В целом круг средств, обеспечивающих, по языческим представлениям, попадание в иные пространства, был шире и разнообразнее, чем мы обнаруживаем по ископаемым следам обрядов и ритуалов: не семь, а гораздо больше.
Чтобы пересечь границу между Средним и Нижним мирами, якутский шаман: трижды кричит, подражая гагаре (последняя считается «нижней» птицей) — падает лицом вниз — на черную подстилку — головой на север. Но сочетания этих четырех приемов и сопровождающего их заклинания достаточно лишь для того, чтобы попасть на верхний (ближайший к Земле) этаж Нижнего мира. Для дальнейшего движения в глубины Преисподней приходится применять новые средства или посылать вместо себя своих духов-помощников (Алексеев Н. А., 1984. С. 183).
У удмуртов на злокозненном молении «бэр высь», обращенном к покойникам и нечистой силе, молящийся (это мог быть обычный человек, не облеченный культовым статусом) настраивал себя на контакт с Преисподней в такой последовательности: а) вставал темной ночью; б) облачался в вывернутую наизнанку одежду; в) похищал у своих соседей мелкую жертвенную животинку (совершал грех); г) шел в направлении кладбища (на запад); д) спускался в прилегающий к кладбищу овраг; е) медленно, причиняя мучения, убивал принесенное жертвенное животное; ж) зарывал его в землю и, совершив все другие положенные колдовские процедуры, обращался к нечистой силе со своей нечестивой просьбой.
Тот же самый «рядовой» язычник (не обязательно шаман или жрец) мог при желании вступить в связь со светлыми верхними силами. Для этого он выходил на контакт при свете дня, облачался в светлые одежды, совершал какое-нибудь богоугодное деяние, шел на восток, поднимался на возвышенное место… и т. д.
При несоблюдении хотя бы одной из перечисленных обрядо-во-магических деталей запредельный мир мог «не открыться», и тогда жертвенный дар не достигал адресата. Равным образом малейшее нарушение правил погребальной обрядности мешало душе попасть в уготованное ей внеземное пространство. К таким нарушениям относились, например: неположение в могилу нужной вещи, неточная ориентировка покойного, нечеткость напутственной речи, в которой умершему разъяснялись приметы дороги мертвых, и т. д. Подобные отступления от правил не позволяли душе-тени закрепиться в мире мертвых, а то и вообще лишали возможности попасть туда.
Диалектика природы
Языческое восприятие динамики Мира исходит (скорее стихийно, чем осознанно) из трех сущностных вселенских смыслов:
1. Все движется, все изменяется (суть процесса),
2. Все движущееся стремится к достижению некоего равновесного состояния (цель процесса),
3. Любое равновесное состояние эпизодично, относительно или даже эфемерно (парадокс процесса).
Впервые, насколько мне известно, эти три смысла были концептуально выражены великим древнегреческим философом Гераклитом. Первый смысл («все движется, все изменяется») Гераклит с формулировал так: «В одну и ту же реку нельзя войти дважды». Мудрость этого изречения состоит в том, что процесс здесь понимается не просто как развитие по восходящей линии (вперед и выше), а неизмеримо шире — как движение вообще, как изменение вообще.
Еще одной заслугой Гераклита — может быть, самой важной, — является обоснование им закона единства противоположностей. В его толковании движение — это процесс подавления одной противоположности другою, а покой есть не что иное, как чисто умозрительный равновесный момент, не существующий в действительности.
Гераклит раскрыл регулирующую функцию противоположностей, так называемую эна(н)тиодромию, в соответствии с которой динамика Мира идет «встречным бегом». При этом все взаимовстречное переходит в свою противоположность: добро — в зло, зло — в добро; свет — в тьму, тьма — в свет и т. д. Суть энатиодромии лучше всего выражена в следующем постулате Гераклита: «Одно и то же в нас — живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое. Все это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это» (Материалисты древней Греции, 1955. С. 49),
По языческой первобытной логике, для нашего земного мира, призванного быть серединой Мироздания и являть собою контактную зону между вселенским Верхом и вселенским Низом, нет ничего гибельнее односторонней победы в его пределах зла над добром или добра над злом. Кстати, история неоднократно демонстрировала нам, как монополизация или абсолютизация добра приводила к утрате его критериев и оборачивалась великим злом. Вспомним средневековую инквизицию. Казалось бы, что может быть святее «борьбы с Дьяволом»… Но в результате этого «святого» и «богоугодного» дела были замучены и сожжены на кострах миллионы лучших сынов и дочерей человечества.
Или Великая французская революция… Что может быть гуманнее и благороднее лозунга «Свобода, Равенство, Братство»? Но все обернулось вакханалией доносительства, предательства, жестокости и вампиризма. Палачи стали самыми уважаемыми гражданами «свободной» Франции. Для облегчения их труда примитивный топор был повсеместно заменен механизированной гильотиной. Красочно обставленные публичные казни превратились в самое любимое развлечение революционного французского плебса.
