В роли двойников («напарников») могли выступать и люди, имеющие одинаковое имя. Одноименность как бы предполагает возможность взаимозаменять души, тем более что светлая человеческая душа (душа-птица), носительница наследования жизни, обычно ассоциировалась с именем (душа-имя). По рассказам якутов, «случается иногда, что колдун сделает наговор на одного человека, а вместо него погибает другой; это бывает большею частью в тех случаях, если погибший был тезкой тому человеку, на которого сделан наговор» (Худяков И. А., 1969. С. 305). Вышеописанный обычай перемены имени у сибирских аборигенов в ряде случаев практиковался во избежание подобных роковых «ошибок». Поэтому по нормам первобытного этикета следовало избегать дублировать имена, «принадлежащие» другому роду. Это квалифицировалось как покушение на душу или во всяком случае как готовность «украсть» ее. «Каждый род или поколение, — сообщает Фр. Белявский о нижнеобских уграх, — имеет свои собственные имена по назначению родных или в память покойных; присвоение же имени из чужого рода и без согласия считается величайшею обидою, и дело оканчивается не иначе как дракою» (Белявский Фр., 1833. С. 123).
Один старик, рассказывают тазовские селькупы, чтобы спасти своего тяжелобольного сына, попросил шамана: «Отдай моему сыну мою душу. Пусть лучше я умру, а сын будет жить». Шаман сделал маленькую фигурку из светлого железа и вселил в нее душу старика. Последний сразу же умер. Шаман отдал фигурку куай его сыну и велел повесить её на грудь. Сын старика выздоровел и всю жизнь носил на груди куай (Пелих Г. И., 1998. С. 54).
На р. Юган в Западной Сибири был такой случай. Богатый остяк, оказавшись при смерти, вызвал шамана (колдуна?). Тот подтвердил неотвратимость смертельного исхода, однако потом заявил, что может перенести болезнь на другого человека. Больной согласился и к вечеру того же дня выздоровел. Зато в тридцати пяти верстах этой же болезнью заболел другой остяк и обратился за помощью к своему шаману. Последний оказался слабее первого и не смог справиться с недугом. Тогда позвали еще нескольких. Лишь двенадцать шаманов, объединив усилия, спасли больного от смерти. Они перенесли болезнь на третье лицо — остяка из дальнего селения, который вскоре умер в тяжких мучениях (Старцев Г., 1928. С. 93). К сожалению, теперь трудно установить, идет ли в приведенном случае речь о шаманах или о колдунах, поскольку в старой сибирской этнографической литературе (а нередко и в новой) шаманами называли практически всех культовых лиц, в том числе колдунов.
У сибирских эскимосов «перенесение» болезни происходило проще и безопаснее. По свидетельству Т. С. Теина, «во время похорон кого-нибудь шаман брал с собой человека, страдающего разными недугами. Когда покойника клали на приготовленное для него место, больной стряхивал со своего тела болезни на умершего. Считалось, что таким образом на него переходили недуги больного» (Теин Т. С., 1981. С. 220). Чукчи тоже практиковали обряд «стряхивания» болезни, но в ином ритуальном оформлении. При эпидемиях они приносили в жертву нижним духам огнивную доску и связки семейных охранителей. При этом «священные предметы раскладываются на земле, и все члены семьи, один за другим, стряхивают на них свои воображаемые болезни. Затем доску и связки охранителей уносят и оставляют в тундре» (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 61).
Гораздо сложнее дело обстояло в тех случаях, когда болезнь начиналась по причине похищения злыми духами человеческой души. Тогда лечебное камлание проходило по полной программе — с диагностированием, с настройкой шамана на камлание, с призыванием духов-помощников, с трудным и опасным путешествием по мирам Вселенной.
Кетский шаман в поисках «украденной» души сначала проверял места, где в разное время жил больной, и все дороги, по которым он когда-то ходил. Не найдя пропавшую душу в земных пределах, шаман отправлялся на самую опасную сторону Вселенной — северо-западную, где находился мир злых духов и главное местообиталище богини смерти Хоседам (Алексеенко Е. А., 1981. С. 109).
У ряда сибирских народов шаманы не отправлялись на поиск души, не пообщавшись предварительно с пациентом во время его сна или не расспросив его о содержании последних снов. Так, нанайский шаман вскоре после начала камлания спрашивал у больного: «Видел ли ты во сне во время болезни такую-то местность, где тебя кто-то окликнул?» Больной отвечал «да» или «нет». Далее шаман задавал новые наводящие либо уточняющие вопросы: «Ты во сне упал с такой-то горы?» или «Ты переходил там-то речку и чуть не утонул?» По ответам больного шаман определял приметы той дороги, по которой злые духи влекут похищенную душу, и события, которые там в это время происходят. Это было нужно, чтобы правильно организовать погоню и не сбиться с пути (Смоляк А. В., 1991. С. 182).
