ть от факторов, находящихся вне данного предложения. Это бывает, когда «актуальное членение» предложения не совпадает с синтаксическимВо-вторых, линейный порядок некоторых y и z может зависеть от факторов, которые находятся в данном предложении, но еще «неизвестны» на том этапе порождающего процесса, на котором X переписывается в y+z. В русском языке, например, выбор порядка подлежащего и сказуемого иногда зависит от конкретных лексем (или, вернее, их классов)» (Уорт, 1964, с. 50). Чтобы выйти из этого положения, Д.Уорт предлагает разбиение порождения по НС на два цикла, причем правило N второго цикла начинает действовать на результатах правила (N — 1) первого цикла: если мы переписали предложение как совокупность группы подлежащего (именной группы) и группы сказуемого, то первое правило второго цикла превращает полученное нелинейноесочетание компонентов в их линейную последовательность. Строго говоря, еще раньше сходные идеи выдвигали Г.Карри и с. К.Шаумян.
По мнению Д.Уорта, это приближает порождающую модель к естественному процессу порождения, ибо говорящий ведь «хорошо знает заранее если не все, то по крайней мере главные лексические единицы, которые появятся в его предложении, и выбирает именно те грамматические обрамления, которые потребуются для заранее “избранных” лексических единиц» (там же, с. 55). К этому месту Д.Уорт дает исключительно важную для нас сноску, которую мы поэтому приведем целиком. «С точки зрения сходства с реальным языковым поведением говорящего ни одну из известных до сих пор моделей нельзя признать удовлетворительной. Можно ли найти такую модель, которая соотносилась бы с действительным поведением реального говорящего (т. е., если можно так выразиться, “психосоциологическую” модель речи и языка)? Нам кажется, что да. Такая модель имела бы форму телевизорного экрана, с которым связаны два механизма, из которых один способен развертывать на экране разные изображения, а другой способен читать и различать эти изображения, передавать результаты чтения в “черный ящик”, содержащий грамматические правила данного языка (в форме, может быть, полной трансформационной грамматики по модели Хомского); “черный ящик” обрабатывает полученную от читателяинформацию и передает результаты своей обработки первому, развертывающему механизму, который изображает на экране новую “картинку”; этот циклический процесс продолжается (с электронной быстротой) до тех пор, пока “черный ящик” перестанет прибавлять новую информацию; весь аппарат тогда находится в состоянии стабильности, и картинка (т. е. предложение) снимается (т. е. говорящий произносит свое предложение)» (там же, с. 55–56).
Уже на примере Д.Уорта можно видеть, как сторонники трансформационной модели стремятся приблизить эту модель к реальным психологическим процессам порождения речи. Другой пример — знакомый нам Д. Слобин, который вынужден был ввести в модель новое понятие — «обратимость». Речь идет о том, что если в эксперименте давались картинки, изображающие потенциально обратимую ситуацию (Автомобиль догоняет поезд — Поезд догоняет автомобиль ), и картинки, изображающие необратимую ситуацию (Мужчина ест дыню — дыня не может есть мужчину), то испытуемый оперирует с ними по-разному, т. е. в порождении участвует некоторое звено, в котором фиксируется «реальное положение дел», своего рода когнитивная схема, влияющая на механизм порождения (Slobin, 1966). Сходные результаты были получены рядом других авторов (Дж. Маршалл, с. Кэри, Г. Кларк, М. Джонсон) (см. Леонтьев, 1969, с. 108–110). Вообще при внимательном рассмотрении эволюции более молодого поколения психолингвистов — сторонников модели Хомского — Миллера заметно, что почти все они со временем уходили в более или менее глубокую оппозицию к этой модели, иногда подвергая критике ее основные догмы. Мы видели этот процесс на примере Жака Мелера, ставшего одним из основных представителей «психолингвистики третьего поколения»: но сходный путь проделали и, казалось бы, самые ярые пропагандисты трансформационного подхода, как Т. Бивер, Дж. Фодор, М. Гарретт. Так, Т. Бивер стал вообще считать ложной проблему «психолингвистической реальности» (что можно только приветствовать!) и заявил, что проблема совсем в другом — «как эти (лингвистические) структуры взаимодействуют в реальных психологических процессах — таких, как восприятие, кратковременная память и т. д.» (Bever, 1968, p.490). А Дж. Фодор и М.Гарретт пришли к идее эвристик. «Эти эвристики используют информацию, репрезентирующуюся в грамматике, но сами по себе они не суть грамматические правила, если понимать «правила» в смысле этого слова, обычном применительно к генерированию предложений»[31] (Fodor & Garrett, 1967, p.295).
