему преподносится по существу. В действительности и по отношению к праву – так называемому позитивному, на данный момент действующему, – и морали – ходячей, на данном этапе признанной, – субъект сохраняет и право и обязанность по существу проверить и решить, что именно ему надлежит признать (иначе признание общественных норм со стороны субъекта было бы совершенно формальным), и самому решить, как именно ему поступить, чтобы действовать в соответствии со своим личным убеждением (иначе его поведение, даже при внешнем соблюдении им моральных норм, было бы лишено всякого внутреннего морального содержания). Однако речь при этом идет совсем не о том, чтобы подчинить общественно-значимое контролю только партикулярно-личностного, предоставить его судьбу на усмотрение голой субъективности и сделать зависимым от ее произвола: речь идет о том, чтобы самое личное убеждение человека, проникаясь общественно-значимым содержанием, стало в силу этого судьей в вопросах должного – права и нравственности.
Проблема воли, поставленная не только функционально и в конце концов формально, а по существу, – это прежде всего вопрос о содержании воли, о том, какие мотивы и цели являются для нее определяющими, и в связи с этим вопрос о ее строении, т. е. о том, как реально складываются у людей в тех или иных конкретных условиях соотношения между партикулярным и всеобщим в том, что вообще значимо для личности.
У одних все значимое для личности сплющено и сведено к только личностным, партикулярно-личностным мотивам, и если они и совершают поступки, которые по своим внешним результатам отвечают предписаниям общественной нравственности, то и в этом случае нравственное содержание не входит в мотивы человека и не детерминирует как таковое его воли.
У других общественно-значимое уже осознается как должное, значимое, обязательное, но переживается еще как чуждая внешняя сила, противостоящая тому, с чем личность себя отожествляет и что переживает как свое личное, в чем сама она кровно заинтересована: воля в таком случае расщеплена на внешние друг другу компоненты – влечения и долженствования – и поглощена разрешением их постоянно возобновляющегося конфликта. И, наконец, самое общественно-значимое может стать для личности ее кровным, личным, составляющим самое существенное и основное ее собственного существа: воля в этом случае становится более единой, цельной, монолитной. Противоречия в мотивах неизбежны и для нее, но противоречивые тенденции не противостоят в ней как внешние противоположности, а включаются как подчиненные моменты в единство ее основных устремлений. И такая воля вступает иногда в противоречие не только с порой поднимающимися узко-личностными мотивами, не только с внешними обстоятельствами и препятствиями, которые приходится преодолевать для реализации общезначимых целей – норм права и нравственности – в конкретных условиях действительности, но и с самыми этими нормами права и нравственности. Весь вопрос в таком случае заключается в том, с каких позиций эта борьба ведется. Борьба личности и личной воли против действующего права и ходячей нравственности – это вовсе не всегда борьба только личностного, т. е. партикулярно-личностного, против общественно-значимого, всеобщего. Иногда это борьба не против права и законов, а против уже отжившего права, ставшего бесправием и беззаконием, за новое право; не против нравственности вообще, а против норм ходячей морали за новую, более высокую нравственность. Здесь личность выступает как представитель и носитель всеобщего в его развитии и становлении, а общество, точнее, та пусть еще господствующая часть его, которая представляет уже отжившее и отмирающее, – как представитель и блюститель партикулярных, утерявших в ходе общественного развития свое передовое всеобщее значение особенностей данного общественного строя: так мало обосновано формальное внешнее противопоставление личного и общественного при определении содержания и строения воли человека!
Подобно тому как в процессе мышления логика вещей – объектов мысли, – определяя предметно-смысловое содержание задач, разрешаемых мышлением, через них входит в него определяющим началом, подобно этому объективное содержание нравственности, регулирующей межлюдские отношения, входит определяющим началом в волю человека, поскольку она направляется на общественно-значимые цели. Строение воли человека существенно зависит от того, какое складывается соотношение между партикулярно-личностным и общественно-значимым в личностно-значимом для человека. Общественно-значимое, должное, моральное может оказаться для того или иного человека противостоящим его воле – «трансцендентным» – в том случае, если значимым для него является лишь отвечающее его партикулярно-личностным интересам; но возможно и иное положение – когда общественно-значимое, не растворяясь в партикулярно-личностном и не противопоставляясь извне всему личностно-значимому, входит своим объективно-нравственным содержанием в сознание и волю человека определяющим началом. Этот вопрос разрешается не метафизическими рассуждениями, раз навсегда, а процессом реального развития личности в определенной общественной среде; в ходе его с изменением отношения личности к общественным нормам морали сдвигаются и перестраиваются взаимоотношения между различными компонентами воли. Нравственное развитие человека в том и состоит, что он поднимается над всем только партикулярно-личностным, и всеобще-значимое становится для него вместе с тем и личностно-значимым.
Это решение вопроса о соотношении морали и воли, как и соответствующее ему решение вопроса о соотношении логики и мышления являются двумя звеньями единого решения проблемы идеологии и психологии. Это решение с внутренней необходимостью вытекает из наших исходных положений, согласно которым внутреннее, психическое определяется опосредованно через соотношение свое к объективному и составляет его специфическую, но существенную часть.
Протекание волевого процесса
Волевое действие может реализоваться в более простых и более сложных формах.
В простом волевом акте побуждение к действию, направленному на более или менее ясно осознанную цель, почти непосредственно переходит в действие, не предваряемое сколько-нибудь сложным и длительным сознательным процессом; сама цель не выходит за пределы непосредственной ситуации, ее осуществление достигается посредством привычных действий, которые производятся почти автоматически, как только импульс дан.
Для сложного волевого акта в его наиболее выраженной специфической форме существенно прежде всего то, что между импульсом и действием вклинивается опосредующий действие сложный сознательный процесс. Действию предшествует учет его последствий и осознание его мотивов, принятие решения, возникновение намерения его осуществить, составление плана для его осуществления. Таким образом, волевой акт превращается в сложный процесс, включающий целую цепь различных моментов и последовательность различных стадий или фаз, между тем как в простом волевом акте все эти моменты и фазы вовсе не обязательно должны быть представлены в сколько-нибудь развернутом виде.
В сложном волевом действии можно выделить 4 основные стадии, или фазы: 1) возникновение побуждения и предварительная постановка цели; 2) стадия обсуждения и борьба мотивов; 3) решение; 4) исполнение.
Основным содержанием первой фазы в развитии волевого действия являются возникновение побуждения и осознание цели. Они взаимосвязаны и взаимообусловлены.
В реальном протекании волевого действия различные фазы могут в зависимости от конкретных условий приобретать больший или меньший удельный вес, иногда сосредоточивая на себе в основном весь волевой акт, иногда вовсе выпадая.
Традиционная психология, отражавшая по преимуществу психологию рефлектирующего интеллигента, находящегося на распутье, раздираемого сомнениями, борьбой мотивов, выдвигала в качестве ядра волевого акта именно эту «борьбу мотивов» и следующее за ней более или менее мучительное решение. Внутренняя борьба, конфликт со своей собственной, как у Фауста, раздвоенной душой и выход из нее в виде внутреннего решения – все, а исполнение этого решения – ничто.
В противоположность этому другие теории стремятся вовсе выключить из волевого действия всю внутреннюю работу сознания, связанную с выбором, обдумыванием, оценкой; с этой целью они отделяют мотивацию воли от самого волевого акта. В результате волевое действие или даже волевой акт превращается в чистую, т. е. голую, импульсивность. Гипертрофии рефлектирующей сознательности противопоставляется другая крайность – импульсивная действенность, сбрасывающая с себя вовсе сознательный контроль.
В действительности всякое подлинное волевое действие является избирательным актом, включающим сознательный выбор и решение. Но это никак не значит, что борьба мотивов является его центральной частью, его душой. Из самого существа волевого действия, как действия, направленного на осуществление цели, на реализацию замысла, вытекает, что основными его частями являются его исходная и завершающая фаза – ясное осознание цели и настойчивость, твердость в ее достижении. Основа волевого действия – целеустремленная, сознательная действенность.
Признание господствующего значения исходной и завершающей фазы волевого действия – осознания цели и ее осуществления – не исключает, однако, ни существования других фаз, ни того, что в конкретных, очень многообразных и изменчивых, условиях реальной действительности в том или ином частном случае на передний план выступает и другая фаза или момент волевого акта. Все они подлежат поэтому анализу при всестороннем изучении воли. Волевой акт начинается с возникновения побуждения, выражающегося в стремлении. По мере того как осознается цель, на которую оно направляется, стремление переходит в желание; возникновение желания предполагает известный опыт, посредством которого человек узнает, какой предмет способен удовлетворить его потребность. У того, кто этого не знает, не может быть желания. Желание – это опредмеченное стремление; оно направлено на определенный предмет. Зарождение желания означает поэтому всегда возникновение или постановку цели. Желание – это целенаправленное стремление.
Но наличие желания, направленного на тот или иной предмет как цель, еще не является законченным волевым актом. Если желание предполагает знание цели, то оно не включает в себя еще мысли о средствах и хотя бы мысленного овладения ими. Оно поэтому не столько практично, сколько созерцательно и аффективно. Желать можно и того, в достижимости чего не уверен, хотя твердое знание абсолютной недостижимости предмета желания, несомненно, парализует, если не убивает, желание.
Желание часто открывает широкий простор воображению. Подчиняясь желанию, воображение разукрашивает желанный предмет и этим в свою очередь питает желание, явившееся источником его деятельности. Но эта деятельность воображения, в которой взаимодействуют чувство и представление, может заместить действительную реализацию желания. Желание обволакивается мечтами, вместо того чтобы претворяться в действие. Оно приближается к пожеланию. Желать еще не значит хотеть.
