Находки петроглифических изображений медведя на территории Сибири сравнительно редки и связаны преимущественно с «миром неолитического искусства» (Окладников А. П., Мартынов А. И., 1972. С. 182, 183; Черемисин Д. В., 2000. С. 21).
В бронзовом и железном веках к каменным, глиняным, костяным и деревянным изображениям медведя добавились медные и бронзовые. Большинство медно-бронзовой пластики происходит из культовых памятников железного века — кладбищ, жертвенных мест, святилищ. Помимо скульптурных изображений, встречаются гравированные рисунки медведя, преимущественно на бронзовых бляхах и зеркалах. Петроглифические «портреты» медведя постнеолитического времени обнаружены на уральских, Томской, Пегтымельской (Чукотка) писаницах, а также на Алтае и в разных местах Восточной Сибири (Широков В. Н., 2000; Черемисин Д. В., 2000). Менее выразительные, а потому спорные изображения медведя (?) на каменных отщепах известны в пред- и ранненеолитических комплексах Дальнего Востока (Таборев А. В., 2000). Эпохально-хронологическая привязка большинства названных петроглифических сюжетов весьма затруднительна. По мнению специалистов, самые ранние из известных на Урале и в Сибири наскальных изображений медведя едва ли уходят глубже неолитической эпохи.
Медведь поражал людей не только силой, но и «человекоподобием». Он умеет ходить на задних лапах и вообще ведет себя «по-человечески». Если верить остяцким и селькупским бывальщинам, медведь при случае находит лесину и пользуется ею как рычагом при переворачивании колоды. Присмотрев еще летом подходящую берлогу, медведь замечает облюбованное место, заламывая вершину ближайшего деревца; путая следы перед залеганием, он, если возможно, подходит к своему лежбищу по лежащему в воде бревну. Лакомящийся малиной медведь иногда таскает с собой чурбан для трамбования болотных кочек. Кроме этого, сибирские аборигены приписывают медведю качества, в действительности ему не свойственные: способность понимать человеческую речь, обыкновение красть женщин, сожительствовать с ними и даже иметь от этого потомство.
Коренные жители Сибири избегали называть медведя его настоящим именем, а употребляли заместительные выражения: «отец», «лесной богатырь», «священный зверь», «урманный старик» и т. п. Остяк не говорил: «Мы застрелили медведя» или «Мы сняли с него шкуру», а почтительно сообщал: «Священный зверь скончался» или «Мы сняли с лесного князя его священную малицу».
Клятва на медвежьей шкуре и особенно на медвежьей голове считалась самой крепкой и нерушимой; она исполнялась в качестве официальной присяги сибирских князьцов на верность русскому царю. Клык и коготь медведя хранились как обереги и талисманы. У остяков медвежий клык подвешивался над зыбкой или надевался на шею ребенку. Ненцы носили клык медведя на поясе и считали, что он оберегает от злых духов и приносит удачу в охоте. Потребность в медвежьих клыках была так велика, что южные ненцы покупали их у северных, которые жили в местах, более богатых (белыми) медведями (Хомич Л. В., 1966. С. 117). Тунгусы, по свидетельству А. Золотарева, «держат при себе некоторые части медведя, которые обладают способностью отгонять всяких злокозненных духов, покушающихся на жизнь и здоровье тунгуса» (Золотарев А., 1934. С. 26).
Культ медведя ярче всего проявился в Медвежьем празднике. В Северной Азии он известен в двух основных вариантах. Первый представлен у обских угров, второй — у нижнеамурских и сахалинских народов (нивхов, орочей, айнов и др.). У остальных урало-сибирских групп обрядность, связанная с почитанием медведя, сохранилась менее отчетливо и выступает, как правило, в виде отдельных культовых актов, не складывающихся в сколько-нибудь цельную ритуально-обрядовую церемонию.
У обских угров наиболее изучены так называемые «спорадические» Медвежьи праздники, посвященные чествованию каждого убитого на охоте медведя и носившие сугубо родовой характер. В самом обобщенном виде «спорадические» церемонии представляют собой следующее: добыв медведя, охотники снимают с него шкуру, с головой и лапами, после чего доставляют домой, где помещают на почетном месте, мордой к очагу, вытянуто, на животе; голову укладывают между передними лапами. Шею повязывают шарфом, на голову надевают шапку, а медведице — платок. Перед головой ставят фигурки оленей из хлеба или из бересты, маленькие берестяные сосуды с сушеной рыбой, вареным мясом, орехами и другими яствами; здесь же кладут гребень и чип (мелкие древесные стружки, используемые вместо полотенца). Глаза медведя прикрывают серебряными монетами, на конец морды надевают берестяной кружок, а на «пальцы», если это самка, — берестяные кольца.
Прибывающих гостей перед входом в юрту подвергают очистительному обряду: обливают водой или осыпают снегом. Входящие почтительно здороваются с медведем, низко кланяются ему, целуют в голову, приговаривая: «Царь леса», «Добрый старик» и другое — в том же радостном, приветственном тоне. При этом окунают руку в куженьку (берестяной сосуд), стоящую у головы медведя, и омывают лицо водой. Женщины могут смотреть на медведя и целовать его, лишь прикрыв лицо платком.