Я уже не говорю о Великой Октябрьской революции, с ее посулами построить самое демократическое, самое справедливое и самое счастливое в мире общество. К чему это привело, все мы прекрасно знаем.
Выше речь шла о феномене превращения добра в зло. Не менее показательны примеры обратной трансформации — зла в добро. Все известные в истории человечества самые великие и самые спасительные открытия (изобретение одежды, домостроительства, освоение земледелия, пастушества и др.) произошли в условиях жесточайших экологических кризисов, когда голод, болезни и отчаяние ставили общество на край гибели.
На более мелких локальных уровнях такие превращения почти повседневны. В 1965 г., когда наша разведочная группа появилась в верховьях Кети, большие массивы лесов были уничтожены кедровым шелкопрядом. Лето 1965 г. было очень засушливым и изобиловало лесными пожарами, губительность которых была особенно сильной потому, что после шелкопряда осталось много древесного сухостоя. В результате значительные участки тайги полностью выгорели и количество промыслового зверя сильно уменьшилось. Местные жители существовали, главным образом за счет охоты и в сложившихся обстоятельствах многие из них оказались не у дел. Все говорили, что жить здесь теперь нечем, некоторые собирались переселяться в другие, более благополучные места.
Когда мы появились там вновь несколько лет спустя, то с удивлением обнаружили, что эти готовые исчезнуть селения не только не обезлюдели, но, напротив, стали более многолюдными и вполне благополучными. Оказалось, что после шелкопряда и пожаров в окрестной тайге образовалось много гарей, покрывшихся густой травянистой растительностью, среди которой преобладали медоносы. Появилось много удобных пастбищ и сенокосов. Местное население учло это и в большинстве своём переключилось на пчеловодство и животноводство, которые зарекомендовали себя как очень выгодные, доходные отрасли. Всё произошло по мудрой русской народной пословице: нет худа без добра, а добра без худа.
Неизбежность превращения зла в добро, и наоборот, наглядно запечатлена в мировом фольклоре, в том числе славянском. В «Народных русских сказках» А. Н. Афанасьева есть цикл «шутовских» диалогов под общим названием «Хорошо, да худо». Их ведут два персонажа: вопрошающий обыватель и отвечающий трикстер (?) — например, так.
— А зачем ехал?
— За покупкой дорогою: за мерою гороха.
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже.
— А что ж?
— Ехал пьяный, да рассыпал.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже.
— А что ж?
— Рассыпал меру, а подгреб две.
— А вот это-то хорошо!
— Хорошо, да не дюже.
— А что ж?
— Посеял, да редок.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже.
— А что ж?
— Хоть редок, да стручист.
— Вот это хорошо.
— Хорошо, да не совсем.
— А что ж?
— Поповы свиньи повадились горох топтать, да и вытоптали.
— Этак худо!
— Худо, да не дюже. ~ А что ж?
— Я поповых свиней убил, да два чана свежины насолил.
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже.
— А что ж?
— Поповы собаки повадились свежину таскать, да повытаскали.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже.
— А что ж?
— Я тех собак убил, да жене шубу сшил…
(Афанасьев А. Н., 1985. Т. З. С. 140)
Однако в сказках разных народов (в том числе сибирских) чаще всего обыгрываются сюжеты, где события с «плохим» началом имеют «хороший» конец (заблудившийся в лесу человек после долгих мытарств возвращается домой с нечаянно обретенным богатством, несправедливое наказание оборачивается великой наградой), а не наоборот. В этом, видимо, заключается одно из главных отличий сказки (выдумки) от фольклорных жанров, претендующих на историческую правду (мифа, притчи, легенды, предания, героического сказания и пр.).
Итак, в основе всех явлений и категорий Мира лежит оппозиция двух противоположных начал: добра и зла, света и тьмы, жизни и смерти. Отсюда — светлая и темная души, добрые и злые силы, Верхний и Нижний миры. Вне этой бинарной диалектической напряженности и взаимообратных превращений немыслимо движение, немыслима жизнь, немыслимо существование Мироздания.
В первобытном язычестве эта бинарность базировалась на архетипах коллективного бессознательного, являясь некой стихийной изначальной заданностью. Концептуальные разработки Гераклита — видимо, одна из самых содержательных попыток интегрировать эти сокровенные архе-типические идеи в сознание, переведя их с уровня мифа на уровень цельных, логически оформленных мировоззренческих построений.
Особенно сложно и многопланово языческое восприятие категорий пространства-времени. Практически у всех народов архаичной культуры популярен такой общепланетарный фольклорный сюжет: герой мифа или сказки, собираясь в запредельные страны, «сжимает» свои владения (дом, домашнее имущество, домочадцев и пр.) до такого размера, что их можно поместить в дорожную суму или даже в карман. Прибыв же на место, он «расширяет»» все до нормальной величины, как бы демонстрируя, что макромир в определенной системе пространственных связей может восприниматься как микромир, и наоборот. Хантыйский сказочный герой, принеся из чужедальней страны «сжатую» невесту, по во