ло своей юрты, там запоры, и кажется, будто их игрушки уже будущую жизнь предвещают» (Зуев В. Ф., 1947. С. 33). «Самые малолетние, — писал в конце XVIII в. П. Любарских о чердынских вогулах, — других забав не имеют, как только стрелять из луков и бегать на лыжах, а возрастные всегда почти находятся в трудах на звериных или рыбных промыслах» (Любарских П., 1792. С. 75). «Любимыми игрушками чукотских детей, мальчиков и девочек, — сообщал в свое время В. Г. Богораз, — является, как и у всех других народов, подражание действительной жизни. Мальчики чуть ли не с трех лет вооружаются обрывками аркана и с утра до вечера упражняются в накидывании его на любой предмет. Собираясь в кучу, чукотские ребятишки вешают на древесной ветке или на шесте райуты с небольшим куском дерева на конце — и раскачивая, стараются его поймать арканом. Точно также они складывают из камней воображаемые стада или, взявши в обе руки по ветке тальника с многочисленными развилками, обрезанными в виде оленьих рогов, воображают себя едущими на паре оленей и устраивают бег взапуски» (Богораз В. Г., 1901. С. 48).
Последняя фраза наводит на мысль, что в первобытном обществе, где человек верил в свое кровное родство с окружающим животным миром, было более логичным не изготовлять для игры звериные изображения, а перевоплощаться в зверей в процессе игры. «Гиляцкие дети, — замечает В. Харузина, — играют в медведя, стараясь подражать тому, что проделывают взрослые на медвежьих праздниках. Один из мальчуганов представляет зверя со всеми его ухватками, а другие дразнят его, укрощают, водят — все как в действительности» (Харузина В., 1912. С. 110). Игрушек-зверей как таковых на территории Сибири в прошлом, видимо, вообще не было, так как любое скульптурное изображение зверя в древности неизбежно приобретало магический, нередко тотемистический характер.
Рис. 5. Культовые изображения медведя: 1 — камень, III тыс. до н. э. Самусьский могильник (низовья р. Томи); 2, 4 — бронза, У1-1Х вв. н. э. Релкинский могильник (Томская обл.); 3 — бронза, около рубежа н. э. Гора Кулайка (Томская обл.).
Рис. 6. Древние рисунки медведя: 1 — бронзовый век. Томская писаница; 2 — гравировка на бронзовой бляхе, около рубежа н. э. Тюменская обл. (случайная находка).
Рис. 7. Богатырь в медвежьей шкуре. Гравировка на бронзовом зеркале. Около середины I тысячелетия н. э. Ханты-Мансийский музей.
Рис. 8. Медведь в ритуальной позе. Бронзовый браслет-оберег (развертка). V–VIII вв. н. э. Найден у р. Салым (Тюменская обл.).
Рис. 9. Медведь в ритуальной позе перед чашей с жертвенной пищей. Бронзовый медальон. Раннее средневековье. Пермская обл.
Рис. 10. Медведь-тотем (?). Бронза. Около VI–IX вв. н. э. Васюганский клад (Томская обл.).
Рис. 11. Медведь. VI–VIII вв. н. э. Релкинский могильник (Томская обл.).
Рис. 12. Фигурка медведя. Бронза. Раннее средневековье. Дер. Палкино (Свердловская обл.).
Рис. 13. Культовое изображение. Бронза. VI–VIII вв. н. э. Могильник у с. Окунево (Омская обл.).
Рис. 14. Изображения лосей. 1 — дерево, III тысячелетие до н. э. Горбуновский торфяник (окрестности г. Нижний Тагил, Свердловская обл.); 2 — гравировка на бронзовой бляхе, около рубежа н. э. Гора Кулайка (Томская обл.); 3 — бронза, V–VI вв. н. э. Парабельский клад (Томская обл.); 4 — кость, XII–X вв. до н. э. Еловское поселение (Томская обл.); 5 — изображение на Зенковской писанице. Железный век. Свердловская обл.
Рис. 15. Бегущие лоси. Бронзовый век Томская писаница (Кемеровская обл.).
Рис 16. Олень-«тянитолкай». Бронза. Около V–III вв. до н. э. Степановское культовое место в окрестностях г. Томска.
Рис. 17. Костяная ложка с фигурной рукоятью в виде головы лося. Около первой половины I тысячелетия до н. э. Городище Усть-Полуй (низовья р. Оби, Тюменская обл.).
Рис. 18 Бобр. Гравировка на бронзовом зеркале. Около рубежа н. э Истяцкий клад (р. Вагай, Тюменская обл.).
Рис. 19. Бобр Бронза. Вторая половина I тысячелетия н. э. Культовое место Сат-виклы (Тюменская обл.)
Рис. 20. «Парад тотемов». Бронзовое зеркало с гравировкой. Возможно, воспроизведена одна из сцен Медвежьего праздника. Около первой половины I тысячелетия н. э. Тюменская обл. (случайная находка).
Рис. 21. Изображение хищного зверя. Бронза. Бронзовый век (?). Поселение Самусь IV (низовья р. Томи, Томская обл.).
Рис. 22. Волк. Бронза. Около рубежа н. э. Истяцкий клад (р. Вагай, Тюменская обл.).
Рис. 23. Собака (волк?). Бронза. Около рубежа н. э. Кривошеинский клад (Томская обл.)
Рис. 24. Заяц. Бронза. VI–IX вв. н. э. Архирейская заимка (Томская обл.).
Рис. 25. Изображения змей и рыб: 1 — кость, около XVI–XIV вв. до н. э. Могильник Сопка II (Новосибирская обл.); 2 — бронза, около VI–IX вв. н. э. Могильник Ленк-понк (Тюменская обл.); 3 — гравировка на лопасти бронзового культового копья, около второй половины I тысячелетия до н. э. Западная Сибирь (случайная находка); 4 — дерево, время неизвестно. Горбуновский торфяник (окрестности г. Нижний Тагил, Свердловская обл.); 5 — бронза, около XV–XIV вв. до н. э. Сейминский могильник (р. Ока;); 6 — камень, около IV тысячелетия до н. э. (р. Ангара).
Рис. 26. Скульптурные изображения птиц 1 — кость, около XVI-ХIV вв. до н. э. Могильник Сопка II (Новосибирская обл.), 2 — бронза, около VI–IX вв. н. э. Архирейская заимка (Томская обл.), 3 — бронза Гора Караульная (Свердловская обл.), случайная находка, 4 — бронза Р. Уса (Башкирия), случайная находка.
Рис. 27. Гусь (лебедь) Бронза VI–IX вв. н. э. С. Филинское (Тюменская обл.)
ГЛАВА ТРЕРЬЯДУША И ДУХ
Сколько у человека душ
В отечественном религиоведении господствует мнение, что сибирские язычники верили в существование у человека нескольких душ — трех, четырех, пяти, семи и т д. Наиболее обстоятельно концепция «многодушия» изложена В. Н. Чернецовым — в связи с характеристикой анимистических представлений обских угров (Чернецов В Н, 1959). Он пришел к заключению, что у хантов и манси существовало представление о наличии у человека пяти душ.
Первая душа, могильная, представлялась в виде тени, и поэтому называлась по-мансийски «ис-хор» («душа-тень»). При жизни она обычно не покидает тело, а после смерти следует за покойником в могилу. Находясь там, она, когда хочет, уходит из разлагающегося трупа и затем вновь возвращается к нему. Ее иногда видят близ дома в виде темного силуэта, стремящегося попасть внутрь помещения. Она способна наносить вред живым и даже «съесть» сородича, как и любого другого человека. Когда тело истлевает, она превращается в насекомое, вроде жучка, а потом вообще исчезает.
Могильная душа, или душа-тень, наиболее близко соответствует понятию «живого покойника». Самый близкий ее аналог в славянском язычестве — упырь (вурдалак). Душа-тень становится особенно опасной, когда считает себя обиженной кем-либо из живых. В одной из селькупских бывальщин рассказывается, как некий человек, пожалев лишний раз снарядить нарту, похоронил умершего брата неподалеку от места смерти, а не на кладбище. «Покойник» после этого стал по ночам рваться в дом родственников, увел с собою двух принадлежавших ему собак, одну из которых нашли в лесу задавленной, а другая вернулась назад вся в крови. Избавиться от нежелательных посещении удалось, лишь выстрелив в «покойника» из ружья, заряженного особой пулей, но все равно это место стало «плохим», потому что там часто что-нибудь «чудилось» (Пелих Г. И., 1972. С. 335). В другой истории повествуется о селькупе, умершем на промыслах и оставленном его товарищами в зимовье без погребения. Мертвец (точнее, его душа-тень) превратился в страшное клыкастое существо — лоза — и съел своих обидчиков (Пелих Г. И., 1972. С. 327–329).
У якутов на могилу «черных» шаманов в прошлом помещали «тяжелый камень, чтобы покойник не мог снова встать»; при этом труп клали лицом вниз (Худяков И. А., 1969. С. 300). Обские угры в тех случаях, когда умерший был злым человеком, клали камень на грудь трупа; особо опасным покойникам камень помещали не только на грудь, но и на рот. Этот обычай уходит корнями в глубокую древность. Так, в погребениях Европейского Севера придавливание мертвеца валунами известно с неолитической эпохи (Ошибкина С. В., 1978. С. 109).
Могилы, в которых «жили» души-тени, ассоциировались с домами, а кладбище — с поселением. У остяков кладбища так и назывались: «поселение покойников», «юрты покойников». Нечто подобное мы видим у северных самоедов, у которых могильники именовались «лес покойников», «остров покойников» и т. п.
Мир живых людей и мир могильных душ тесно связаны. При миграции семьи, рода, племени самым трудным делом было порвать эту связь, оторваться от умерших предков, которые, как и земные люди, тяжело переживают разрыв. «Когда вогулы верхней Лозьвы, — писал в начале двадцатого столетия венгерский ученый Б. Мункачи, — переезжают (на сезонные промыслы) на Сосьву в Яны-паул, призраки мертвых бегут за ними, как маленькие дети за своими матерями. Тем не менее их сопровождение не принимается людьми (поскольку последние едут лишь на время). Чтобы отогнать назад призраки своих близких (которые наверное боятся, что их семьи, уезжая, покидают их навсегда), люди применяют следующий способ. В одной местности (примерно в 10 верстах от селения Яны-паул) вырезают из дерева устрашающие изображения животных. Эти изображения очень примитивно выполнены, но поскольку они, подобно пугалам, укрепляются на вбитых в землю столбах, они оказываются годными, чтобы испугать тени (ис) и отпугнуть их назад на Лозьву, в случае их следования за едущими. Аналогичные изображения делают также сосьвинцы, когда они едут на Лозьву, так что со временем эти зверьки, все прибывая в числе, скопились в большом количестве и занимают в этом месте порядочную площадь» (Чернецов В. Н., 1959. С. 123).
Могильные души, как и земные люди, живут родами и не склонны принимать в свою среду чужеродцев. Тымские селькупы рассказывают, что когда-то на Напасском кладбище была похоронена чужая старуха, и с тех пор по ночам оттуда доносятся шум и крики: покойники пытаются изгнать чужачку (Пелих Г. И., 1963. С. 143).