Желание переходит в подлинно волевой акт, который в психологии принято обозначать неуклюжим термином «хотение», когда к знанию цели присоединяется установка на ее реализацию, уверенность в ее достижимости и направленность на овладение соответствующими средствами. Хотение – это устремленность не на предмет желания сам по себе, а на овладение им, на достижение цели. Хотение имеется там, где желанна не только сама по себе цель, но и действие, которое к ней приводит.
Как бы ни отличались влечение, желание и хотение друг от друга, каждое из них выражает стремление – то внутренне противоречивое состояние недостатка, нужды, страдания, беспокойства и вместе с тем напряжения, которое образует исходное побуждение к действию. В ряде случаев побуждение к действию, направленному на определенную, более или менее ясно осознанную цель, непосредственно влечет за собой действие. В нем исходное побуждение и связанная с ним постановка цели непосредственно вызывает направленное на ее осуществление действие. Стоит только представить себе цель, чтобы чувствовать и знать: да, я этого хочу! Стоит только это почувствовать, чтобы уже перейти к действию.
Но иногда за побуждением к действию и постановкой цели не сразу следует действие; случается, что прежде чем наступило действие, появляется сомнение либо в данной цели, либо в средствах, которые ведут к ее достижению; иногда почти одновременно появляется несколько конкурирующих целей, возникает мысль о возможных нежелательных последствиях того поведения, которое ведет к достижению желанной цели, и в результате образуется задержка. Положение осложняется. Между побуждением и действием вклинивается размышление и борьба мотивов.
Основным содержанием второй фазы в развитии волевого действия является обсуждение и борьба мотивов.
Иногда говорят, что в отличие от импульсивного, аффективного действия, которое обусловлено ситуацией больше, чем постоянными, существенными свойствами или установками личности, волевое действие, как избирательный акт, т. е. результат произведенного личностью выбора, обусловлено личностью в целом. Это в известном смысле, конечно, правильно. Но не менее правильно и то, что в волевом акте часто заключена борьба, противоречие, раздвоение. У человека есть много различных потребностей и интересов, и некоторые из них оказываются иногда несовместимыми друг с другом. Различные желания иногда непосредственно выступают в открытом противоречии друг с другом. Человек вовлекается в конфликт. Разгорается внутренняя борьба – борьба мотивов.
Но и тогда, когда противоречие не выступает непосредственно в мучительном чувстве раздвоения, сознательное, мыслящее существо, перед которым возникает желание совершить некоторое действие, обычно склонно подвергнуть его предварительному обсуждению.
Прежде всего естественно возникает потребность в том, чтобы учесть последствия, которые может повлечь осуществление желания. Здесь в волевой процесс включается процесс интеллектуальный. Он превращает волевой акт в действие, опосредованное мыслью. Учет последствий предполагаемого действия сплошь и рядом обнаруживает, что желание, порожденное одной потребностью или определенным интересом в данной конкретной ситуации, оказывается осуществимым лишь за счет другого желания; желательное само по себе действие может при определенных условиях привести к нежелательным последствиям.
Задержка действия для обсуждения так же существенна для волевого акта, как и импульсы к нему. Задержке должны подвергнуться в волевом акте другие, конкурирующие, импульсы. Временной задержке должен подвергнуться и приводящий к действию импульс, для того чтобы действие было волевым актом, а не импульсивной разрядкой. Волевой акт – это не абстрактная активность, а активность, которая заключает в себе и самоограничение. Сила воли заключается не только в умении осуществлять свои желания, но и в умении подавлять некоторые из них, подчиняя одни из них другим и любое из них – задачам и целям, которым личные желания должны быть подчинены. Воля на высших своих ступенях – это не простая совокупность желаний, а известная организация их. Она предполагает, далее, способность регулировать свое поведение на основании общих принципов, убеждений, идей. Воля требует поэтому самоконтроля, умения управлять собой и господствовать над своими желаниями, а не только служения им.
Прежде чем действовать, необходимо произвести выбор, надо принять решение. Выбор требует оценки. Если возникновение побуждения в виде желания предварительно выдвигает уже некоторую цель, то окончательное установление цели – иногда совсем не совпадающей с первоначальной – совершается в результате решения.
Принимая решение, человек чувствует, что дальнейший ход событий зависит от него. Осознание последствий своего поступка и зависимости того, что произойдет, от собственного решения порождает специфическое для сознательного волевого акта чувство ответственности.
Принятие решения может протекать по-разному.
1) Иногда оно вовсе не выделяется в сознании как особая фаза: волевой акт совершается без особого, сознательно выделенного в нем специального решения. Так бывает в тех случаях, когда возникшее у человека побуждение не встречает никакого внутреннего противодействия, а само осуществление цели, соответствующей этому побуждению, – никаких внешних трудностей. При таких условиях достаточно представить себе цель и осознать ее желанность, чтобы последовало действие. Весь волевой процесс – от первоначального побуждения и возникновения цели до ее осуществления – так стянут в одно нерасчлененное единство, что решение не выступает в нем как особый акт: принятие решения заключено в свернутом виде в признании цели. В тех волевых актах, в которых за возникновением побуждения к действию следует сколько-нибудь сложная борьба мотивов или обсуждение и действие отсрочивается, решение выделяется как особый момент.
2) Иногда решение как бы само наступает, будучи полным разрешением того конфликта, который вызвал борьбу мотивов. Произошла какая-то внутренняя работа, что-то сдвинулось, многое переместилось – и все представляется уже в новом свете: я пришел к решению не потому, что я считаю нужным принять именно это решение, а потому, что никакое другое уже невозможно. В свете новых мыслей, которые я, размышляя над решением, осознал, под воздействием новых чувств, которые на меня за это время нахлынули, то, что недавно еще казалось таким важным, вдруг представилось ничтожным, и то, что не так давно казалось желанным и дорогим, вдруг утратило свою привлекательность. Все разрешилось, и нужно уже не столько принимать решение, сколько констатировать его.
3) Наконец, бывает так, что до самого конца и при самом принятии решения каждый из мотивов сохраняет еще свою силу, ни одна возможность сама по себе не отпала, и решение в пользу одного мотива принимается не потому, что действенная сила остальных исчерпана, что другие побуждения утратили свою привлекательность, а потому, что осознана необходимость или целесообразность принести все это в жертву. В таком случае, когда конфликт, заключенный в борьбе мотивов, не получил разрешения, которое исчерпало бы его, особенно осознается и выделяется решение, как особый акт, который подчиняет одной принятой цели все остальное.
Само решение, а затем и следующее за ним исполнение в таком случае обычно сопровождаются ярко выраженным чувством усилия. В этом чувстве усилия, связанного с внутренней борьбой, некоторые склонны видеть особенно существенный момент волевого акта. Однако вовсе не всякое решение и выбор цели должны сопровождаться чувством усилия. Наличие усилия свидетельствует не столько о силе волевого акта, сколько о том противодействии, которое эта сила встречает. Мы испытываем чувство усилия при решении обычно лишь тогда, когда наше решение не дает подлинного разрешения борьбе мотивов, когда победа одного мотива означает лишь подчинение остальных. Когда остальные мотивы не исчерпаны, не изжиты, а только побеждены и, побежденные, лишенные доступа к действию, продолжают еще жить и привлекать, мы неизбежно испытываем усилие, принимая и сохраняя в силе наше решение.
Поскольку в жизни для живых людей, которым не чужды внутренние противоречия, такие конфликтные ситуации не только возможны, но иногда и неизбежны, очень важно, чтобы человек способен был на усилие. Это тем более важно, что такое усилие бывает по большей части необходимо в случаях волевых решений, которые должны обеспечить торжество более отвлеченных принципиальных мотивов над укоренившимися в нас влечениями.
Однако все же неправильно было бы видеть в усилии, связанном с решением, основной признак сильного волевого акта. Когда человек весь в своем решении и все его устремления в полном, нерасчлененном единстве слиты в нем, он не испытывает усилий, принимая решение, и тем не менее в этом волевом акте может быть особая несокрушимая сила.
Не требуется особенно больших усилий для того, чтобы принять решение, в котором находят себе полное и цельное выражение все устремления человека, но именно в таком решении заключена большая сила. Она не может не сказаться в его исполнении. Здесь, однако, при исполнении принятого решения, в борьбе с реальными трудностями способность к волевому усилию приобретает существенное значение как важнейший компонент или проявление воли.
Три отмеченных нами основных случая отличаются друг от друга тем, насколько решение выделяется в волевом процессе как особый акт. В первом из перечисленных нами случаев решение непосредственно слито с принятием цели; во втором оно не отделилось еще от борьбы мотивов, являясь лишь естественным ее концом, а в третьем – оно выделилось из этой последней и противостоит ей как особый акт, наделенный максимальной степенью активности и осознанности. Однако в известном смысле каждый волевой акт включает в себя решение, поскольку он предполагает принятие определенной цели и открывает соответствующему желанию доступ к моторной сфере, к действию, направленному на ее осуществление.
Сама «техника» решения, те процессы или операции, посредством которых к нему приходят, в разных условиях бывают различными.
В тех случаях, когда главная трудность заключается в том, чтобы знать, как поступить, для решения достаточно осмыслить положение и подвести данный конкретный случай под какую-то общую категорию. Как только вновь представившийся случай включен в какую-то привычную рубрику, уже известно, как с ним быть.
Так решаются прежде всего более или менее обыденные вопросы, особенно достаточно опытными и не очень импульсивными людьми.
