Перечисленные критерии, если принимать их и следовать им на уровне формул, таят в себе большую опасность. Дело в том, что ученый-исследователь, ориентированный только на открытия, являет собою, в сущности, классический образец трикстера, ибо, как и последний, готов переступать через любую норму. Это «переступание», если оно безудержно и бесконтрольно, может обернуться для общества великими бедами. Поэтому ныне (как и прежде) столь актуален вопрос о нравственности науки, тем более что любое доброе дело имеет изнаночную сторону и способно превратиться в великое зло.
Сложность понимания и оценки трикстера во многом объясняется притягательной и одновременно отталкивающей аурой этого образа. Публика (общество, народ, толпа) ощущает и интуитивно полуосознаёт все это. Отсюда такой непреходящий интерес к «дураку», над которым все потешаются, в то же время симпатизируя ему — одновременно плохому и хорошему, неудобному и удобному, глупому и умному, шарлатану и правдознатцу.
В каждой деревне, в каждом сообществе, в каждом этносе накликают, находят или рождают своего «дурака», выступающего в зависимости от места и времени в разных видах и качествах. В русском варианте это: фольклорные дураки (Иван, Емеля и пр.), юродивые, ярыги кабацкие, шуты, скоморохи, обычные деревенские дурни.
Образы трикстеров создавали в разное время Гомер (Одиссей), Ф. Рабле (Гаргантюа), Т. Манн (Феликс Круль) и многие другие. Их искали и ищут наши дети и внуки, любимые герои которых — Пиноккио (Буратино), капитан Врунгель, Старик Хоттабыч, Карлсон, Который Живет на Крыше; Пеппи Длинный Чулок, медвежонок Винни-Пух, пес Пиф и прочие — герои облагороженные, гуманизированные, но имеющие, тем не менее, явные трикстерские черты.
Любой человек на пути от детства к взрослости переживает трик-стерский период, или так называемый «переходный возраст», когда наступает пора непочтения к авторитетам, сомнения в общепринятых истинах, переоценки былых идеалов. Некоторые люди, вступив в переходный возраст, не выходят из него до конца жизни. Это и есть трикстеры.
Трикстерами могут быть не только отдельные личности, но и отдельные поколения, отдельные этносы. В жизни народов случаются время от времени спонтанные выплески особой активности — обычно в переходные возрасты жизни этноса и в периоды всплеска так называемой «пассионарности» (Гумилев Л. Н., 1970).
«Переходный возраст» и «пассионарность» — два разных возрастных проявления. Если «переходный возраст» более всего сопоставим с «подростковым» (трикстерским) периодом открытий и переоценок, то «пассионарность» выглядит как проявление «бурной молодости». В русском фольклорно-мифологическом варианте достижение героем пассионарной зрелости выглядит обычно так: сын, достигнув молодого возраста, вдруг является к родителям и заявляет: «Дорогие батюшка и матушка! Дайте мне добра коня да благословите в дальний путь. Хочу людей посмотреть и себя показать». После этого он несколько лет скитается по чужедальним землям, преодолевает всевозможные препятствия, совершает многие подвиги, добывает разные ценности, в том числе красавицу-жену и, «перебесившись», возвращается домой, где, успокоившись, ведет до конца своих дней рациональный, размеренный образ жизни. На этническом уровне такие бурные исторические периоды воспринимаются бывшими (успокоившимися) пассионариями и их потомками как «героические эпохи».
Случалось, что, достигнув периода «бурной молодости», человек (как это бывало и в связи с подростковым, «трикстерским», возрастом) не выходил из этого состояния всю свою последующую жизнь, т. е. обращался в постоянно действующего «пассионарного индивида». Когда индивидуальный пассионарный статус волею судьбы или случая совмещался со статусом «предназначенной личности», на исторической арене появлялись такие выдающиеся колебатели мира, как Александр Македонский, Аттила, Карл Великий, Чингисхан, Наполеон и др.
В двухтомнике «Мифы народов мира» (1992) раздела «Трикстер» как такового вообще нет. Трикстер как мифологический персонаж рассматривается в разделе «Культурный герой». Е. М. Мелетинский считает трикстера пародийной разновидностью культурного героя, его комическим дублером. По его мнению, на самой архаичной, зооморфной, стадии трикстер и культурный герой практически нерасчленимы (Ворон, Койот и др.), затем происходит их разделение (Мелетинский Е. М., 1992. С. 26). Мне эта точка зрения представляется несколько надуманной. Дело в том, что трикстер как таковой состоит из двух творческих «половин» — светлой и темной; одна творит во благо людей, другая — во зло им, т. е. он одновременно и герой, и антигерой, и эти две его сути были с ним всегда. Они никогда не разделялись.
Как уже говорилось выше, трикстер всегда «переступает» и «нарушает» — иначе говоря, находится в оппозиции к любому миру, в котором он в данный момент пребывает: в мире зла он переступает через зло (т. е. объективно творит добро), а в мире добра — через добро, объективно совершая зло. Так, чукотский Ворон — наиболее архаичный тип трикстера — в своей негативной ипостаси совершает обманы, подлоги, проявляет неоправданную жестокость и непомерную похотливость, глумится над сакральным, нарушает экзогамные нормы и пр., но в других случаях и ситуациях ведет себя как герой-благодетель: похищает у нижних духов спрятанные ими Солнце, Луну и звезды; изобретает рыболовство, создает реки, оленей, китов, птиц, собак (Мелетинский Е. М., 1979).