Характерно, что если в начале 1960-х гг. ученики Н. Хомского и Дж. Миллера, как говорится, «на дух» не принимали инакомыслящих психолингвистов (сошлемся в качестве примера на почти оскорбительные суждения с. Эрвин-Трипп и Д. Слобина о не раз упоминавшейся работе Осгуда 1963 г. в их обзоре психолингвистических исследований (Ervin-Tripp & Slobin, 1966, pp.443–444)), то уже через 10, тем более 20 лет те и другие стали собираться на общих конференциях и публиковаться в общих сборниках. Например, вот сборник «Говорящие умы» с подзаголовком «Изучение языка в когнитивных науках», вышедший в 1984 г., причем одним из редакторов был Т. Бивер. В нем опубликованы рядом статьи пылкого в прошлом хомскианца Дж. Каца, Ч. Осгуда и молодого поколения «когнитивистов» — в частности, У. Кинча.
И вовсе не случайно, что они объединились вокруг того, что называется когнитивным подходом и соотносится с «психолингвистикой третьего поколения». Даже сам патриарх американской психолингвистики Джордж Миллер, выступая в 1989 г. на конференции Американского психологического общества, отдав должное психолингвистике 1950-х — 1970-х гг., в заключение констатировал: «Когнитивные психологи сейчас переоткрывают сложность коммуникации» (Miller, 1990, p.13)[32].
Когнитивные модели. Когнитивная психология — это область психологии, которая «изучает то, как люди получают информацию о мире, как эта информация представляется человеком, как она хранится в памяти и преобразуется в знания и как эти знания влияют на наше внимание и поведение» (Солсо, 1996, с. 28).
Применительно к психолингвистике когнитивный подход — это такой подход, при котором мы изучаем роль познавательных процессов в речевой деятельности. Различные когнитивные модели, как мы видели, начали зарождаться еще в недрах психолингвистики второго поколения — собственно, концепция Хомского — Миллера в определенном смысле тоже является когнитивной, особенно по сравнению с психолингвистикой первого поколения. Но, начиная с 1970-х гг., когнитивная психолингвистика выделилась (в рамках психолингвистики третьего поколения) в особое направление.
Достаточно подробные обзоры работ по когнитивной психологии вообще и когнитивной психолингвистике в частности даны в Величковский, 1982; Солсо, 1996. Поэтому в настоящем разделе мы остановимся только на трех циклах исследований, представляющих для нас наибольший интерес: это исследования У.Кинча, модель И.Шлезингера и уже упомянутая ранее «абстрактная грамматика языковой активности» Ч.Осгуда.
Концепция понимания речи у У.Кинча основывается на идее пропозиций. У него пропозиция состоит из предиката (таковым может являться глагол, прилагательное, наречие и некоторые другие) и одного или нескольких аргументов (обычно это существительные). Ведущая роль принадлежит предикату. Таким образом, высказывание представляется как система пропозиций, а так называемые «правила согласования» организуют эти пропозиции в своего рода семантическую сеть. Наконец, в структуру модели У.Кинча входит так называемая «целевая схема», определяющая, что более, а что менее существенно для читателя в процессе понимания текста, восстанавливающая пропущенные умозаключения и вообще определяющая содержательную «макроструктуру» высказывания на глубинном уровне. Но особенно существенно, что эта структура является типичной структурой «семантических падежей» по Ч.Филмору (1981), т. е. описывает взаимодействие актантов (деятель, объект и т. п.) в рамках ситуации. Иначе говоря, У.Кинч предполагает, что в основе оперирования компонентами высказывания при его понимании и интерпретации лежит некоторое абстрактное представление о содержательной структуре ситуации, на которое как бы накладывается система пропозиций. См., в частности, следующие публикации: Kintsch, 1979; 1974; 1984; Kintsch & van Dijk, 1978.
П.Торндайку принадлежит наиболее известная попытка использовать тот же принцип фреймового представления ситуации для интерпретации целостного текста (рассказа). Он разработал своего рода семантическую «грамматику рассказа» (Thorndyke, 1977).
Казалось бы, на совершенно иной основе строит свою модель И.Шлезингер. Вот его логика. В основе порождения речи лежит система простейших семантических пар. Например, в основе высказывания У Мэри был ягненок — представление о семантическом соотношении «владельца» и «имущества» (поссесивное отношение), а у ягненка есть, в свою очередь, соотнесенная с ним идея маленького размера (по-английски этот знаменитый стишок звучит как Mary had a little lamb ). Эти взаимосвязанные содержательные характеристики И.Шлезингер называет «протовербальными элементами». Далее к ним прилагаются четыре вида правил реализации: реляционные правила, приписывающие каждому протовербальному элементу грамматическую и фонологическую характеристику; правила лексикализации, выбирающие нужные лексемы; правила согласования (например, определяющие согласование по числу взаимосвязанных синтаксических компонентов); и интонационные правила. Кроме того, И.Шлезингер вводит понятие «коммуникативного взвешивания»: соответствующий компонент модели определяет, какой из компонентов предложения является коммуникативным центром (логическим субъектом, темой, фокусом). Наконец, он говорит о том, что «за» протовербальными элементами стоят совсем уже невербальные когнитивные структуры, из которых и получаются — в результате процесса так называемой коагуляции — протовербальные элементы. Суть коагуляции — в выборе из банка наших знаний (восприятий, переживаний) того, что говорящий намерен выразить в общении. Эти когнитивные структуры репрезентированы в психике говорящего в виде образов (см. о модели