У натур очень импульсивных значительную роль в принятии решения могут играть обстоятельства. Некоторые импульсивные, страстные и уверенные в себе натуры иногда как бы преднамеренно отдают себя во власть обстоятельств, в полной уверенности, что надлежащий момент принесет надлежащее решение.
Нерешительные люди, особенно когда положение сложно и решение затруднительно, осознавая это, иногда намеренно оттягивают решение, ожидая, что изменение ситуации само принесет желанное решение или сделает его принятие более легким, что оно вынудит, спровоцирует то решение, для принятия которого есть много доводов, но еще недостаточно сил.
Иногда в затруднительных случаях люди облегчают себе решение тем, что принимают его как бы условно, приурочивая его исполнение к определенным, не зависящим от их решения, обстоятельствам, лишь при которых оно вступает в силу. Так, будучи не в силах сразу оторваться от увлекательной книги, чтобы взяться за скучную работу, человек принимает решение сделать это, как только часы пробьют такой-то час. Окончательное решение или по крайней мере исполнение его перекладывается на обстоятельства, принятие решения – как бы условное – этим облегчается. Таким образом, «тактика» при принятии решения может быть очень многообразной и более или менее сложной.
Принять решение – еще не значит выполнить его. За решением должно последовать исполнение. Без этого последнего звена волевой акт не завершен.
Восхождение к высшим ступеням волевой деятельности характеризуется прежде всего тем, что исполнение превращается в более или менее сложный, длительный процесс. Усложнение этого последнего завершающего этапа волевого акта является характерным для высших ступеней волевого действия, которое ставит себе все более сложные, отдаленные и высокие, все труднее достижимые цели.
В решении то, чего еще нет и что должно быть, противопоставляется тому, что есть. Исполнение решения требует изменения действительности. Желания человека не исполняются сами собой. Идеи и идеалы не обладают магической силой самореализации. Они становятся реальностью лишь тогда, когда за ними стоит действенная сила преданных им людей, умеющих преодолевать трудности. Их осуществление сталкивается с реальными препятствиями, которые требуют реального преодоления. Когда «борьба мотивов» закончена и решение принято, тогда лишь начинается подлинная борьба – борьба за исполнение решения, за осуществление желания, за изменение действительности, за подчинение ее человеческой воле, за реализацию в ней идей и идеалов человека, и в этой-то борьбе, направленной на изменение действительности, заключается основное.
Традиционная трактовка воли в психологии делала предметом психологического анализа лишь то, что происходит в субъекте до начала волевого действия как такового. Она сосредоточивалась на внутренних переживаниях – борьбе мотивов, решении и т. д., предшествующих действию, как будто там, где начинается действие, кончается сфера психологии; для этой последней как будто существует бездейственный, только переживающий, но не действующий человек.
В тех случаях, когда проблема действия не выпадала вовсе из поля зрения психологов, действие лишь внешним образом связывалось с психикой или сознанием, как это имеет место в теории идеомоторного акта у У. Джемса. Согласно этой теории, всякая идея имеет тенденцию автоматически перейти в действие. При этом опять-таки само действие рассматривается как автоматическая двигательная реакция или разрядка, вызванная идейным «раздражителем». Она связана с предваряющим его сознательным процессом, но сама будто бы не включает такового. Между тем в действительности проблема волевого действия не сводится лишь к соотношению идей, представлений, сознания и двигательных реакций организма. Волевое действие заключает в себе отношение – реальное и идеальное – субъекта к объекту, личности к предмету, который выступает в качестве цели, к действительности, в которой эта цель должна быть осуществлена. Это отношение реально представлено именно в самом волевом действии, которое развертывается как более или менее сложный процесс, психическая сторона которого должна быть изучена.
Всякое волевое действие предполагает в качестве отправного пункта состояние, которое складывается в результате предшествующей ему более или менее длительной и сложной внутренней работы и которое можно было бы охарактеризовать как состояние готовности, внутренней мобилизованности. Иногда переход человека к действию совершается с внутренней необходимостью естественного процесса, и действие вырывается у него как бурный поток со снежных вершин; иногда же, несмотря на то, что определенное решение уже принято, нужно еще как-то собраться, чтобы от решения перейти к исполнению.
Само действие как исполнение протекает по-разному в зависимости от сложности задачи и отношения к ней действующего человека. Прежде всего, по мере того как в силу сложности задачи, отдаленности цели и т. д. исполнение решения в действии растягивается на более или менее длительное время, от решения отделяется намерение.
Всякое волевое действие является намеренным или преднамеренным действием в широком смысле этого слова, поскольку в волевом действии результат его является целью субъекта и входит, таким образом, в его виды и намерения. Возможно, однако, волевое, т. е. целенаправленное и сознательно регулируемое, действие, в котором намерение в специфическом смысле слова не выделяется как особый момент: в этом смысле существуют ненамеренные волевые действия, т. е. действия, которые, будучи волевыми, не предваряются особым намерением. Так бывает в тех случаях, когда решение непосредственно переходит в исполнение благодаря тому, что соответствующее действие легко, привычно и т. д. Но в сколько-нибудь сложных действиях, когда осуществление цели требует более или менее длительных, сложных, непривычных действий, когда исполнение решения затруднено или в силу каких-либо причин должно быть отсрочено, намерение отчетливо выступает в нем как особый момент. Намерение является внутренней подготовкой отсроченного или затрудненного действия. Человек вооружается добрыми и более или менее твердыми намерениями, когда предвидит трудности в исполнении своего решения. Намерение представляет собой по существу не что иное, как зафиксированную решением направленность на осуществление цели. Поэтому хотя оно не обязательно должно выступать в каждом волевом действии как особый, сознательно выделенный в нем момент, оно все же существенно, особенно для высших форм волевого действия.
Намерение может носить более или менее общий характер, когда оно выступает лишь как намерение осуществить известную цель или выполнить определенное желание, не фиксируя при этом конкретных способов реализации. Общее намерение, направленное на осуществление конечной цели, распространяется на всю цепь ведущих к ней действий и обусловливает общую готовность совершать применительно к различным ситуациям, создающимся в ходе действия, целый ряд различных частных действий.
Наличие общего намерения осуществить какую-нибудь сложную отдаленную цель не исключает возможности подчиненных намерений, специально направленных на то или иное частное действие, служащее осуществлению этой цели, но оно иногда делает их излишними. Внутри сложного волевого акта, в котором намерение регулирует исполнение, возможны в качестве компонентов такие простые волевые действия, которые не предваряются специальным намерением. Поэтому, рассматривая каждое такое частичное волевое действие само по себе, можно констатировать наличие волевых действий, которые не являются намеренными.
С другой стороны, само наличие намерения обусловливает в отдельных случаях автоматический характер выполнения действия. Образование намерения, т. е. переход цели в намерение при принятии решения, снимает необходимость осознания цели при выполнении действия.
В особенно яркой форме этот автоматический характер некоторых намеренных действий выступает в тех случаях, когда намерение носит специальный характер и приурочивает определенное действие к заранее фиксированным обстоятельствам. Так, выйдя из дому с намерением опустить в почтовый ящик написанное мною перед тем письмо, я могу, увидав по пути ящик, выполнить свое намерение как бы автоматически (см.: K. Lewin. Vorsatz, Wille und Bedürfnis). Таким образом, рассматривая отдельное действие вне связи со сложным волевым процессом, в состав которого оно входит, можно констатировать наличие намеренных действий, которые носят не сознательно волевой, а автоматический характер.
Таким образом, схема, которая предусматривала бы только две категории действий: 1) действия целенаправленные, сознательно регулируемые, т. е. волевые и намеренные, и 2) действия не волевые и не намеренные, – такая схема представляется слишком упрощенной. Действительность противоречивее и сложнее. В ней как будто встречаются еще: 3) действия волевые и не намеренные, а также 4) действия намеренные и не волевые, а автоматические.
Различные соотношения намерения и сознательного волевого действия обусловлены в конечном счете различиями в самом строении деятельности: частичное действие, которое превращается для субъекта лишь в способ осуществления более общего действия, не предваряется особым намерением; когда же частичное действие, входящее звеном в цепь действий, направленных на общую цель, выделяется для субъекта в относительно самостоятельный акт, оно, чтобы быть преднамеренным, предполагает особо на него направленное намерение, не покрывающееся общим намерением, относящимся к осуществлению общей цели.
В сложном волевом действии для исполнения решения иногда не достаточно намерения, хотя бы самого искреннего и лучшего. Прежде чем приступить к осуществлению отдаленной цели, требующей сложного ряда действий, необходимо наметить пути, к ней ведущие, и средства, пригодные для ее достижения, – составить себе план действий.
При этом путь к конечной цели расчленяется на ряд этапов. В результате помимо конечной цели появляется ряд подчиненных целей, и то, что является средством, само на известном этапе становится целью. Психологически не исключена возможность и того, чтобы такая подчиненная цель-средство на время стала для субъекта самоцелью. В сложной деятельности, состоящей из цепи действий, между целью и средством развертывается сложная диалектика – средство становится целью, а цель – средством.
План бывает более или менее схематичен. Одни люди, приступая к исполнению принятого решения, стремятся все предусмотреть и как можно более четко и детально спланировать каждый шаг; другие ограничиваются лишь самой общей схемой, намечающей только основные этапы и узловые точки. Обычно более детально разрабатывается план ближайших действий, более общо и схематично или даже неопределенно намечаются дальнейшие.
