звращении домой достает ее из кармана, бросает на землю либо на пол — «и вот она стоит величиной с большую женщину, и вот она стоит величиной с высокую женщину» (Мифы, предания, сказки…, 1990. С. 95, 141).
По сибирским (во всяком случае, западносибирским) языческим представлениям, мертвые в Нижнем мире считают себя живыми, а нас — мертвыми, и так же боятся нас, как мы их. Рождение на земной стороне является для них смертью, начало — концом, прошлое — настоящим.
В мифах и сказках многих народов (не только сибирских) повторяется такой эпизод: герой попадает в незнакомое (неземное?) место, проводит там сравнительно недолгое время, а когда возвращается в свое селение, не находит ни дома, ни родных, ни друзей. Оказывается, за его краткое отсутствие родной мир постарел на десятки и даже на сотни лет и стал для него чужим: никто его не помнит, и он здесь никому не нужен.
В этом отношении интересна одна сибирско-эскимосская легенда. Некто путешествовал несколько лет, затем возвратился домой, нестарым, в полном расцвете сил. Придя к месту своего родового селения, он с удивлением обнаружил, что оно совершенно изменилось. Жилище, в котором он некогда жил, развалилось, жена и малолетний сын исчезли, кругом были незнакомые люди. Вскоре возвращенец встретил дряхлого седого старика и спросил его о своих сородичах. Неожиданно выяснилось, что встреченный старец — его сын. Узнав об этом, отец тотчас упал на землю и рассыпался в прах. «Им, — комментирует печальный конец легенды В. Г. Богораз-Тан, — овладело земное время и подчинило его своему влиянию» (Богораз-Тан В. Г., 1923. С. 19).
Микропространства с «неземным» временем могут находиться совсем рядом, неподалеку от обычного земного селения. Манси рассказывают: одна девушка пошла по воду и, подойдя к реке, услышала доносившуюся из водных глубин музыку. Послушав ее, девушка зачерпнула воды и вернулась домой, где неожиданно узнала, что отсутствовала три дня (Мифы, предания, сказки…, 1990. С. 422).
По кумандинскому преданию, молодой охотник Епрем, отправившись на промысел, случайно забрел в пространство, принадлежавшее духу-хозяину священной горы, где встретил его красавицу-дочь. Пообщавшись с нею три дня, он вернулся в родное селение, но не смог войти в свой дом: «Хозяина горы дочь меня захватила. Я думал, что у нее три дня пробыл, а народ говорит, что с тех пор, как я ушел, три года прошло. Когда я с хозяйкой горы жил, ее запах меня насквозь прошел. Ваш запах для меня теперь чужой» (Дыренкова Н. П., 1949. С. 126).
В остяцком героическом сказании повествуется, как однажды богатырь велел жене сходить по воду. Та сходила, вскоре вернулась и увидела: богатырского городка нет, место, где он стоял, поросло травой (Патканов С., 1999. С. 248, 249).
В сибирско-языческом понимании время течет как циклично, так и линейно. Ритмика цикличного времени проявляется в чередовании «кукольного» и «человеческого» периодов, всемирных «потопов» и всемирных «пожаров» и пр. Остяцкий космический герой Тунк-пох бесконечно повторяется в своей прямой и обратной жизнях: с полной луной он достигает предельного возраста, а с последующим убыванием луны живет в обратном направлении — к своей новой смерти и новому рождению.
В отличие от цикличного, линейное время мыслится как однонаправленная протяженность, состоящая из последовательно сменяющих друг друга циклов, этапов, событий, которые являются вехами и мерою этой протяженности. Малое (внутрисуточное) линейное время обычно измеряется промежутком между началом и концом какого-либо привычного хозяйственного или бытового действия (столько-то мясных варок, спетых песен, рассказанных сказок, выкуренных трубок и т. д.). Линейное время в разных мирах течет не только с разной скоростью, но и в противоположных направлениях. На этом зиждется жизненный круговорот, обеспечивающий возобновляемость жизни на Земле. Механизм перехода от рождения к смерти и обратно особенно наглядно отражен в анимистических представлениях обских угров. Но это уже другая тема, которую я постараюсь раскрыть в следующей главе.
В языческом Верхнем мире время как бы стоит на месте: миг и вечность там, по существу, одно и то же. У якутов местообитание хозяина Верхнего мира Айы-Тоена «никогда не стареет и не разрушается» (Васильев В. Н., 1909. С. 286). Душа-птица (образ светлой души у большинства сибирских народов), вознесясь после смерти человека на небо, живет там в неизменном виде, не старея и не молодея. А вот в Нижнем мире время движется в обратную сторону — от настоящего к прошлому, о чем мы уже говорили в предыдущей главе в связи с характеристикой души-тени. Вообще Нижний мир ассоциируется с Прошлым, Средний мир — с Настоящим, Верхний мир — с Будущим, хотя четкого концептуального оформления эта идея так и не получила, тем более что мифологическая «логика» допускает взаимослияние и взаимозаменяемость Настоящего, Прошлого и Будущего, в зависимости от реального или воображаемого места «наблюдателя» в системе Мироздания.
