трикстер — культурный герой — спаситель.
Мне думается, что трикстер, хотя и продуцировал в Мир постоянно добро и зло, сам по себе никогда не перерождался в какой-либо семантически и функционально однозначный персонаж (спасителя, дьявола). Это не означает, однако, что трикстер как образ оставался неизменным. Как уже говорилось выше, одним из его частичных или полных современных воплощений является тип ученого-«переступателя», который, как и юнговский трикстер, обладает «перспективы значительно более высокого развития сознания благодаря огромной тяге к знаниям» (Юнг К. Г., 1996 в. С. 348). Однако зачастую остается тайной за семью печатями, что же принесет человечеству очередное новое знание. «Практически все величайшие проблемы жизни, — заметил мудрый Юнг, — неразрешимы в своей основе; такими им и должно быть, ибо они выражают неизбежную полярность, присущую любой самоопределяющейся системе» (Юнг К. Г., 19946. С. 164).
Замечу в этой связи, что стремление ряда ученых-историков выдать на-гора «непротиворечивую» концепцию тех или иных сторон биографии человечества трудно признать оправданным. Любое по-настоящему глубокое, многоуровневое, системное историческое построение просто обречено быть «противоречивым», иначе оно утратит способность адекватно отражать объективную противоречивость исторического процесса.
Опасность трикстера не в нем самом, а в его полной победе и в его полном поражении. Античное язычество погибло главным образом потому, что и люди, и боги греко-римского мира стали воплощением трикстерских начал. Трикстерство оправданно лишь как фермент, как дрожжи, но из одних дрожжей (как, впрочем, и без дрожжей) хлеба (во всяком случае, настоящего) не испечешь.
Вне трикстерства развитие человечества вообще немыслимо. В. Метерлинк и П. Д. Успенский (первый — в блестящем энтомологическом исследовании «Жизнь термитов», второй — в не менее блестящем философском труде «Новая модель Вселенной») пришли, на первый взгляд, к совершенно фантастическому заключению, что Природа в дочеловечес-кий период пыталась устроить разумный социум на основе мира насекомых — пчел, муравьев, термитов, строение организма которых биологически во многом совершеннее, чем у человека и животных. Однако эксперимент не удался, и его пришлось отменить. Хотя ни Метерлинк, ни Успенский не упоминают о трикстере, все их рассуждения наводят на мысль, что главной причиной неудачи проведенного опыта (если он действительно имел место) явилась незаложенность в него идеи трикстера.
«Их древнейшая цивилизация, — пишет Метерлинк о термитах, — является наиболее любопытной, наиболее полной, наиболее разумной и, в некоторой степени, наиболее логичной… из всех цивилизаций, которые появились на земном шаре перед нашей собственной.
…В термитнике боги коммунизма стали ненасытными Молохами: чем больше им отдают, тем большего они требуют — и упорствуют в своих требованиях до тех пор, пока индивид не будет уничтожен, а его нищета не станет абсолютной. Эта ужасная тирания не имеет подобия среди людей, ибо если у нас благами цивилизации пользуются хотя бы немногие, в термитнике ими не пользуется никто.
Дисциплина, более суровая, чем у кармелитов или траппистов, и добровольное подчинение законам или правилам, пришедшим Бог знает откуда, не имеют себе равных ни в одном человеческом обществе…Здесь нет отдыха, кроме последнего для всех сна; здесь недопустима болезнь, а слабость несёт за собой смертный приговор. Коммунизм доведён до границ каннибализма и копрофагии.
…Прежде у термитов были крылья; теперь их нет. У них были глаза, которыми пришлось пожертвовать. У них был пол, но и его пришлось принести в жертву» (Успенский П. Д., 1993. С. 78).
Эволюция так называемых общественных насекомых — пчел, муравьев, термитов — моделирует, мне кажется, судьбу «бестрикстерских» человеческих обществ, в которых нет места сомнению, переступанию и индивидуальности. Особенно наглядно и откровенно это проявилось в полпотовском варианте коммунистического «рая»: поголовное уничтожение всего мыслящего и сомневающегося, полное истребление всякой духовности, культивирование всеобщей нищеты и одинаковости, воинствующее невежество, жесточайшая дисциплина, строжайшая регламентация всего и вся, тяжелый беспросветный коллективный труд (непонятно во имя чего) и т. д.
Если рассматривать человечество с точки зрения оправданности его существования, то напрашивается предположение, что в системе земного (а может быть, и вселенского) Мира человеческий род призван играть роль трикстера. В этом суть и смысл человечества как природного феномена. С одной стороны, оно необходимо Природе, потому что вне человеческого разума Мир и все Сущее вообще бессмысленны. С другой стороны, человечество своим существованием и своей непредсказуемостью нарушает вселенское равновесие, вредит Миру, разъедает его, как раковая опухоль.
Трудно предугадать, что может предпринять Природа (Мировой Дух?) во имя безопасности Мироздания. Низведет человечество до уровня термитника? Но уничтожение разума убьет сущность Мира, его главный смысл. Пришлет на Землю спасителя, мессию, чтобы вложить в человечество новую, более удобную нравственную концепцию? Однако, как свидетельствует история, никто из спасителей не сумел уравновесить Мир на сколько-нибудь длительный период. Спустя некоторое время страсть к «переступанию» опять начинала обуревать страждущих. Восстав из глубин бессознательного, она воплощалась в трикстера, а вслед за этим возникали новые кризисные ситуации, требующие своего решения.