В зависимости от роли, которую играет при исполнении план, воля бывает более или менее гибкой. У некоторых людей раз принятый план так довлеет над волей, что лишает ее всякой гибкости. План для них превращается в застывшую, безжизненную схему, остающуюся неизменной при любом изменении обстоятельств. Воля, ни в чем не отступающая от заранее составленного плана, слепая по отношению к конкретным, изменяющимся условиям его осуществления, это тупая, а не сильная воля. Человек с сильной, но гибкой волей, никак не отказываясь от своих конечных целей, не остановится, однако, перед тем, чтобы ввести в предварительный план действий все изменения, которые в силу вновь обнаружившихся обстоятельств окажутся необходимыми для достижения цели.
Когда конечная цель вовсе не определяет характер и способ действия, вместо единой системы действий, направленных на цель, легко может получиться простое рядоположение друг с другом не связанных действий, последовательность которых находится в полной зависимости от обстоятельств. В таком случае конечный результат действий может вовсе не совпасть с первоначальной целью. Бесплановость ставит под вопрос достижение цели, на которую направлено волевое действие. Волевое действие в своих высших формах должно быть плановым действием.
Волевое действие – это в итоге сознательное, целенаправленное действие, посредством которого человек планово осуществляет стоящую перед ним цель, подчиняя свои импульсы сознательному контролю и изменяя окружающую действительность в соответствии со своим замыслом. Волевое действие – это специфически человеческое действие, которым человек сознательно изменяет мир.
Воля и познание, практическая и теоретическая деятельность человека, опираясь на единство субъективного и объективного, идеального и материального, каждая по-своему разрешает внутреннее противоречие между ними. Преодолевая одностороннюю субъективность идеи, познание стремится сделать ее адекватной объективной действительности. Преодолевая одностороннюю объективность этой последней, практически отрицая ее мнимую абсолютную разумность, воля стремится сделать объективную действительность адекватной идее[162].
Поскольку волевой акт является сознательным действием, направленным на осуществление цели, действующий субъект оценивает результат, к которому привело действие, сопоставляя его с целью, на которую оно было направлено. Он констатирует его удачу или неудачу и более или менее напряженно и эмоционально переживает его как свой успех или неуспех.
Волевые процессы являются сложными процессами. Поскольку волевой акт исходит из побуждений, из потребностей, он носит более или менее ярко выраженный эмоциональный характер. Поскольку волевой акт предполагает сознательное регулирование, предвидение результатов своих действий, учет последствий своих поступков, подыскание надлежащих средств, обдумывание, взвешивание, – он включает более или менее сложные интеллектуальные процессы. В волевых процессах эмоциональные и интеллектуальные моменты представлены в сложном и специфическом синтезе; аффект в них выступает под контролем интеллекта.
Патология и психология воли
Роль различных компонентов волевого акта – импульсов к действию, опосредующих его мыслительных операций, плана и т. д. – очень наглядно выступает в тех патологических случаях, когда один из этих компонентов нарушен.
У каждого человека имеется некоторый характерный для него в обычных условиях нейротонус, обусловленный зарядкой его подкорки или, точнее, динамическим соотношением коры и подкорки. Связанная с этим отношением бо́льшая или меньшая заторможенность коры отражается на волевых качествах личности. Нормальный волевой акт предполагает некоторую оптимальную – не слишком слабую и не слишком сильную – импульсивность.
Если интенсивность импульсов оказывается ниже определенного уровня, как это имеет место в патологической форме, при так называемой абулии, – нормальный волевой акт невозможен. Точно так же при очень повышенной импульсивности, когда отдельное, только возникшее, желание дает стремительную разрядку в действии, как это бывает, например, в состоянии аффекта, сознательный учет последствий и взвешивание мотивов становятся неосуществимыми – действие теряет характер сознательного, избирательного, т. е. волевого, акта.
В стойкой патологической форме это наблюдается тогда, когда патологические изменения в деятельности коры нарушают ее контролирующие функции и приводят как бы к обнажению низших подкорковых центров. Повышенная импульсивность приводит к тому, что действие непроизвольно вырывается у субъекта. При таких условиях нарушена существенная для волевого акта возможность сознательного регулирования.
С другой стороны, резкие изменения динамики коры и патологическое ее торможение, обусловленное повышенной истощаемостью самой коры или иногда являющееся производным результатом патологических изменений в подкорке, приводят к нарушению волевых функций, при котором говорят об абулии[163]. Больной Эскироля по выздоровлении так объяснял свое состояние: «Недостаток деятельности имел причиной то, что все мои ощущения были необыкновенно слабы, так что не могли оказывать никакого влияния на мою волю»[164]. Другой больной писал тому же Эскиролю: «Существование мое неполно; отправления повседневной жизни сохраняются и совершаются по-прежнему, но каждому из них чего-то недостает: именно, они не сопровождаются обычным для них ощущением и не оставляют после себя того удовольствия, которое должно за ними следовать… Каждое из моих чувств, каждая часть меня самого как бы отделена от меня и не доставляет мне больше никакого ощущения». Бильо рассказывает об одной молодой итальянке, психически заболевшей после несчастной любви, у которой по выздоровлении явилась страшная апатия, полное равнодушие ко всему. «Она правильно обо всем рассуждает, но у нее недостает воли, она утратила способность желать и нисколько не интересуется тем, что с ней происходит, что она чувствует или делает… Она утверждает, что ее состояние есть состояние человека, который ни жив, ни умер, вернее, который живет во сне, для которого все предметы как бы закрыты облаком, все люди представляются движущимися тенями, а слова – доносящимися из какого-то отдаленного мира». В таком состоянии ни одно намерение не может обладать достаточной побудительной силой для действия.
Роль, которую играют в волевом акте опосредующие его мыслительные операции, выступает с особенной отчетливостью при апраксических расстройствах. Под апраксией разумеют (начиная с У. Липмана) такое расстройство действия, которое не обусловлено ни двигательным поражением членов, ни расстройством восприятия, а является центрально обусловленным поражением сложного волевого действия. Расстройство сложного волевого действия теснейшим образом связано с расстройством речи и мышления (как это показали особенно исследования Г. Хэда, А. Гельба и К. Гольдштейна и др.).
Нарушение способности оперировать понятиями и формулировать отвлеченную мысль лишает больного возможности предварить и опосредовать свое действие формулировкой отвлеченной цели и плана. В результате его действие спускается на более низкий уровень. Он оказывается снова как бы прикованным к непосредственно наличной ситуации. Так, один больной Х. Джексона мог высунуть язык, чтобы смочить губы, когда они у него пересыхали, но не в состоянии был произвести то же действие по предложению врача без такого непосредственного стимула. Больной Гейльдброннера во время еды пользовался ложкой и стаканом так же, как нормальный человек, но он оказывался совершенно не в состоянии совершать с ними какие-либо целесообразные действия вне привычной конкретной ситуации. Больной К. Гольдштейна не мог по предложению врача закрыть глаза, но когда ему предлагали лечь спать, он ложился и глаза его закрывались. Другой больной Гольдштейна не был в состоянии сделать угрожающий жест по предложению врача, пока его не побуждал к этому действительный гнев, но отлично выполнял то же движение, будучи рассержен.
Другие больные могут по укоренившейся привычке постучать в дверь, прежде чем войти в комнату, и завести перед сном часы, но они оказываются совершенно не в состоянии, стоя на некотором расстоянии от двери или не держа часов в руках – вне привычной конкретной ситуации и без непосредственного контакта с материальным объектом, – воспроизвести то же движение. Та же скованность непосредственной ситуацией проявляется и в высказываниях этих больных. Они отличаются своеобразной правдивостью, которая является у них не столько добродетелью, сколько необходимостью. Тот же больной Гольдштейна, который обнаружил такую зависимость от конкретной ситуации в своих действиях, мог без труда повторить фразу: «Я могу писать левой рукой» – у него правая рука была парализована, и он не в состоянии был высказать нечто, не отображающее непосредственно конкретной ситуации; та же фиксированность объектом, конкретным положением проявлялась во всех областях его деятельности. Все эти факты свидетельствуют о том, что нарушение у человека способности к опосредованному мышлению в понятиях и к абстрактным словесным формулировкам связано с переходом всего его поведения на более низкий уровень непроизвольных реакций, вызываемых внешними импульсами. Расстройство речи и мышления в понятиях при афазии сказывается в том, что больные в состоянии выполнить только такие действия, которые непосредственно вызываются теми конкретными ситуациями, в которых они находятся, но они не в состоянии произвести аналогичные действия в результате волевого решения в отсутствие непосредственных импульсов. Все действия оказываются как бы прикованными к конкретным, непосредственно данным ситуациям, спаянными с ними и скованными твердыми рамками, из которых они не в состоянии высвободиться. Каждое действие может быть произведено лишь внутри той конкретной ситуации, с которой оно срослось; афатик не в состоянии произвольно вычленить его как «абстрактное» движение, с тем чтобы включить его в другую, непривычную ситуацию. Действие этих больных всегда как бы подчиняется толчку, идущему сзади, лишено характера волевого акта.
С показательной наглядностью связь волевого действия с опосредующим его мышлением и речью сказывается в том, что особенно трудной задачей для афатиков, по наблюдениям Г. Хэда, оказалось предложение сделать что-нибудь, произвести действие без указания, какое именно действие нужно произвести. Когда ситуация не требовала от них вполне определенного действия, они оказывались не в состоянии произвести какое бы то ни было действие и беспомощно просили, чтобы им было указано, что именно им надлежит сделать. То же явление обнаружилось во всех ситуациях, в которых подлежащие выполнению действия могли быть начаты с различных концов или осуществлены различными способами. Для этих больных не было ничего более обременительного, чем свобода поступать по собственной воле. Во всех случаях, когда задача могла быть разрешена различными способами, она именно в силу этого оказывалась при расстройстве абстрактного мышления неразрешимой вовсе. В тех случаях, когда решение не предопределено целиком конкретными условиями, оно должно основываться на абстрактных теоретических основаниях; поэтому, когда, как это имеет место в патологической форме афазии, нарушена способность мышления в понятиях и теоретических словесных формулировок, пораженной оказывается и волевая деятельность.
Вышеприведенные исследования апраксии представляют значительный интерес для общей психологии воли. Они на отрицательных инстанциях очень ярко обнаруживают значение опосредующего мышления для высших форм волевой деятельности. Пока человек не в состоянии подняться над непосредственным переживанием к предметному познанию мира, из которого он себя выделяет и которому себя противопоставляет, волевое действие невозможно. Так же как мышление означает опосредованную форму познания, воля обозначает опосредованную форму деятельности. Интеллектуальное развитие входит одним из компонентов и в тот процесс развития, который ведет от импульсивных, инстинктивных действий к волевым.
Значение объективного содержания в определении волевого акта сказывается очень ярко на отрицательных явлениях внушения, негативизма и упрямства. О внушении говорят там, где решение субъекта определяется другим лицом, независимо от того, насколько объективно по существу такое решение обосновано. В каждом решении непроизвольно, в большей или меньшей степени, учитывается «удельный вес» того человека или коллектива, которые стоят за то или иное решение. Всякое решение, которое принимает человек, опосредовано социальными отношениями к другим людям. Но для нормального волевого акта существенно то, что, учитывая исходящее от других воздействие, человек взвешивает содержание, существо предполагаемого решения. При внушении воздействие, идущее от другого лица, определяет решение независимо от того, что оно означает по существу. При внушении, другими словами, происходит автоматический перенос решения с одного лица на другое, устраняющий элементы подлинного волевого акта – принятия решения на основании взвешиваемых мотивов. Повышенная внушаемость отличает истерических субъектов. В состоянии гипноза она достигает высшей степени.
Гипноз – это «внушенный сон» (Бернгейм), но сон, при котором сохраняется островок бодрствующего сознания; общая заторможенность коры не распространяется на ограниченный ее участок. Через этот «бодрствующий участок», или «сторожевой пункт», по выражению рефлексологов, гипнотизер – и только он – сообщается с загипнотизированным: между ними устанавливается «рапорт» (связь, сообщение). При общей заторможенности коры и суженности сознания идея, которая вводится гипнотизером в сознание загипнотизированного, не встречает конкурентов; она не подвергается сопоставлению, взвешиванию и в силу этой монопольности более или менее автоматически переходит в действие. Однако даже в гипнозе контроль над действиями у человека не абсолютно утрачен. Это явствует из того, что и в гипнотическом сне человеку не удается обычно внушить действия, коренным образом расходящиеся с его собственными сокровенными желаниями и основными установками.
Из одного корня с внушаемостью вырастают и явления негативизма, представляющегося на первый взгляд ее прямой противоположностью. Негативизм проявляется в немотивированном волевом противодействии всему тому, что исходит от других. За негативизмом скрывается не сила, а слабость воли. Он сказывается тогда, когда субъект не в состоянии сохранить по отношению к желаниям окружающих достаточной внутренней свободы, чтобы взвесить их по существу и на этом основании принять их или отвергнуть. Приходится поэтому отгородить себя не входящим в рассмотрение по существу отклонением всего того, что исходит от другого, только потому, что оно исходит от другого. Как при внушаемости субъект принимает, так при негативизме он отвергает, безотносительно к объективному содержанию, обосновывающему решение. Явления негативизма наблюдаются, так же как внушение, у истерических субъектов.
О негативизме говорят также как о характерном явлении волевой сферы ребенка. Но генетическая обусловленность этих явлений в обоих случаях различна. Еще не окрепшая воля создает себе иногда в явлениях негативизма защитительный барьер. Однако и в процессе развития негативизм является обычно симптомом ненормально складывающихся отношений ребенка или подростка с его окружением. То, что трактуется у подростка как негативизм, является иногда проявлением того разлада между «отцами» и «детьми», который особенно сказывался в периоды более или менее значительных общественных сдвигов в истории буржуазного общества.
В этой связи поучительно и другое явление характерологического порядка – упрямство. Хотя в упрямстве как будто проявляются упорство и настойчивость, все же упрямство и сила воли не тожественные явления. При упрямстве субъект упорствует в своем решении только потому, что это решение исходит от него. Упрямство от настойчивости отличается своей объективной необоснованностью. Решение при упрямстве носит формальный характер, поскольку оно совершается безотносительно к существу или объективному содержанию принятого решения.
Внушаемость, негативизм и упрямство ярко вскрывают значение для полноценного волевого акта объективного, его обосновывающего, содержания. Отношение к другим людям и к самому себе играет существенную роль в каждом нормальном волевом акте; при внушении, негативизме и упрямстве они приобретают патологические формы потому, что они не опосредованы объективным содержанием принимаемого решения.
Волевые качества личности
В соответствии со сложностью волевой деятельности сложны и многообразны также и различные волевые качества личности. Среди важнейших из этих качеств можно, во-первых, выделить инициативность. Говорят часто, что «первый шаг труден». Умение хорошо и легко взяться за дело по собственному почину, не дожидаясь стимуляций извне, является ценным свойством воли. Существенную роль в инициативности играет известная интенсивность и яркость побуждений; немаловажное значение имеют и интеллектуальные данные. Обилие и яркость новых идей и планов, богатство воображения, рисующего эмоционально привлекательные картины тех перспектив, которые новая инициатива может открыть, соединенные с интенсивностью побуждения и активностью стремлений, делают некоторых людей как бы бродилом в той среде, в которую они попадают. От них постоянно исходят новые начинания и новые импульсы для других людей.
Прямую противоположность им составляют инертные натуры. Раз взявшись за дело, инертные люди также способны иногда не без упорства продолжать его, но им всегда особенно труден первый шаг: меньше всего они в состоянии сами что-то затеять и без стимуляции извне, по собственной инициативе что-то предпринять.
Вслед за инициативностью, характеризующей человека по тому, как у него совершается самый начальный этап волевого действия, необходимо отметить самостоятельность, независимость, как существенную особенность воли. Ее прямой противоположностью является подверженность чужим влияниям, легкая внушаемость. Подлинная самостоятельность воли предполагает, как показывает анализ внушаемости, негативизма и упрямства, ее сознательную мотивированность и обоснованность. Неподверженность чужим влияниям и внушениям является не своеволием, а подлинным проявлением самостоятельной собственной воли, поскольку сам человек усматривает объективные основания для того, чтобы поступить так, а не иначе.
От самостоятельности и мотивации решения нужно отличать решительность – качество, проявляющееся в самом принятии решения. Решительность выражается в быстроте и, главное, уверенности, с которой принимается решение, и твердости, с которой оно сохраняется, в противоположность тем колебаниям наподобие качания маятника в одну и в другую сторону, которые обнаруживает нерешительный человек. Нерешительность может проявиться как в длительных колебаниях до принятия решения, так и в неустойчивости самого решения.
Сама решительность может быть различной природы в зависимости от роли, которую в ней играют импульсивность и обдуманность. Соотношение импульсивности и обдуманности, порывистости и рассудительности, аффекта и интеллекта имеет фундаментальное значение для волевых качеств личности. Оно в частности определяет различную у разных людей внутреннюю природу их решительности. Решительность обусловлена не столько абсолютной, сколько относительной силой импульсов по сравнению с задерживающей силой сознательного контроля. Она связана с темпераментом.
Импульсивный тип определяется не абсолютной силой импульсов, а господством или преобладанием их над интеллектуальными моментами взвешивания и обдумывания. Рассудительный тип не обязательно отличается абсолютной слабостью импульсов, а преобладанием или господством над ними интеллектуального контроля. Решительность у некоторых людей сводится попросту к импульсивности, будучи обусловлена относительной силой импульсов при слабости интеллектуального контроля. Высший тип решительности покоится на наиболее благоприятном, оптимальном соотношении между большой импульсивностью и господствующей все же над ней силой сознательного контроля.
Но так же как решение не завершает волевого акта, решительность не является завершающим качеством воли. В исполнении проявляются весьма существенные волевые качества личности. Прежде всего здесь играет роль энергия, т. е. та концентрированная сила, которая вносится в действие, учитывая которую, говорят об энергичном человеке, и особенно настойчивость при приведении в исполнение принятого решения, в борьбе со всеми и всяческими препятствиями за достижение цели.
Некоторые люди вносят сразу большой напор в свои действия, но скоро «выдыхаются»; они способны лишь на короткий наскок и очень быстро сдают. Ценность такой энергии, которая умеет брать препятствия лишь с налета и спадает, как только встречает противодействие, требующее длительных усилий, не велика. Подлинно ценным качеством она становится, лишь соединяясь с настойчивостью. Настойчивость проявляется в неослабности энергии в течение длительного периода, не взирая на трудности и препятствия. Настойчивость наряду с решительностью является особенно существенным свойством воли. Когда, не дифференцируя различных сторон воли, говорят вообще о сильной воле, то обычно имеют в виду прежде всего именно эти два свойства – решительность и настойчивость, то, как человек принимает решение и как он его исполняет. И точно так же, когда говорят о слабости воли или безволии, то имеют в виду прежде всего неумение принять решение и неумение бороться за его исполнение. Поскольку это в сущности два различных свойства воли, можно различать два разных типа безволия: 1) нерешительность, т. е. неумение принять решение, и 2) отсутствие настойчивости, т. е. неумение бороться за исполнение принятого решения.