Интересно: проблема относительности пространства и времени всю жизнь занимала А. С. Пушкина. В его биографии есть странные, неразгаданные страницы. Известно, что в лицейской юности он написал не дошедший до нас роман «Фатама», главный герой которого рождается во взрослом состоянии и дальше живет в обратном времени: переходит от юности к отрочеству, затем к детству, к младенческому возрасту и т. д. (Берестов В. Д., 1989. С. 53).
Позже великий поэт свои раздумья об относительности времени изложил в одном из стихотворений цикла «Подражание Корану»: где нестарый путник, заночевав в пустынном месте, наутро просыпается дряхлым стариком, а днем проходит скоротечный этап обратной жизни — от старчества к своему прежнему возрастному состоянию. Идея относительности и взаимозависимости пространства и времени звучит и в «Сказке о царе Салтане»: князь Гвидон, будучи «замкнут» в особом «микропространстве», проходит путь от младенчества к юности всего за один (?) день.
В. Д. Берестов обратил внимание на две строки из пушкинского стихотворения «19 октября»:
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Здесь Начало и Конец, Прошлое и Будущее, Рождение и Смерть выступают как взаимообратимые категории, что в общем соответствует языческому, в частности — шаманскому пониманию времени. И тут напрашивается крамольная, еретическая мысль: гений по своей психической природе, по своему пониманию вселенских смыслов, по тонкости настроя на сокровенные глубины подсознания просто не может не быть язычником.
У сибирских аборигенов совмещение начала и конца особенно наглядно выражено в обрядности, связанной с рождением ребенка, — прежде всего, в общесибирском обычае захоронения последа. «За внешним разнообразием этих форм захоронения последа, — пишет С. Е. Новик, — без труда можно выделить две основные: подвешивание к дереву и зарывание в яму» (Новик С. Е., 1984. С. 168).
Здесь и в том, и в другом случаях моменту рождения сопутствует момент похорон, дающий импульс новому рождению. У северных таежных народов, где возобновление жизни было связано с Верхом, послед хоронили на дереве; у земледельческих и пастушеско-земле-дельческих групп, где рождение во многом зависело от земли, послед погребали в землю. Здесь захоронение семантически совмещается с «посевом» новой жизни. Вышеописанная обрядность в полной мере соответствует известному ламаистскому тезису о взаимообратимости жизни и смерти. «То, что мы называем рождением, ~ говорит лама А. Говинда, — это просто обратная сторона смерти, как… дверь, которую, находясь снаружи, мы называем "входом", а находясь в комнате ~ "выходом"» (Тибетская книга мёртвых, 1998. С. 44).
Если осмысливать языческую структуру Большой Вселенной в самом схематическом и обобщенном виде, то она в глазах рядового язычника выглядит простой и логичной: Верхний мир — мир светлых сил; Нижний мир — мир темных сил; Средний мир — пограничная сфера, где живут бок о бок свет и тьма, а также все, что они символизируют.
Согласно этой структурной схеме Вселенная стабильна, пока тьма и свет в Среднем мире пребывают в динамическом равновесии. Но вот баланс нарушается. Тьма в Среднем мире занимает все больше места; наконец, Земля «притягивается» нижней частью Вселенной, и они сливаются в единый темный мир. Земляне воспринимают это низвержение как «конец света». Средний мир перестает существовать, остаются лишь две полярные вселенские сферы — Верхняя и Нижняя.
По алтайской мифологии, возможно, уже испытавшей (применительно к этому сюжету) влияние библейской космогонической концепции, «конец света» приходит следующим образом: «Чем дальше тянется век, тем грешнее становится Мир. По мере умножения греховности, Ульгень все более удаляется от человека… вверх, делается холоднее к людям и затыкает уши, чтобы не слышать молитв их. А Эрлик из Преисподней поднимается выше и выше и приближается к Карашу (одному из своих главных помощников. — М. К.), стоящему под верхним слоем Земли, ближе к людям. Таким образом, при конце века Эрлик приблизится к самой Земле, а Караш выйдет на поверхность Земли. Тогда народ забудет Ульгеня» (Вербицкий В. И., 1893. С. ИЗ).
Если равновесие в Среднем мире нарушается в пользу светлых сил, срединная часть Вселенной все более «притягивается» верхней частью Мироздания, и они в конце концов сливаются в единый светлый мир. Земляне воспринимают это воспарение как утверждение «рая на Земле». Средний мир как таковой опять исчезает, и вновь упрочиваются лишь две противолежащие сферы Вселенной — Верхняя и Нижняя, без промежуточной (земной) сферы.
В алтайской фольклорно-мифологической трактовке процесс отчуждения Земли от Нижнего мира начинается так: когда Земля превратится в ад, сойдет с Неба Ульгень. Из его уст «выйдет пламя и воспламенит всю Землю. Земля, сгорев, не вся истребится, а только верхний слой, нечистый, по которому ходил дьявол (курюмес); чистая земля…, находящаяся под черным слоем, останется, и из нее Ульгень создаст новую Землю» (Вербицкий В. И., 1893. С. 114). Очищенная от нечистоты Земля превратится в страну добра и света, но через некоторое время вновь возобновятся происки нижних сил, и опять начнется отторжение Земли от Неба.