Все возвращается на круги своя.
И так будет, пока существует наш земной Мир.
Рис. 44. «Трикстеры». Камень. 1 — предположительно первая половина II тысячелетия до н. э. Совхоз Мичуринский (Кустанайская обл., случайная находка); 2 — предположительно I тысячелетие до н. э. Песчаный карьер (пос. Потанино, Челябинская обл.).
Рис 45. Божественный всадник на коне-лосе. Бронза. Вторая половина I тысячелетия н э. Шутовское культовое место (Томская обл.).
ГЛАВА СЕДЬМАЯШАМАН
Иерархия культовых лиц
В предыдущей главе говорилось, что главные функции сибирского шамана состоят в следующем: 1) он — куратор бесперебойности жизненного круговорота; 2) он — страж миропорядка на своей родовой земле; У) он — хранитель равновесного состояния «верхних» и «нижних» проявлений на вверенном ему участке Среднего мира.
Шаман, в отличие от других культовых лиц, прежде всего от колдуна и от жреца, завязан на все три мира Вселенной — на Средний, Верхний и Нижний. Но ведь, может возразить кто-то, есть «белые» и «черные» шаманы: первые общаются только с верхней половиной Вселенной, вторые — только с нижней (Средний мир, являющийся пограничной вселенской сферой, в той или иной мере доступен и «белым», и «черным» шаманам). Однако дело вот в чем: разделение шаманов на «белых» и «черных» — не что иное, как показатель умирания шаманства и шаманизма, их грядущий упадок. «Белый шаман» — это уже не шаман, а жрец, а «черный шаман» — это обычный колдун. Причисление того и другого к категории шаманов имеет место из-за не вполне корректного употребления терминов.
Шаман с его многозначным культовым статусом в определенных ритуальных ситуациях может предстать как в качестве колдуна (когда он идет на связь с духами Нижнего мира), так и в качестве жреца (когда камлает на Верхний мир). Но ни жрец, ни колдун никогда не выступают в роли шамана, поскольку, в отличие от последнего, их ритуально-обрядовые действия направлены, как правило, лишь на один из внеземных миров — на Верхний (жрец) или на Нижний (колдун). Здесь нет обратной связи.
Из отечественных этнографов-религиоведов к пониманию истинного соотношения статусов жреца и колдуна в связи с так называемым «белым» и «черным» шаманством ближе других, на мой взгляд, подошли НА. Алексеев (1984), К. М. Герасимова (1992), П. А. Слепцов (1992).
Следует учитывать, что «белое» и «черное» шаманство имело весьма узкую локализацию — лишь на тюрко-монгольском юге Сибири, преимущественно в алтае-саянском регионе, за пределами которого оно известно лишь у бурят и якутов. А. В. Анохин отметил у алтайцев три равноправные культовые группы: 1) обычные шаманы, камлавшие «черным» и «чистым» тосям, т. е. нижним и верхним богам; 2) «черные шаманы», ориентированные на «черных тосей»; 3) «белые шаманы», общавшиеся только с «чистыми тосями» — Ульге-нем, его сыновьями, духами гор и др. (Анохин А. В., 1924. С. 108–130). Аналогичная трехчленная градация шаманов отмечена у якутов и бурят: «белый шаман» (жрец), «черный шаман» (колдун) и истинный, традиционный шаман, камлающий на все три мира.
У якутов на весенних и летних общественных ритуальных праздниках иногда были задействованы «белый» и «черный» шаманы. Первый стоял (или шел) лицом к востоку, был одет в шкуру белого жеребенка и шаманил около белых березок с зелеными листьями. Второй же был ориентирован на запад, одет (в отличие от «белого шамана») в шаманский костюм, шаманил около жеребца черно-пегой масти и совершал жертвенные кропления дырявой ложкой (Худяков И. А., 1969. С. 262).
«Белые шаманы» практически не болели шаманской болезнью. Якутский «белый шаман», в отличие от «черного», не сопровождал свои действия чрезмерной отдачей физической и психической энергии. Он апеллировал к богам и духам не столько от имени отдельных лиц и групп, сколько от общества в целом. «Служил только добру, высшим богам. У него не было шаманского костюма и бубна, он носил белую одежду…, никогда не общался с дьявольской силой, кровавых жертвоприношений не делал, не резал скотину в жертву, а посвященную же небожителям скотину берегли, на ней не ездили, по возможности холили» (Габышев Е. С., 1992. С. 99).
Алтайские «белые шаманы» камлали лишь летом, в теплую погоду, поскольку зимой небо «замерзает», и Верхний мир становится недоступным для посещения. Они, как и их якутские «белые» собратья, не имели полного набора традиционных культовых принадлежностей. Так, у них, в отличие от обычных и «черных» шаманов, не было специального костюма — маньяка. Они камлали в обычном халате, к спине которого пришивали три белые ленты, спускающиеся до полу (Анохин А. В., 1924. С. 38). «Белые шаманы» у алтайцев так и назывались — «безманьячные» («маньяк йок»).