Такую нерешительность или ненастойчивость обычно проявляют люди, не способные гореть тем делом, которое они делают, или легко воспламеняющиеся, но быстро охлаждающиеся. Когда порыв, который человек вносит в борьбу за достижение поставленной цели, накален страстью и озарен чувством, он выливается в энтузиазм.
Поскольку в волевом действии для достижения цели приходится часто сталкиваться не только с внешними препятствиями, но и с внутренними затруднениями и противодействиями, возникающими при принятии и затем исполнении принятого решения, существенными волевыми качествами личности являются самоконтроль, выдержка, самообладание. В процессе решения они обеспечивают господство высших мотивов над низшими, общих принципов над мгновенными импульсами и минутными желаниями, в процессе исполнения – необходимое самоограничение, пренебрежение усталостью и пр. ради достижения цели. Эти качества воли в очень сильной мере зависят от соотношения между аффектом и интеллектом, влечением и сознательным контролем.
Поскольку деятельность человека совершается в более или менее длинной цепи действий, существенно, насколько все волевые акты личности объединены единой линией, насколько твердо сохраняются и последовательно проводятся одни и те же принципиальные установки в следующих друг за другом поступках. Бывают люди, которые могут с известной настойчивостью добиваться достижения какой-нибудь цели, но сами цели у них изменяются от случая к случаю, не объединяясь никакой общей линией, не подчиняясь никакой более общей их объединяющей цели. Это беспринципные люди без четких установок. Последовательность и принципиальность как свойства личности, характера, в силу которых через все поступки человека на протяжении больших периодов или даже всей его сознательной жизни проходит как бы единая линия, составляет выходящую за пределы собственно волевых качеств существенную черту характера личности. При наличии такой принципиальности все от времени до времени пробуждающиеся желания, любая частная цель, которая может встать перед человеком на каком-нибудь отдельном этапе его жизненного пути, подчиняются большой единой цели – конечной цели всей его жизни и деятельности.
Волевые качества личности принадлежат к числу самых существенных. Во всем великом и героическом, что делал человек, в величайших его достижениях его волевые качества всегда играли значительную роль.
Теории воли
Борьба различных тенденций в теории воли преломляется и осложняется различием философских предпосылок и психологических теорий.
Понятие воли было издавна основной цитаделью идеализма; оно поэтому стало главной мишенью механицизма. Для идеалиста-метафизика воля – это свободная воля, а признание свободы воли для него в конечном счете равнозначно отрицанию объективной детерминированности человеческого поведения.
Этому идеалистическому пониманию воли механицисты противопоставляли ее отрицание. Они объявили ее иллюзией человека, не сознающего строгой закономерной детерминированности своих поступков. С равным основанием, по словам Гоббса, волчок, пущенный в ход ударом кнута, признал бы у себя свободную волю, если бы осознавал свое движение, не осознавая вызвавшей его причины.
Философской основой для надлежащего решения психологической проблемы воли является правильное разрешение вопроса о свободе и необходимости.
Метафизики, как идеалисты, так и материалисты, внешне противопоставляли их друг другу, изображая их как несовместимые противоположности.
«Гегель, – пишет Энгельс[165], – первый правильно представил соотношение свободы и необходимости. Для него свобода есть познание необходимости. “Слепа необходимость, лишь поскольку она непонятна”. Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, – продолжает Энгельс, – а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека, – два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения, тогда как неуверенность, имеющая в своей основе незнание и выбирающая как будто произвольно между многими неодинаковыми и противоречащими друг другу возможными решениями, тем самым доказывает свою несвободу, свое подчинение тому предмету, над которым она должна была бы господствовать. Свобода состоит, следовательно, в господстве над нами самими и над внешней природой, в господстве, основанном на познании необходимостей природы (Naturnotwendigkeiten). Первые отделившиеся от животного царства люди были во всех существенных отношениях так же несвободны, как и сами животные, но каждый прогресс культуры был шагом вперед к свободе».
Необходимость не исключает свободы; свобода, напротив, предполагает необходимость, но не слепую, а осознанную. Сознательная деятельность, возможность свободного выбора предполагает предвидение и учет последствий поступков. Но как бы мог человек предвидеть эти последствия, если бы в основе его поступков не лежала осознанная им необходимость, если бы его деятельность не включалась в закономерную связь причин и следствий?
Свобода моего выбора не исключает, а предполагает и знание причин моих поступков, осознанных как его мотивы. Именно неосознание мотивов моего поведения делает его слепым и несвободным. Так что причинная обусловленность его решения, если только она мною осознается, является не помехой, а предпосылкой свободы моей воли. Свобода моей воли, таким образом, не противостоит необходимости и не прерывает ее, а сама включается в ее закономерную цель.
Точно так же целевой характер волевого действия не исключает в нем причинности а, наоборот, предполагает ее. В волевом действии я, стремясь к цели, на которую направлена моя воля, должен избрать средства для ее достижения. Но действительным средством по отношению к цели, на которую устремлена моя воля, будет лишь то, что относится к моей цели, как причина и следствие, цель, на которую направлено волевое действие, может быть достигнута только в том случае, если она как следствие вытекает из средств, которые я ввожу для ее достижения, а эти средства являются причиной, которые ее вызывают. В основе отношения средства и цели лежит осознанное мною отношение причины и следствия; первое устанавливается на основе второго.
Внешнее метафизическое противопоставление свободы и необходимости, а также цели и причины как несовместимых противоположностей, нашло себе отражение в психологии воли в идеалистических и механистических тенденциях, широко в ней распространенных.
Внешнее противопоставление свободы и необходимости преломилось во внешнем противопоставлении сознания и поведения. Поведение было по большей части признано сферой необходимости, закономерной детерминированности; свобода приютилась в сфере сознания. Поэтому сторонники этой ложно понятой свободы попытались оторвать волевой «акт» от действия, превратив его лишь в переживание. Сторонники же закономерной детерминированности поведения попытались свести волевое действие к более элементарным движениям – реакциям, рефлексам и пр., оторвав его от регулирующего его сознания.
В идеалистической психологии сознания волевой акт трактовался в основном как переживание в отрыве от действия. Поэтому в центре психологической теории воли оказался вопрос о том, насколько специфично это переживание. Одни теории – интеллектуалистические – сводили волю к интеллекту, другие – к чувству, к аффекту. Наконец, третьи – волюнтаристы – признавали волевой акт совершенно специфическим переживанием, не сводимым ни к интеллекту, ни к аффекту.
Для всех наиболее значительных и типичных теорий воли традиционной психологии сознания была характерна недооценка действия.
С другой стороны, поведенческая психология, реализуя механистические установки, попыталась свести всякое поведение, начиная от любой реакции простейшего организма, обладающего нервной системой, и кончая наиболее сложными поступками человека, к одному и тому же типу и подчинить их одним и тем же закономерностям. Для рефлексолога и волевое действие сводится к простой сумме рефлексов, для представителя поведенческой психологии – к совокупности реакций: из волевого действия выпадает сознательный волевой процесс.
В отличие от господствующей в психологической литературе трактовки воли как явления, подлежащего объяснению либо в физиологическом, либо в субъективно-психологическом плане, Блондель выдвинул то положение, что воля – продукт социальности. Но его попытка дать психологию воли, учитывающую роль социальных отношений в ее формировании, исходит из общих предпосылок социологической школы Дюркгейма и отражает в себе все ее установки. Социальное в ней сводится к идеологическому, будто бы независимому от реальных, материальных общественных отношений; при этом социальное противопоставляется природному, общественное – личностному.
Попытки экспериментального изучения волевого акта сделали Ах (1905), затем Мишотт и Прюм (1910) и ряд других. Эти попытки оказались совершенно неудовлетворительными. Дальнейшие экспериментальные исследования (часть которых – до 1923 г. – сведена в монографии Линдворского) тоже не дали каких-либо существенных положительных результатов.
Наиболее интересными по своей методике являются исследования К. Левина. Однако вся постановка его экспериментальных исследований направлена исключительно на выявление динамической стороны поведения. И, собственно говоря, только эту сторону – аффекты различного соотношения напряжения и разрядки – в состоянии выявить его эксперимент. Он поэтому может дать некоторые результаты в отношении аффективных проявлений личности, но очень мало пригоден для изучения собственно воли.
Экспериментальное изучение сложного волевого акта представляет вполне понятные трудности. Для опытного изучения воли наиболее поучительный материал дала пока клиника. Особенно поучительны сложные нарушения действия, так называемые апраксии.
Развитие воли у ребенка
Развитие воли у детей начинается с приобретения ребенком способности управлять своими движениями. Для того чтобы совершать какие-нибудь волевые действия, ребенок должен прежде всего овладеть своим телом, органами его, – он должен научиться произвольным движениям. У ребенка имеются сначала лишь импульсивные, рефлекторные и инстинктивные движения. Он учится произвольным движениям, замечая результаты, к которым непроизвольно приводят его импульсивные и рефлекторные движения. Яркий, привлекательный для ребенка предмет может вызвать у него непроизвольное движение ручонки; случайно прикоснувшись к предмету, он завладеет им. После того как аналогичные случаи повторятся несколько раз, соответствующие движения благодаря кинестетическим ощущениям выделятся, и постепенно закрепится связь их с тем эффектом, к которому они приводили. В результате непроизвольное движение преобразуется в произвольное. На основе небольшого числа сначала приобретенных простых произвольных движений у ребенка начинают вырабатываться все более сложные произвольные движения. Неудача попытки завладеть каким-нибудь привлекающим его предметом посредством элементарных движений, которыми ребенок уже овладел, заставят его в ряде новых попыток и как бы «опытов» несколько видоизменить свои движения, соединить или расчленить их. Этот процесс выработки произвольных движений не мог бы, конечно, дать сколько-нибудь значительных результатов, если бы он основывался только на собственном «опыте» ребенка. Но выработка произвольных движений у ребенка совершается в окружении взрослых и под их руководством. Существенную роль при этом играет подражание. Первые подражательные движения были подмечены у детей уже на 3–4-м месяце жизни. Так, Прейер подметил, как ребенок 4 месяцев надувал губы, когда их надувал его отец, а Дарвин наблюдал у своего четырехмесячного сына подражание звукам. Подражание начинает играть значительную роль в поведении ребенка со второй половины первого года.