Здесь шаман поступает, как опытнейший психотерапевт. К. Г. Юнг вслед за З. Фрейдом убедительно показал, что «анализ сновидений ведет к глубочайшим тайнам личности, благодаря чему он является бесценным инструментом в руках врача и воспитателя души» (Юнг К. Г., 1994а. С. 53). Юнг считает, что этот анализ позволяет проникать в глубь бессознательного. «Сновидения, — пишет он, — содержат в себе образы и мыслительные взаимосвязи, которые мы не производим осознанным намерением. Они возникают спонтанно, без нашего содействия и тем самым представляют собой непроизвольную психическую деятельность. Поэтому сновидение есть, собственно, в высшей степени объективный, так сказать, естественный продукт психики, вследствие чего от него можно ожидать по меньшей мере ссылок и намеков на некоторые основные тенденции душевного процесса» (Юнг К. Г., 1994а. С. 167).
Крайне желательно было догнать духов-злоумышленников, пока они не скрылись в глубинах Преисподней, откуда выручить украденную душу намного труднее. В родных стенах духи-похитители чувствовали себя гораздо увереннее и нередко отказывались вернуть душу даже за сколько-нибудь приемлемый выкуп.
Тем не менее, некоторые шаманы могли спасти душу даже тогда, когда больной уже умер. Шаманские истории приписывают этот дар селькупским, нганасанским и другим сибирским шаманам. Уменьем оживлять умерших сородичей обладали, например, восточ-нохантыйские шаманы категории «ысыльта-ку» — но лишь в тех случаях, когда душа была изъята явно незаконным образом, раньше отведенного богами срока.
Тогда ысыльта-ку поступал так: удалял всех домашних из жилища, ложился рядом с покойником и укрывал себя вместе с ним единым смертным покрывалом. И так лежал три дня — время, достаточное, чтобы дойти до Преисподней, справить там все необходимые дела и вернуться назад.
Достигнув темной страны, шаман — точнее, его мистический двойник (шаманская душа), — направлялся прямо в резиденцию хозяина Нижнего мира с просьбой расследовать неблаговидный поступок его подданного, совершившего незаконное изъятие души земного человека. Владыка страны мертвых выслушивал жалобу со всей серьезностью, тут же самолично выяснял обстоятельства дела и, если находил, что его подчиненный сыграл не по правилам, приказывал немедленно вернуть душу. Шаман приводил вызволенную душу домой и внедрял ее в тело умершего; вслед за этим покойник начинал оживать, произносить слова (сперва бессвязно, потом все более осмысленно), наконец поднимался и выходил вместе со своим спасителем наружу к ожидающим исхода дела родственникам (Кулем зин В. М., 1976).
Примерно так же происходит оживление умершего у якутов. «Неправильно» унесенные нижними обитателями души земных людей возвращались назад — после путешествия шамана в Нижний мир и апелляции к главному духу страны мертвых, именуемому Корнем Девяти Смертей. Доказав «неправильность» кражи души того или иного человека, шаман приносил его душу домой и вдувал в ухо лежащего в юрте мертвеца (Худяков И. А., 1969. С. 288–289).
Право апелляции к высшим подземным инстанциям отмечено и у других сибирских народов. У алтайцев смерть, вызванная неправомочным вмешательством темных сил, считалась неестественной, преждевременной; ее можно было «отменить» приношением жертв хозяину Нижнего мира Эрлику (Анохин А. В., 1924. С. 20).
У чукчей возвращение души умершего происходило в более архаичном варианте: «Для этого заклинатель обращается к Верховному существу и к Утренней заре. Он просит у них их собаку. После этого просящий дует в ухо умершего и воет собакою: уу, уу, уу! Собака убегает догонять покойника (его душу. — М. К.). Она долго бежит за ним, лает и воет: гав, гав, гав! Скоро она обгоняет его и встречает на дороге сердитым страшным лаем. В конце концов она заставляет умершего вернуться обратно. Тогда он начинает дышать и выздоравливает» (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 172).
Таким образом, смерть человека, по сибирским языческим верованиям, определялась одним из двух главных факторов: 1) изначально установленным богами жизненным пределом (у обских угров его устанавливала богиня-мать Калтащ, или Пугос; по верованиям алтайцев, срок жизни человека определялся сообща Эрликом и Ульгенем при встрече их в особом месте, называемом Черный Пень (Анохин А. В., 1924. С. 20); однако это, возможно, сравнительно поздняя узурпация судьбоносной функции богини-матери Умай); 2) происками злых духов.
Эту двойственность хотелось бы воспринимать как соотношение «закономерного» и «случайного», но, скорее всего, здесь имеет место смешение двух разновременных мировоззренческих трактовок причин смерти; из них более архаичной представляется вторая (происки злых духов). Совместное предопределение Верхом и Низом срока человеческой жизни — это уже высший закон, знаменующий утверждение миропорядка вместо былой неупорядоченности. После этого бесконтрольное «воровство» темными силами человеческих душ стало делом незаконным, предосудительным.
У алтайцев это упорядочение происходило следующим образом: сначала люди не знали смерти, жили единым стадом и размножались без числа и меры. Обеспокоенный этим, Ульгень послал своего слугу Яр-Чеченя к людям навести порядок и избавить Землю от губительной тесноты. Тот установил брачные правила, «а прежде все жили вместе и плодились, как животные, не разбирая никакого родства и не зная законов супружества» (Вербицкий В. И., 1893. С. 98). Одновременно каждому рожденному на Земле человеку устанавливался определенный срок жизни. По окончании этого срока на Земле появлялся нижний дух и уносил темную человеческую душу в Нижний мир; светлая же душа, освободившись, улетала вверх, на небо.