Лущихина, 1968; Gumenik & Dolinsky, 1969; Suci, 1969; Levelt, 1969).
Особенно интересны в этом отношении выводы Й. Энгелькампа, оставшиеся мало известными англоязычным психолингвистам, так как они были опубликованы по-немецки[29] (Engelkamp, 1976). Развивая идею Ч.Осгуда о роли «ядерных утверждений» (пропозиций) в порождении и восприятии предложений, Й.Энгелькамп показал, что оперирование с предложением зависит от иерархии таких ядерных утверждений в большей степени, чем от формальной структуры предложения по НС.
В лингвистическом плане идею ядерных утверждений (пропозициональных функций) развивает целый ряд отечественных ученых. Одним из первых здесь был Ю.С.Степанов, который еще в 1981 г. определенно заявил, что «лингвистической сущностью, психические корреляты которой в первую очередь предстоит исследовать, является не конкретное предложение и не их связь, образующая текст, а тип предложения — структурная схема, или пропозициональная функция» (Степанов, 1981, с. 235). Ср. многочисленные публикации Н.Д.Арутюновой, Г.А.Золотовой и др., а также работы автора настоящей книги.
Грамматика НС гораздо менее уязвима, чем модель с конечным числом состояний. Тем не менее она тоже подверглась резкой критике. Из обвинений в ее адрес, выдвинутых Н. Хомским и Дж. Миллером, наиболее фундаментальным является обвинение В.Ингве и его последователей в смешении «лингвистической компетенции» и реального оперирования в процессе порождения и восприятия речи. Впрочем, еще вопрос, а правомерно ли само это различение(см. Леонтьев, 1969, с. 75–77). Далее, по мнению Н. Хомского, грамматика НС принципиально неадекватна сочинительным конструкциям и вынуждена «приписать им некоторую произвольную структуру» (Хомский и Миллер, 1965, с. 263). А вот что очевидно — предложения, совершенно различные с точки зрения «классической» грамматики НС, вроде Найти его легко — Это легко — найти его — Он легко может быть найден — Обнаружить его нет— рудно — Он может быть легко обнаружен и т. д. и т. п., на самом деле явно объединены в сознании носителя языка (Lees, 1964, p.81). Однако эта критика остается в силе и относительно трансформационной грамматики (см. ниже); в то же время она по существу снимается при введении в структуру порождения идеи ядерных утверждений или пропозициональных функций.
Таким образом, грамматика НС — в глазах ее критиков — не столько ошибочна, сколько недостаточна. Ее претензии на исключительность беспочвенны — как говорят Н. Хомский и Дж. Миллер, она «должна описывать только тот класс предложений, для которого она адекватна и который первоначально обусловил само ее появление» (там же). Одним словом: «Тень, знай свое место!».
Модели на основе трансформационной грамматики. Это в основном модели, опирающиеся на подход Н. Хомского и разрабатывавшиеся в рамках «психолингвистики второго поколения» (см. Главу 2). Наиболее общая характеристика указанного подхода дана выше. Кроме того, литература об этом подходе, как лингвистическая, так и психолингвистическая, как пропагандирующая его, так и критическая, огромна, даже если брать только публикации на русском языке (см., в частности, Леонтьев, 1969; 1974; Слобин и Грин, 1976; Ахутина, 1975; 1989; Сахарный, 1989 и многие другие). Поэтому в данной главе мы ограничимся тем, что: а)охарактеризуем основные направления психолингвистических экспериментов, направленных на верификацию модели Н. Хомского; б)опишем более подробно внутреннюю структуру этой модели в ее, так сказать, официальном варианте (опираясь на книгу Н. Хомского 1965 года); в)сформулируем основные критические позиции по отношению к этой модели (не повторяя критики, изложенной в главе 2).
В главе 4 мы уже упоминали о знаменитом эксперименте Дж. Миллера и К. Маккин, в основе которого лежала гипотеза, что «чем сложнее грамматическая трансформация, тем больше времени требуется человеку на оперирование с ней» (Miller, 1962, p.757). В других экспериментах изучались ошибки при воспроизведении предложений разных синтаксических типов по Хомскому (ядерных и неядерных), эффективности запоминания и последующего воспроизведения разных типов предложений, механизм верификации предложений (П.Уосон показал, в частности, что отрицательные предложения при верификации трансформируются в утвердительные), легкость понимания разных типов предложений. Весьма важны результаты, полученные А.Блументалем: он показал, что для оперирования с предложением существенна не столько синтаксическая, сколько семантическая функция слова, являющегося компонентом предложения (А.Блументаль использовал методику «подсказок» при воспроизведении целого предложения: одной из лучших «подсказок» оказался логический субъект) (Blumenthal, 1967; Blumenthal & Boakes, 1967). Трансформационная модель получила убедительное подтверждение в афазиологии, при исследовании развития синтаксиса детской речи и пр.