Праздник открывается вечером и длится пять ночей (если убит медведь), четыре ночи (если убита медведица) и две-три ночи (если убит медвежонок). Каждая очередная ночь начиналась песнями и сказаниями трех исполнителей, повествующих о тех или иных славных эпизодах из жизни медведя. Пели также о героическом прошлом своего народа, о богатырях и их военных приключениях. Всего во время праздника исполнялось до трёхсот песен и сказаний. Среди них звучала и так называемая «тотемная» песнь о женщине, родившей трех детенышей — двух медвежат и «дитя человеческое», девочку, от которой пошли люди обско-угорской фратрии Пор.
Песенно-фольклорному жанру отводилась первая половина ночи. Далее начинаются «танцы предков», обычно наряженных птицами и зверями, коллективные пляски, драматические представления. У ваховских остяков кто-нибудь из охотников надевал медвежью шкуру и начинал бороться с присутствующими, одолевая последовательно семь борцов; в восьмой борьбе на «медведя» нападают сразу семь «богатырей» и, наконец, побеждают его. Лица самодеятельных актеров обычно прикрыты берестяными масками, чтобы медведь, если ему вдруг захочется отомстить обидчикам, не узнал их. Драматические действа нередко носят пародийный и фривольно-сексуальный характер. Женщины в песнях и представлениях не участвуют. Они вправе лишь танцевать, и то прикрывши лицо платком и натянув рукава на пальцы, чтобы не смущать «священного гостя» оголенностью своего тела.
Наконец, участники праздника приступают к поеданию медвежьего мяса. При этом пирующие делают вид, что медвежатину едят не они, а кто-то другой, не имеющий к ним отношения. Ваховские остяки в процессе еды приговаривают: «Кок, кок! Ворон ест твое мясо, не я!». После трапезы обязательно следует обряд очищения, чаще всего окропление водой.
Последняя ночь семантически наиболее насыщенна и делится на две половины. «Первая часть, — пишет Н. В. Лукина, — проходит по обычной программе, после чего все начинается как бы сначала: поют песни и рассказывают сказания про медведя, но затем появляются предки самых высоких рангов: Калтась, Мир-суснэ-хум и др. После традиционных мужских, женских и коллективных танцев начинаются драматические представления, но это уже не фарсы, а скорее мистерии, наполненные глубоким социально-религиозным смыслом» (Лукина Н. В., 1990. С. 23).
Наутро остатки медведя, в том числе шкуру с головой и лапами, уносили в лес на священное место. Женщины варили заднюю часть зверя, мужчины готовили себе голову, сердце, лапы и съедали все это с соблюдением определенных ритуально-обрядовых правил. Так, кости не раздробляли, чтобы медведь в будущем мог вновь облечься плотью. Праздничные посохи, берестяные маски и другие ритуальные принадлежности праздника складывали у подножия священного дерева. Череп вешали на ветвь, шкуру тоже, а клыки и когти хранили как обереги и талисманы.
Помимо только что описанных «спорадических», у обских угров имели место и так называемые «периодические» Медвежьи праздники. Они носили более широкий, фратриальный (под эгидой фратрии Пор) характер, проходили в строго определенные сроки. Центром этих праздничных церемоний было обычно селение Вижакоры, где содержался специальный общинный дом, предназначенный для их проведения. Праздник повторялся в течение семи лет (между концом декабря и началом весеннего равноденствия), затем следовал семилетний перерыв, после чего календарные священные действа возобновлялись — до следующего семилетнего перерыва. В праздничной обрядности тоже прослеживается определенная этапность.
«В фольклорном отношении, — замечает Н. В. Лукина, — наиболее интересен первый период, длящийся четыре ночи. Он отводился песням и сказаниям про медведя и танцам родовых предков. Здесь особое значение придавалось сказаниям о происхождении людей Пор, об установлении обрядов Медвежьего праздника и табуации мяса медведя. В последующий период «играли», время от времени исполняя различные танцы, но главным образом устраивая драматические представления. Самой важной была завершающая фаза. По содержанию она напоминает вторую половину последней ночи «спорадического» Медвежьего праздника, но количество драматических сценок значительно больше, а их сюжеты — разнообразнее. Окончания же действий сильно различались. Завершался периодический праздник сценой прихода менквов (диких человекоподобных лесных существ. — М. К.), которые уносили используемые во время игр предметы в культовый амбарчик, находящийся в лесу. По мнению В. Н. Чернецова, спорадический Медвежий праздник более позднего происхождения и является сокращенным вариантом календарных фратриальных действий» (Лукина Н. В., 1990. С. 23–24).
Дальневосточный (нижнеамурско-сахалинский) вариант Медвежьего праздника полнее всего изучен у гиляков (нивхов). Если у обских угров этнографически наиболее известны «спорадические» Медвежьи праздники, то у гиляков — «периодические». Последние носят межродовой характер. Родовыми они являются лишь постольку, поскольку устройство, организацию его, включая все расходы, берет на себя тот или иной конкретный род. За несколько лет до праздника ловят медвежонка, и род-устроитель вскармливает его до взрослого состояния — то одна, то другая семья, по очереди.