Сначала подражание имеет несознательный и собственно непроизвольный характер. Характер его изменяется и роль его увеличивается позже, по мере того как у ребенка расширяется мышечный опыт собственных движений и способность следить за чужими движениями. Вслед за подражанием все бо́льшую роль начинают играть другие формы собственно обучения, связанного со словесными указаниями.
Лишь в результате собственного опыта ребенка, подражания и обучения, неразрывно сплетающихся друг с другом, происходит овладение более тонкими и сложными движениями, их дифференциация и координация.
Развитие произвольных движений делает возможным первые разумные, собственно волевые действия ребенка, направленные на осуществление какого-нибудь желания, на достижение цели.
Прейер, как известно, подразделил произвольные движения у ребенка на: 1) подражательные, 2) выразительные (экспрессивные) и 3) разумные – собственно волевые действия. Из них подражательные он считает наиболее ранними.
Будущие выразительные движения обычно возникают сначала в виде импульсивных движений, а не выразительных (экспрессивных в собственном смысле слова). Улыбка, как появляющаяся сначала у младенца, является импульсивным движением; рано можно (катанием) вызвать и рефлекторный смех. Позднее плач, улыбка и т. д. подпадают под контроль воли и превращаются в преднамеренные выражения чувств. Иногда этот преднамеренный характер выступает очень остро. Так, маленькая Наташа Ш. плачет, ей говорят, что она мешает матери, занятой серьезной работой; не переставая плакать и громко кричать, девочка отвечает, что она плачет «не маме, а бабушке». В данном случае плач сознательно предназначался для определенного лица – бабушки, не выполнявшей одного желания ребенка.
Но основной вид произвольных движений образуют те, которые служат для выполнения разумных действий в собственном смысле слова. Волевой акт представляет собой не просто движение, а волевое действие, направленное на какую-нибудь цель, на осуществление желания. Поэтому неправильно, собственно говоря, рассматривать разумное волевое действие как частный случай произвольного движения. Скорее надо признать произвольное движение частным случаем волевого действия.
Уже первое, направленное на определенный объект, осмысленное действие ребенка, разрешающее какую-нибудь «задачу», является примитивным «волевым» актом. Но от этого все же примитивного акта до высших форм волевого избирательного действия еще, однако, очень далеко. Равно несостоятельно как то представление, будто у ребенка в раннем детстве, в 2–4 года, воля уже созрела, так и то встречающееся в литературе утверждение, будто воля, как и разум, является новообразованием подросткового возраста[166]. В действительности волевые действия появляются у ребенка очень рано; совершенно не правильно изображать хотя бы трехлетнего ребенка как чисто инстинктивное существо, у которого нет еще зачатков воли. В действительности развитие воли, начинаясь в раннем возрасте, проходит длинный путь развития. На каждой ступени этого развития воля имеет свои качественные особенности.
Первые желания ребенка вызываются непосредственно на него действующими чувственными стимулами, особенно сильно окрашенными эмоционально.
Существенный шаг в волевом развитии ребенок делает тогда, когда не только непосредственно наличные внешние стимулы, но и представления, развивающиеся у ребенка на втором году жизни, начинают вызывать у него желания.
До того как у ребенка развиваются представления и создаются предпосылки для воздействия более сложных психических процессов на двигательную сферу, действия ребенка являются в основном сенсомоторными реакциями, более или менее элементарно определяемыми внешними раздражителями.
Способность представлений вызывать желания значительно расширяет круг побуждений у ребенка и естественно приводит к развитию у него избирательного действия. Однако эта избирательность вначале у ребенка не основывается, конечно, на сознательном выборе того же типа, что у взрослого человека.
В раннем детстве характерной особенностью волевой сферы является непосредственная импульсивность. Воля ребенка на начальных стадиях развития – это совокупность его желаний; каждое его желание сродни аффекту. Эмоции ребенка непосредственно переходят в действия, так что избирательность сначала означает лишь некоторое многообразие мотивов, между которыми в силу этого иногда возникает борьба. Много шансов на победу в этой борьбе имеют сначала непосредственно действующие чувственные стимулы перед более отдаленными, данными лишь в представлении, и особенно эмоционально яркие перед более нейтральными. Лишь в ходе дальнейшего развития ребенок становится способным действовать не в силу эмоционально привлекательных побуждений. Для этого требуется некоторое самообладание. Было бы фактически неправильно и практически вредно считать маленьких детей вовсе не способными к самообладанию и изображать их, как это иногда делалось, обязательно маленькими дикарями, живущими не поддающимися обузданию инстинктами и импульсивными влечениями. Дети иногда очень рано – уже на 3-м году – обнаруживают самообладание. Оно проявляется в отказе от чего-нибудь приятного, а также в более трудной для ребенка решимости сделать что-нибудь неприятное. Однако это дается не сразу и не легко.
Привожу выдержку из уже упомянутого дневника Сыркиной. «Я дала Леле (2;4) нести корзинку с ягодами, но попросила не есть их. Однако через минуту у нее во рту была ягода.
На мой укоризненный взгляд она смущенно ответила: “Босе не буду”. Через несколько мгновений я вновь посмотрела на нее и увидела, что она опять ест. Я ей ничего не сказала, но она так смутилась, что выплюнула ягоду и отдала мне корзинку».
Готовность поступить вопреки непосредственному эмоциональному побуждению – отказаться от чего-нибудь приятного, сделать что-нибудь неприятное – встречается, таким образом, у ребенка иногда уже очень рано – уже на 3-м году, но она покоится, конечно, на других основах, чем у взрослого или даже у подростка. У ребенка она сначала обусловлена, конечно, не отвлеченными соображениями, как иногда у взрослых, а послушанием, привычкой, подражанием и очень рано пробуждающимся у детей чувством как бы обязанности и в случае ее нарушения – вины перед взрослыми (ср. смущение Лели (2;4) в вышеприведенной выдержке из дневника). Все же и в таком самообладании, которое развивается на 4–5-м году, заключено ценное зерно. Его надо культивировать.
К началу дошкольного возраста – к 3 годам, а иногда, как в нижеприводимом случае, и раньше – проявляется, в зависимости от индивидуальных особенностей темперамента, у одних более, у других менее выраженное стремление к самостоятельности.
Оно очень ярко выступает в дневниковых записях за поведением Лели С. Приблизительно к 1½ годам у нее появилось стремление делать все самостоятельно. «Желает сама» одеваться и есть. Не дает писать, вырывает из рук карандаш, кричит «ама» (сама) и начинает чертить каракули (1;7). Гуляя по улице, Леля не позволяет держать себя за руку и даже идти близко. Отталкивает и кричит: «Ама… иди, иди». Прежде с большим удовольствием смотрела, как ей рисуют, а теперь сейчас же вырывает карандаш, кричит «ама» и начинает рисовать штрихи (1;8). Л. не позволяет ничего поправлять в своих сооружениях. Малейшая поправка вызывает горький плач и крики: «Я-я ама» (Леля сама) (из дневника Сыркиной).
Вместе с тем примерно к тому же времени ребенку становится уже доступно понимание того, что не всегда можно делать то, что хочется. Собственному «хочу» противостоит «надо» и «нельзя» взрослых, с которыми приходится считаться.
В результате воспитания у ребенка начинают складываться некоторые правила поведения; тому, что хочется, начинает противопоставляться то, что требуется. Воспитание в этом направлении должно проводиться очень умело – достаточно твердо и, главное, последовательно и вместе с тем достаточно гибко, с учетом особенностей и возможностей ребенка, не превращаясь в постоянную докучливую опеку. Нельзя предъявлять ребенку излишних, непосильных для него требований. Нельзя также нервировать его постоянными мелочными запретами. «Надо» и «нельзя» должны рано войти в жизнь ребенка, но они не должны нависнуть над ней и подавлять ребенка. В противном случае вместо воспитания самообладания они лишь задушат в ребенке в зародыше всякую инициативность и самостоятельность – ценнейшие качества воли.
Сам характер тех правил, которым подчиняется поведение ребенка, и его отношение к ним различно на разных этапах развития.
Правило поведения сначала регулярно соблюдается ребенком, только если оно закреплено у него в виде привычки. Элемент привычки, навыка в детстве играет особенно существенную роль, потому что для маленького ребенка, естественно, слишком трудной задачей было бы постоянно сознательно регулировать свое поведение общими правилами в виде общих положений.
Ж. Пиаже выдвинул то положение, что в раннем детстве «правило» поведения безостаточно сводится для ребенка именно к привычной схеме действия[167]. По утверждению Пиаже, до 3–4 лет, а иногда и позже, ребенку совершенно чужд момент обязательства. Понятие «надо» не включает в себя еще никакого чувства обязанности перед другими людьми. Это утверждение Пиаже связано с общей его концепцией эгоцентризма, согласно которой ребенок сначала является не социальным существом, а живет ряд лет вне социального контакта. Это утверждение так же несостоятельно, как и та концепция, из которой оно исходит. Смущение, которое испытывает ребенок, нарушая какой-нибудь запрет, поступая неправильно (см. выше – наблюдение над Лелей С. (2;4), которую укоризненный взгляд матери так смущает, что она выплевывает уже находящуюся во рту ягоду), убедительно свидетельствует о том, что неправильное поведение не является для него лишь поведением непривычным. Делая что-нибудь запрещенное, дети чувствуют не необычность своего поведения, а свою вину перед другими. Это очень ярко проявляется в их поведении. Дети очень чувствительны и к порицанию, так же как и к похвале.
