Зурабов слушал, не перебивая. Даже тени осуждения не мелькнуло на его одутловатом лице. Речь шла о делах, вполне, по его разумению, обычных. Все было бы поправимо, будь у Скирдюка «покрышка», то есть — вышестоящий начальник, который с ним в сговоре. Но то была армия, пусть по слабости грешный, но все же неприступный старший лейтенант Хрисанфов, а дальше — военная прокуратура, которую ни разжалобить, ни подкупить.
— Сколько я ему, черту лысому, поллитров перетаскал, — поносил Хрисанфова Скирдюк, — но кому про это докажешь? За склад же отвечаю я!
Начиналась с точки зрения Зурабова лирика.
— Короче! — прервал он нетерпеливо. — Тебе нужна «шпаклевка»?!
Так в кругу жуликов называлась примитивная махинация, когда, обеспечившись, разумеется, круговой порукой, можно было перебрасывать, скажем, ящик масла со склада, где только что прошла проверка, на склад, где была недостача и куда ревизоры лишь намеревались нагрянуть. Конечно же, сразу после переучета этот ящик с маслом возвращали на место.
— Так, так, — продолжал Зурабов, — ну, допустим, я за одни твои красивые глаза постараюсь, но остальные должны получить «парнос»?
И этот термин, бывший в ходу у жулья, Скирдюку был небезызвестен: каждый, участвующий в сделке, имеет право на свою долю. Бескорыстно в деляческом мире никто ничего не совершает, тем паче — не рискует даром. Скирдюк заверил, что вернет продукты с процентом. Минула бы только гроза.
— Ладно, — решил Зурабов, — нравишься ты мне, иначе бы я ни за что...
Он пообещал хороший куш своему главному бухгалтеру и ближайшей подруге Эсфирь Марковне, получил необходимые документы на вывоз и ограничил Скирдюка жестким сроком. Вскоре, не скрывая радости, Хрисанфов доложил по начальству, что излишки обнаружены у них на складе и уже учтены, тут же прибыл хозяйственник из штаба, убедился, что все в порядке, и вскоре Скирдюк уже смог постепенно возвращать на холодильник продукты, одолженные ему Зурабовым.
— Спасибо! — говорил он искрение Эсфирь Марковне, прижав ладони к сердцу.
Она, однако, лишь хмыкнула в ответ.
Он понимал, конечно: она ждет от него то, что обещано.
Теперь Скирдюк и впрямь «завязал» с гулянками, но все же, будучи в Ташкенте, заглянул в «Фергану». Романа на эстраде не было, а когда Скирдюк спросил о пианисте, завзалом Григорий Григорьевич раздраженно ответил нечто неопределенное. Не то — «уволился», не то — «перешел, куда, не знаю». Не знали ничего о своем жильце и старики, хозяева дома на Маломирабадской. «Оставил квартплату и исчез. Мы его даже не видали».
И Скирдюк начал забывать о пианисте. Он по-прежнему приворовывал, однако теперь ничего не тратил, а создавал то, что называлось «заначкой» — припрятывал продукты, чтоб покрыть недостачу. Брешь все же образовалась огромная, и Скирдюк с тоской прикидывал, сколько же месяцев придется таскать, чтобы заделать ее! А вдруг — налетная ревизия? Он холодел при мысли об этом и потому еще настойчивей продолжал ухаживать за Зиной Зурабовой. «Один раз Мамед выручил, в другой раз поможет тоже».
В дождливый вечер примчался он на своем мотоцикле с горки, где жили Зурабовы, домой и увидел около своего дома темную фигуру в плаще с капюшоном.
— Пустишь переночевать?— спросил Роман и шагнул первый в комнату, едва Скирдюк открыл дверь.
— Что это с тобою, Рома? — спросил Скирдюк. — Пропадал ты вроде где-то?
— Потом, — сквозь зубы откликнулся Роман. Видно было, он страшно утомлен. У него даже руки дрожали, когда он торопливо пил чай и закусывал.
Он проспал до следующего вечера и лишь тогда сказал Скирдюку:
— Никаких тайн мадридского двора. Просто — шухер небольшой с валютой. Дернуло меня связаться с фраерами, а один — попух и раскололся. Вот и все. Пронесет, — заключил он беспечно, — ты здесь в любом случае ни при чем... Да! Свои дыры ты залатал?
Скирдюк рассказал о Зурабове.
— Ну вот видишь, — заключил Роман не без удовлетворения, — умных людей слушаться надо.
— А толку? — с горечью возразил Скирдюк. — Рассчитываться же с ними треба, да еще — с лихвой.
— Выход у тебя один, — Роман продолжил горячим шепотом: — Надо стать у них в доме что называется своим человеком. Замуж за тебя эта Зиночка еще не готова?
— Такого не хватало!
— Пижон! Тебе же спастись надо, а там — трава не расти!
— Парнос ихний за мной остался, — вздохнув, признался Скирдюк. — Бухгалтерше Фирке должен, бумажки она не берет, стерва. Как приду, так и напоминает: «С пустыми карманами люди гешефты не делают...»
Роман долго смотрел на него, что-то взвешивая.
— На! — вдруг произнес он, решившись, и вытащил откуда-то из-за галстука булавку с зеленоватым ограненным камнем. — Отдай ей и пусть заткнется.
— Рома! — Скирдюк не находил слов. — Я отдам тебе, отдам... Счастья мне, свободы не видать, ежели брешу! Я ж теперь братом тебя считаю. Как же только найти мне тебя, ежели что?
Пианист остановил его излияния.
— Ладно, — сказал он, — время придет — сочтемся. А найти меня так: оставь на почтамте открытку на имя Ко́зел Любови Львовны. Записывать не надо. Запомнишь и так: не Козёл, а Ко́зел. Зовут ее — Любовь, слово тебе дорогое, а папашу ее звали Лев. Лев Козел. Смешно? Вот и запомни. Напиши всего два слова: «Старшина соскучился». Я тебя сам и найду. Недостача у тебя и сейчас, наверное, еще немалая?
— Куда ж она денется клятая? — Скирдюк вздохнул.
— Выходит, придется опять перетырить?
— Как там перетыришь? — Скирдюк безнадежно махнул рукой.
— Происходят же, наверное, опять какие-то изменения, как у вас в армии говорят, в личном составе? Ну, как тогда, с карантином. Или что-то похожее.
Скирдюк посуровел.
— Про такое рассказывать у нас не положено.
Роман усмехнулся:
— Чудик! Я что, точные сведения требую? На кой они мне? Просто другого выхода у тебя нет. — Он улыбнулся: — Помню, мы с сестрой, когда маленькие были, таскали втихую у матери из банки малиновое варенье. Очень нравилось оно нам. Бывало, начнем, по ложечке, по ложечке, смотришь — полбанки нет. А мама варенье берегла для гостей, или если простудится кто. Всего три банки, помню, было, в разных местах стояли. Одна — дальше всех; за шкафом в спальне. Вот мы ее оттуда и достали, полную, и держали на виду, а початую — в спальне прятали. Мать к столу варенье подаст, мы потом еще пару блюдечек скинем, а добавляем из той, что в спальне. Пока она совсем не опустела. Тогда мы поступили совсем мудро: выкинули пустую банку на помойку. Мама потом голову потеряла: ищет, ищет, себя ругает, куда я эту банку поставила? А про нас и не подумала. Смешно?
— Когда про варенье — конечно...
— Но ты учти, — жестко продолжил Роман, — я из первых заработанных денег (в детском саду больную музвоспитательницу подменял) купил на базаре точно такую же банку малинового варенья и в шкаф поставил. — Он усмехнулся снова: — Мама нашла ее, попробовала и ахать начала: «Испортилось немного... Переложила я сахара, наверное».
— Понял я, понял, Ромочка, зачем ты эту байку рассказал...
Скирдюк тяжко задумался. Мысль о новой махинации уже не раз приходила и ему в голову. Курсантские батальоны ушли на учения с пехотой. Маневры были рассчитаны ненадолго, но какой-то требовательный инспектор из высокого штаба остался недоволен взаимодействиями стрелков с танкистами и приказал продлить полевые учения еще на неделю. По строевой же записке, представленной в штаб округа, батальоны эти значились возвратившимися в расположение училища. Следовательно, уже с минувшей субботы полагалось получать на них продовольствие.
Скирдюк видел, что возникла возможность на время покрыть недостачу, но не решался на это. Он до сих пор вздрагивал, вспоминая дело с карантином. Роман словно подталкивал его в спину, как новичка-парашютиста, который сам не решался кинуться в бездну. «От черт с рогами! — думал Скирдюк и с неприязнью, и с восхищением. — Прямо-таки наскрозь глядит». Вслух же он произнес обреченно:
— Жизнь моя, Ромочка, про что бы ты тут ни балакал, уже пропащая...
Роман молчал. На бледном, поросшем рыжеватой щетиной лице его появилась обида: я, мол, к тебе с полной откровенностью, вещичку подарил — цены ей нет, а ты мне не доверяешь.
— Подворачивается тут, правда, один случай, — начал будто бы нехотя Скирдюк и слово за слово рассказал, как ему представлялось, весьма туманно, о застрявших на полевых учениях батальонах.
— Так что ж ты чикаешься! — азартно воскликнул, тут же сообразив что к чему, Роман. — Действуй! Хуже все равно не будет.
— А откроется снова? Ну, Мамед, может, теперь и задарма выручит, так Фирка же не захочет. Нет. Это — такая зараза...
— Меня тогда найдешь, — с некоторым раздражением заключил Роман. — Давай спать!
Однако Скирдюк уснуть не мог. Он ворочался с боку на бок, постанывал, кашлял.
«Фирке — ювелирные цацки, а этот не иначе — душу потребует...»
Он получил продукты на отсутствующие пока батальоны, но отрады это не принесло. Полевые учения должны были вот-вот окончиться, к тому же и Хрисанфов опять что-то учуял; вернувшись из командировки, он только взглянул на стол, накрытый для него Скирдюком (посредине, разумеется, красовалась зеленоватая бутылка), крякнул и ушел в командирский зал, обедать вместе со всеми.
Скирдюк кинулся к Зурабову, хотя давно уже понял, что Мамед Гусейнович отнюдь не принимает его заботы так близко к сердцу, как предсказывал Роман. Зина, она и впрямь увлеклась чернявым старшиной не на шутку, тоже просила отца: «Я не знаю, конечно, что там у Степы такое случилось, но он переживает все время. Помоги ему, папочка. Ты же все можешь...» Зурабов сперва отвечал ей неопределенно: «Посмотрим», потом, рассердившись, прикрикнул: «Не суйся в мужские дела!»
Сейчас Скирдюк все-таки снова кинулся к Зине. Уткнувшись лицом в ее теплые колени, жаловался он на своего начальника, который пьет безбожно, а ему, Скирдюку, приходится покрывать недостачу.
— Не выручит теперь батя — застрелюсь. Одна доро́га...