Подобным же образом ведет себя более поздний тип трикстера — мансийский Эква-Пырищ. Плут, глумитель и обманщик, он время от времени позволяет себе совершать добрые дела: отбирает у хозяина Нижнего мира Солнце и Месяц, делает первую лодку, отрубает у шестиногого лося две «лишние» ноги и тем самым делает его доступным объектом мясной охоты.
Здесь опять-таки необходимо помнить: трикстер делает добро не из любви к добру и не из любви к людям, а из бесовского стремления вывернуть «наизнанку» любую вещь, любое явление, в том числе зло, которое, будучи «вывернутым», становится добром.
Другое дело, культурный герой. Если трикстер в какие-то моменты и при каких-то обстоятельствах может действовать под личиной культурного героя, то культурный герой, как правило, не опускается до клятвопреступления и глумления над святынями, потому что иначе он теряет героический ореол и превращается в обычного трикстера. Здесь нет обратной связи.
Трикстер и культурный герой несопоставимы, поскольку пребывают в разных семантических плоскостях. Если уж говорить о полярности функций, то трикстеру противоположен не столько культурный герой, сколько шаман, являющийся, как уже говорилось, хранителем миропорядка на своей родовой или родоплеменной территории. Трикстер же — колебатель установленного богами миропорядка, нарушитель равновесного состояния добра и зла. В этом, собственно, и состоит смысл его существования. Он — совместное порождение Бога и Дьявола во имя поддержания двойственной и противоречивой сущности Мироздания.
Динамика понятий добра и зла в язычестве не во всем синхронна динамике образа трикстера. В истории не раз бывало так, что носитель добра воспринимался обществом как носитель зла, а гений — как обманщик и еретик. Чаще всего это случалось, когда проводник нетрадиционных идей приходил в Мир слишком поздно (например, Дон Кихот с его архаичным кодексом рыцарской чести) или слишком рано (многие великие ученые, художники, музыканты). В таких ситуациях мудрец, пророк, культурный герой оценивались «неподготовленными» современниками в негативно-еретическом или пародийно-озорном ракурсах.
Образцом подобного восприятия может послужить приводимый ниже пример. Известный сибирский этнограф Ю. Б. Симченко передал содержание своей беседы с чукотским шаманом Вильгиргином о главных евангельских заповедях. Шаман с удивлением спрашивает своего образованного интеллигентного собеседника, что тому нравится в учении Христа:
«— Все, ~ искренне ответил я.
Вильгиргин крякнул досадливо и стал говорить, все более распаляясь:
— Вот говоришь, что учил он: не убей… Если в твою ярангу прибегает лишенный разума, а таких бывает много, и начинает рубить топором твою мать, твоих детей… Значит это доброе дело — дать ему всех убить и самому погибнуть?… Где здесь разум?… Тот, кто убивает просто так, не может жить с людьми. Тот, кто убил, должен сам умереть. Не он давал человеку эту жизнь и не он имеет право ее прекращать… Это глупое учение. А еще глупое учение — если тебя стукнут по голове, то снова ее подставить. Разумный человек по голове бить не станет. А неразумному подставлять свою голову — глупо. Твоя голова нужнее старикам и детям, которые твоя родня… А вот он говорит: не желай женщин…
— Не желай жен друзей своих, — поправил я…
— Еще глупее, — воспрял старик, — как же к тебе будут твои жены относиться, если ты на них внимания не будешь обращать?» (у чукчей до недавних пор брак носил во многом групповой характер) (Симченко Ю. Б., 1993. С. 84–85).
Приведенный пример лишний раз подтверждает, что христианство как религиозно-нравственную систему нельзя формально проецировать на первобытность, являющуюся социально и биологически обусловленной стадией бытования особых форм осознания Мира. Здесь уместно вспомнить мудрую пословицу: каждому овощу свое время. Дело не в том, хорошо христианство или плохо, а в том, соответствует ли оно социально-экономическому, хозяйственно-бытовому и нравственно-психологическому состоянию того или иного «христианизируемого» языческого народа. И здесь нельзя не согласиться с В. Г. Богораз-Таном, считавшим, что применительно к первобытности «его (христианства. — М. К.) неестественное миролюбие с теоретическим представлением ланиты под бьющий удар, такие правила, как "любите ненавидящих вас", "благословляйте проклинающих вас" на практике вели к затемнению здоровых инстинктов жизни» (Богораз-Тан В. Г., 1928. С. 133).
К. Г. Юнг полагает, что общая направленность эволюции образа трикстера идет по линии постепенного превращения его в свою противоположность, а именно в спасителя (Юнг К. Г., 1996 в. С. 355–356). Здесь Юнг, видимо, излишне доверчиво отнесся к довольно путаному, но популярному в свое время тезису о прямой генетической преемственности: