У алеутов, когда умирал взрослый человек, его пеленали как ребенка и клали в зыбку, которую подвешивали на несколько дней над тем местом, где он умер. Затем зыбку (опять же в подвешенном состоянии) помещали в специально построенный погребальный домик.
В кетских сказках роль зыбки выполняет семиушковый котел, который, поместив в него умершего, качают три дня в восточную сторону. Здесь важно учитывать следующее: зыбка, сосуд, ладья и женский детородный орган воспринимаются сибирскими аборигенами как семантически близкие категории. Помещение покойника в зыбку, сосуд, ладью воспроизводит акт возвращения умершего в материнское лоно для нового рождения. В 1983 г. мы при раскопках поселения Юргаркуль III в Тобольском районе Тюменской области обнаружили в слое сузгунской культуры (конец II тысячелетия до н. э.) маленькую глиняную скульптурку зыбки, имитирующей женское лоно, с помещенной в нее в вертикальном положении «запеленутой» (судя по характерной штриховке) глиняной фигуркой младенчика (Косарев М. Ф., 1991. Рис. 50: 15).
Отсюда становится понятным известный у многих архаичных народов обычай помещения останков покойного в дупло дерева (здесь дупло символизирует материнское лоно древа жизни) или в долбленую деревянную колоду (т. е. в искусственное дупло). Вероятно, ту же самую семантическую роль на определенных этапах развития древнего миропонимания выполняла могильная яма, являя собою детородное место Земли-Матери. Не случайно в те или иные эпохи покойнику в могиле стремились придать эмбриональную позу — я имею в виду, в частности, скорченность трупов как устойчивую обрядовую черту.
Из сказанного вытекает, что основная идея погребальной обрядности — это идея жизненного круговорота. Зарывание покойника в землю, ориентация, положение с умершим могильного имущества, надмогильное сооружение, напутственное слово погребенному, обряд провожания души и т. д. — все это работало на бесперебойность циклов возрождения. Малейшее отступление от погребального канона было чревато сбоями на пути осуществления жизненного круговорота.
Это мешало душе (прежде всего душе-тени) закрепиться в потустороннем мире, а то и вообще лишало возможности попасть туда. Тогда она бродила неприкаянным мытарем по земле, тосковала, беспокоила сородичей, озлоблялась и могла нанести вред живым. Но, самое главное, нарушался жизненный круговорот, что неизбежно влекло за собой сокращение и даже полное вымирание рода.
Младенцу сразу же после рождения положено забывать свои прошлые жизни, но порою случалось, что воссоединялись душа-тень и душа-птица, уже совмещавшиеся в одной из предыдущих жизней. Тогда могли пробудиться так называемые реинкарнационные воспоминания. Они проявлялись, например, в том, что ребенок, еще не овладев связной речью, начинает произносить странные слова, указывающие на знание им событий минувших времен. Это считалось плохой приметой. Поэтому родители (или шаман) совершали определенные магические действия, имевшие целью стереть память о прошлом.
Нивхи в таких случаях поступали следующим образом: когда ребенок «достигает уже разумной речи, отец надевает ему шапку задом наперед и начинает спрашивать его про прошлое, потом тихонько говорит ему: "Ну, теперь довольно, забудь прошлое", и надевает ему шапку правильно. Тогда мальчик все забывает и будет долго жить. Если же отец этого не сделает, то мальчик умрет» (Штернберг Л. Я., 1933. С. 322).
У русских (и вообще у славян) тоже есть примета: если ребенок не по годам мудр, слишком много знает и понимает, он долго не проживет, — чему, кстати, есть много реальных жизненных подтверждений. Видимо, в этих «потусторонних» знаниях содержится нечто сокровенное, неприемлемое для нашей земной действительности. «Это заставляет предполагать, — говорит Р. Моуди, — что существует некий действующий механизм, функцией которого является блокировать знание, полученное в состоянии особого существования, для того, чтобы оно не могло быть перенесено в физическое состояние бытия» (Моуди Р., 1990. С. 45).
Наверное, все-таки этот механизм срабатывает не всегда. Иначе на Земле не рождались бы гении. Кроме того, реинкарнационная память в какой-то «допустимой» мере свойственна «посвященным» и «предназначенным» — пророкам, ясновидцам, шаманам и др.
Так, якутский шаман Ааджа (Нюрбинский улус Таркайского наслега) не только помнил свою предыдущую жизнь, но и знал свою последующую судьбу: «Сначала, — рассказывал он, — я был тунгусским шаманом, но однажды, разыскивая потерявшихся оленей, напоролся на пальму (рогатину. — М. К.) и умер, а затем снова родился среди якутов. На моем теле сзади… имеется место, не затянутое кожей. Это и есть след раны, которую я получил при прежнем рождении. Я должен после смерти возродиться еще раз у народа, ездящего на собаках» (Ксенофонтов Г. В., 1930. С. 52). Есть более подробная версия этой истории, по которой Ааджа в одной из своих предшествующих жизней (у солонских тунгусов) был шаманкой по имени Кысы-ятай-Удаган (Ксенофонтов Г. В., 1930. С. 81).
У одних людей эти воспоминания очень смутные, у других — более связные, у третьих (их подавляющее большинство) они вообще никак не пробиваются на поверхность, разве только иногда — во сне и близких ему состояниях.
Ян Стивенсон, профессионал-психолог из Вирджинского университета, опубликовал трехтомную монографию о 1300 случаях реинкарнации в разных странах мира. Особенно интересна история индийской девушки Сварнлаты Мишер. Воспроизвожу ее в пересказе А. В. Мартынова:
«Сварнлата родилась 2 марта 1948 года в семье инспектора районной школы в Чхатарпуре, штат Мадхья Прадеш — Индия. Как-то в возрасте трех с половиной лет она проезжала с отцом город Катни и сделала при этом ряд странных замечаний о доме, в котором она якобы жила. В действительности же семья Мишер никогда не жила ближе, чем в ста милях от этого места. Позже Сварнлата рассказала друзьям и родственникам детали своей предыдущей жизни; она утверждала, что фамилия ее была Патхак. Кроме того, ее танцы и песни были нехарактерны для данного района, а сама она обучиться им не могла.
В возрасте десяти лет Сварнлата заявила, что новая знакомая их семьи, жена профессора колледжа, была в предыдущей жизни ее подружкой. Несколько месяцев спустя об этом случае узнал Шри Х. Н. Баккерджи с кафедры парапсихологии университета в Джайпуре. Он встретился с семьей Мишер, а затем, руководствуясь указаниями Сварнлаты, разыскал дом Патхаков. Он обнаружил, что рассказы Сварнлаты весьма напоминают историю жизни Бии, которая была дочерью Патхаков и женой Шри Чинтамини Пандая. Бия умерла в 1939 году.
…Летом 1961 года видный психиатр и исследователь психических феноменов из Вирджинского университета Ян Стивенсон посетил обе семьи и попытался проверить достоверность этого случая. Стивенсон выяснил, что из 49 заявлений Сварнлаты только два не соответствовали действительности. Она детально описала дом Бии, соседние постройки… случаи из жизни Бии, которые были известны далеко не всем родственникам. Она безошибочно находила среди присутствующих своих давних близких друзей, родственников и слуг, несмотря на попытки сбить ее с толку. Интересно, что в отношениях с "братьями", которые были старше ее на 40 лет, она вела себя как старшая сестра.
Сварнлата рассказывает и о другом, промежуточном воплощении, в котором она была ребенком по имени Камлем, жившем в Синкете (Бенгалия) и умершим в возрасте девяти лет. Многие из ее рассказов верно описывают местные географические особенности Бенгалии; выяснилось также, что ее песни и танцы являются бенгальскими, хотя она всю жизнь провела среди людей, говорящих только на хинди» (Мартынов А. В., 1989. С. 115–116).
Продолжая тему реинкарнации, не могу не обратиться к изумительному по глубине и художественному мастерству рассказу Г. Уэллса «Дверь в стене», всегда, еще со школьной моей поры, очень трогавшему меня. Речь в нем идет о пятилетнем английском мальчике из небольшого провинциального городка, неожиданно попавшем в светлый и прекрасный потусторонний мир, где он жил некоторое время, но по каким-то причинам не был удостоен реинкарнационного посвящения.
История эта, по Уэллсу, началась так. Мальчик шел по улице и вдруг увидел зеленую дверь в белой стене. На него нашло неизъяснимое волнение, и ему страстно захотелось войти в нее. После минутного колебания он заставил себя открыть загадочную калитку. Там, за стеною, ему открылся сказочный мир счастья и света, что-то вроде чудесного райского сада, населенного добрыми зверями и добрыми людьми, живущими в прекрасных дворцах. Вот как описывает мальчик (Уоллес), став взрослым человеком, свои детские впечатления:
«Все время мною владело яркое чувство, что я, наконец, вернулся домой. И когда на дорожке появилась высокая прекрасная девушка, с улыбкой пошла ко мне навстречу, сказала: "Вот и ты!", подняла, расцеловала, опустила на землю и повела за руку, — это не вызвало во мне ни малейшего удивления, но лишь радостное сознание, что так все и должно быть, и воспоминание о чем-то счастливом, что странным образом выпало из памяти…»
И далее:
«Мне вспоминаются кое-какие подробности. Мы прошли мимо старика, сидевшего в тени лавров и погруженного в размышления. Миновали рощу, где порхали стаи резвых попугаев. Прошли вдоль широкой тенистой колоннады к просторному прохладному дворцу, где было множество великолепных фонтанов, прекрасных вещей, — все, о чем только можно мечтать. Было там и много людей — некоторых я могу ясно припомнить, других смутно, но все они были прекрасны и ласковы. И каким-то непостижимым образом я сразу узнал, что я им дорог и они рады меня видеть. Их движения, прикосновения рук, приветливый, сияющий любовью взгляд — все наполняло мое сердце неизъяснимым восторгом…»
И еще:
«Я встретил там товарищей игр. Для меня, одинокого ребенка (у мальчика умерла мать, и его воспитывал суровый отец. — М. К.), это было большой радостью. Они затевали чудесные игры на поросшей зеленой травкой площадке, где стояли солнечные часы, обрамленные цветами. И во время игр мы полюбили друг друга.