Что касается внутренней структуры модели Н. Хомского, то мы уже говорили о ее синтаксическом компоненте. Но она включает еще три компонента: семантический, фонологический и прагматический.
Теория семантического компонента была разработана Дж. Кацем и Дж. Фодором (Katz & Fodor, 1963). По мнению авторов, он включает два звена: лексикон и правила соотнесения лексикона с грамматической структурой, или так называемые «проекционные правила». Что касается лексикона, то он состоит из двух частей: грамматической (генерирующей части речи) и семантической, обеспечивающей собственно семантику. Так, слово играть сначала отождествляется как глагол, затем как непереходный глагол, а затем получает семантическую интерпретацию. Когда использованы «синтаксические маркеры», включаются «семантические», причем семантические маркеры слова организованы в иерархию (дерево) типа дерева НС (с возможностью только дихотомического выбора в каждом из узлов дерева). Путь по этому дереву от верха до любой из конечных точек называется «тропой» (path). После того, как мы получили грамматическое дерево предложения и дошли до терминальной цепочки (но элементами ее в этом случае являются не отдельные слова, а грамматические классы!), каждому из элементов этой цепочки приписывается дерево семантических маркеров, или, вернее, выбирается определенная тропа, ведущая по ветвям этого дерева. При этом критерием для выбора нужной тропы служит соотносимость с тропами, выбранными для других элементов. Например, в слове интересный (мы пользуемся уже приведенным ранее примером) будет «запрещена» тропа, ведущая к смыслу «хорошенький, миловидный», так как в слове картина нет признаков «человек» и «женщина».
Таким образом, «семантический компонент лингвистического описания не служит орудием порождения предложений. Скорее он интерпретирует предложения, порожденные синтаксическим компонентомОднакоможно сконструировать семантический компонент таким образом, что он, в сочетании с синтаксическим компонентом, будет порождать только семантически правильные грамматические предложения» (Clifton, 1965, p.12–13). Но для этого нам нужен не только компонентный семантический анализ, но и знание пресуппозиций (ситуации), то есть — в конечном счете — обращение к ядерным утверждениям или пропозициональным функциям. Дж. Грин (Слобин и Грин, 1976, с. 330) в этой связи сочувственно цитирует данное Р.Кэмпбеллом и Р. Уэлсом определение языковой способности (компетенции) как «способности понимать и порождать высказывания, не столько грамматически правильные, сколько соответствующие контексту, в котором они появляются» (Campbell & Wales, 1970, p.247).
Фонологический компонент тоже служит для интерпретации результатов действия синтаксического компонента, но уже не на «глубинном», а на «поверхностном» уровне. Он подробно описан в работе (Chomsky & Halle, 1968) и основывается на концепции дифференциальных фонетических признаков Якобсона — Халле, — концепции, применимость которой в психолингвистике весьма проблематична[30]. Здесь мы опять встречаем дерево дихотомических признаков.
Наконец, прагматические правила — это правила соотнесения грамматической структуры с контекстом (ситуацией) (см. о них, в частности, Miller & Isard, 1964). Характерно, что если фонологический и особенно семантический компонент «прижились» в модели Н. Хомского, то прагматический компонент быстро «увял», и уже в 1970-х гг. никто в литературе не вспоминал о нем.
Теперь о критике модели. Она шла с двух сторон — так сказать, «слева» и «справа».
Критика «справа» представлена классиками американской психологии — Ч.Осгудом и Дж. Б.Кэроллом. Осгуд в цитированной выше работе 1963 г. считает, что модель Хомского — Миллера стремится свести вероятностные по своей природе процессы к системе альтернативных решений, не интересуясь путем, приводящим именно к данному решению. В этом он, видимо, прав. И уж, конечно, он прав, когда требует, чтобы психологическая теория порождения или восприятия речи была частью общей теории поведения (мы бы сказали — деятельности).
Не менее остра и справедлива критика Дж. Б.Кэролла. Суть его возражений сводится к тому, что психологический механизм, обусловливающий порождение вопросительного или любого иного высказывания, может быть ничуть не более сложным, чем механизм порождения ядерного предложения: все зависит от того реального предметно-логического содержания, которое необходимо выразить, и от мотивации высказывания. Например, «высказывание будет в декларативной форме (нулевая трансформация), если говорящий считает, что его информация больше, чем информация слушателя; оно будет в форме вопроса, если он чувствует, что его информация меньше» (Carroll, 1964, p.51).
Наиболее интересным критиком Н. Хомского «слева» был Д.Уорт. Первое его замечание: в модели Хомского — Миллера совмещены линейные и нелинейные правила, то есть фактор порядка компонентов входит в модель уже на самых ранних ее этапах. Но, во-первых, «линейный порядок элементовможет зависе