Правила поведения, которыми руководствуется ребенок, понятия «надо» и «нельзя», регулирующие его поведение, насыщены чувством. Оно в очень значительной мере определяет первоначальное содержание «правил» поведения и их соблюдение. Путем эмоционального воздействия доходят первоначально до ребенка правила, которые, закрепляясь частично как привычки, регулируют его волю. Но ребенок при этом не действует просто, как автомат; у него вырабатывается и некоторое представление о том, что надо и чего нельзя делать, а затем встает и вопрос – почему это можно, а почему этого нельзя. Вопросы «почему?», которые с 3–4-го года начинает обычно задавать ребенок, естественно направляются и на эту, особенно близко его затрагивающую, область запретов и разрешений. Собственно говоря, лишь с этого момента правила в какой-то мере осознаются детьми как таковые.
Путем изучения детских жалоб В. А. Горбачева в проведенном под нашим руководством исследовании детей младшей и средней групп детского сада в Ленинграде собрала поучительнейший материал, ярко показывающий, как совершается у дошкольников осознание правил в конкретной практике его применения, нарушения и восстановления: детские жалобы, часто очень многочисленные, в большинстве своем касаются не личных обид, а нарушения правил; апеллируя своими жалобами к воспитательнице, сплошь и рядом без всякой личной задетости и враждебности по отношению к нарушителю, ребенок как бы ищет подтверждение правилу, как бы проверяет его и укрепляется в нем в результате подтверждения его со стороны взрослых. Жалобы ребенка и все его поведение в группе ярко показывают, как активно со стороны ребенка совершается овладение им правилами и их осознание. Осознание ребенком правил поведения совершается на практике в процессе их применения, нарушения и восстановления под руководством взрослых.
Сначала эти правила носят очень частный и внешний характер. Они представляют собой в значительной мере лишь совокупность отдельных предписаний, регулирующих по преимуществу внешнюю сторону поведения. В дальнейшем, в связи с общим ходом умственного развития ребенка, они становятся все больше обобщенными и осознанными; становясь более сознательными, они приобретают менее внешний характер. Этот процесс совершается и завершается по мере того, как у подрастающего ребенка формируется цельное мировоззрение и внешние сначала правила поведения превращаются в убеждения.
Умение в течение сколько-нибудь длительного времени подчинять свою деятельность определенной цели также требует продолжительного развития. Более или менее значительная настойчивость – в зависимости от индивидуальных особенностей темперамента – может проявиться у ребенка очень рано. Пример – та же Леля С.: «Я кладу Лелю (0;5) на ковер в спальне. Она сейчас же переворачивается на живот и некоторое время лежит очень довольная. Я переворачиваю ее на спину, но через минуту она опять на животе, и история повторяется снова и снова – 10–12 раз подряд». Настойчивость, таким образом, проявляется уже в младенчестве; вместе с тем она проходит длинный путь развития. Ее основа заложена в свойствах темперамента. Но формы, которые она принимает на более поздних ступенях развития, существенно отличаются от ее первых проявлений.
Каждое непосредственно на ребенка действующее побуждение имеет в раннем детстве еще очень большую власть над ребенком. Поэтому внутренняя мотивация еще очень неустойчива: при каждой перемене ситуации ребенок может оказаться во власти других побуждений. Неустойчивость мотивации обусловливает известную бессистемность действий. Бессвязная смена различных стремлений и бессистемное перескакивание от одного действия к другому, не объединенному с предыдущим общностью задач и целей, – очень характерное явление, часто наблюдающееся у детей наряду с настойчивостью, проявляющейся в многократном повторении одного и того же эмоционально привлекательного акта. Высшие формы настойчивости представляют собой в известном отношении противоположность ее начальным проявлениям.
Умение принять задание, подчинить свое поведение будущему результату, иногда вопреки чувственным, непосредственно влекущим побуждениям, действующим в настоящую минуту, – это для ребенка трудное умение. Его нужно специально развивать. Без этого умения невозможно обучение в школе, где нужно готовить уроки, выполнять задания, подчиняться дисциплине. К этому нужно приучать ребенка уже в дошкольном возрасте.
Это, само собой разумеется, не значит, что можно подчинять всю жизнь ребенка этого возраста строгой регламентации, превращая ее в одно сплошное выполнение разных обязанностей и заданий по расписанию.
Вообще встречаются две крайности, каждая из которых таит в себе серьезную опасность для развития воли. Первая заключается в том, что ребенка изнеживают и волю его расслабляют, избавляя его от необходимости делать какие-либо усилия; между тем готовность употребить усилие, чтобы чего-нибудь достигнуть, – совершенно необходимая в жизни, не дается сама собой; к ней нужно приучать; лишь сила привычки может облегчить трудность усилия; совершенно не привычное, оно окажется непосильным. Другая – тоже немалая – опасность заключается в перегрузке детей непосильными заданиями. Непосильные задания обычно не выполняются. В результате создается привычка бросать начатое дело незавершенным, а для развития воли нет ничего хуже. Для выработки сильной воли первое и основное правило – доводить раз начатое дело до конца, не создавать привычки бросать незавершенным то, за что взялся. Нет более верного средства дезорганизовать волю, как допустить один за другим ряд срывов, раз за разом не довести до конца начатое дело. Настойчивость – это ценнейшее качество сильной воли – заключается именно в том, чтобы неуклонно, не взирая на препятствия, доводить начатое дело до конца, добиваясь осуществления своей цели. Ее нужно воспитывать на практике, на деле.
К концу дошкольного возраста и в начале школьного ребенок обычно делает в волевом развитии крупный шаг вперед, который является существенным условием возможности школьного обучения. Ребенок научается принимать на себя задание и действовать из сознания необходимости его выполнить. В результате он становится способен готовить урок, работать по программе, подчинять свое поведение общим правилам – дисциплине, включаться в общественно-организованную жизнь класса, коллектива, перейти от случайного, игрового восприятия к направленному на определенную цель наблюдению и от случайного, игрового, ненамеренного, непроизвольного запоминания к организованному заучиванию, при котором учебная работа организуется (путем расчленения материала на части, повторения и т. п.) с определенной целью усвоения заданного.
Этот новый уровень волевой деятельности развивается и закрепляется в процессе школьного обучения и является существенным этапом в развитии волевых качеств личности. Некоторая волевая зрелость является необходимой предпосылкой обучения в школе, – в своем дальнейшем развитии она является вместе с тем и результатом ее работы. Дисциплинирующая упорядоченность учебной работы и всей школьной жизни, ее четкая организация являются существенным условием формирования воли учащихся.
В подростковом возрасте для волевого регулирования поведения нарастают некоторые трудности. Появление новых влечений в период полового созревания предъявляет новые повышенные требования к воле. Для того чтобы подвергнуть сознательному контролю импульсы, идущие от вновь пробудившихся влечений, должна соответственно окрепнуть сознательная основа воли.
Некоторое напряжение, требующее известной выдержки, может возникнуть и в связи с усложнением тех отношений с другими людьми, в которые вступает подросток. Он уже не ребенок и еще не взрослый. Сам он особенно чувствует первое, взрослые в своем отношении к нему иногда особенно подчеркивают второе. У подростка возникает тенденция высвободить свою волю из ограничений, которые накладывает на нее ближайшее окружение. Он стремится обрести свою собственную волю и начать жить согласно ей; управление должно перейти из рук окружающих в собственные руки подростка. Это стремление оказывается плодотворным для волевого развития личности постольку, поскольку деспотизму чужих принципов не противопоставляется лишь анархия собственных импульсов и влечений, поскольку процесс высвобождения воли соединяется с ее внутренним преобразованием, основывающимся на превращении внешних правил в принципы, выражающиеся в убеждениях. В результате определенные принципы, имеющие идейное (в классовом обществе классовое) содержание, начинают регулировать поведение. Из простой совокупности желаний воля превращается в неизмеримо более сложное образование. Новый уровень идейности и сознательности становится доступен подростку; это придает его воле иной характер. Развитие сознательной дисциплины является одновременно и результатом и средством ее преобразования. Участие в жизни коллектива, объединенного общностью идеологии, оказывается действенным средством ее укрепления. Руководящая роль в процессе ее формирования должна принадлежать сначала воспитательному воздействию педагога, школы, семьи, а затем собственной сознательной работе над собой.
Развитие самосознания приводит к более полному пониманию собственных побуждений и создает предпосылки для углубленной мотивации. Складывающийся характер делает мотивы более устойчивыми и связными. Оформление мировоззрения приводит к постановке новых целей более высокого порядка и создает предпосылки для большей принципиальности решений. С формированием характера, мировоззрения и самосознания налицо основные предпосылки зрелой воли. Ее развитие неразрывно связано с развитием личности, формирующейся в процессе деятельности.
При этом два момента имеют решающее значение в развитии воли: формирование у личности значимых для нее целей, притом так, чтобы общественно-значимое, всеобщее стало вместе с тем и личностно-значимым для человека, и привычка осуществлять намеченное, неуклонно доводить начатое дело до конца. Воля формируется в действенной жизни.