Да, сейчас не трудно увидеть заброшенные коровники с провалившимися крышами. Только опять парадокс: когда ещё при социализме работал в районной газете, у нас доярок, которые надаивали по 5 тыс. кг молока в год от коровы, чествовали, как героинь труда, мало кто столько надаивал. А недавно услышал о надоях в 7 тыс. кг, как о вполне заурядном факте. Если за каждой коровой по-человечески ухаживать, так гораздо меньшее стадо даст больше молока. Ну и так далее…»
Да, я почти ни чего не знаю о современном состоянии сельского хозяйства, мне вполне достаточно видеть результат его работы на прилавках магазинов, тот результат, которого ни как не могли добиться при социализме. И вот именно тогда, при социализме, я имел возможность достаточно регулярно наблюдать своими глазами, что являло собой то, ещё не уничтоженное, сельское хозяйство.
Вообще-то я чисто городской человек, но, начиная с 7 класса, нас каждый сентябрь гоняли на недельку поработать в какой-нибудь пригородный колхоз. После 9 класса летом отправили в колхоз уже на месяц, это называлось «лагерь труда и отдыха». В институте четыре раза по месяцу работали в разных районах области в колхозах и совхозах. Потом 3 года работал учителем в сельской школе, и каждый сентябрь мы с детьми, разумеется, ходили работать на поле. Потом 2 года отработал журналистом в районной газете, и опять мотался по фермам. Я мало знал тогда, ещё меньше понимал, но я кое-что видел.
Вспомнил советский анекдот. К скотнику прибегают взволнованные доярки и кричат:
– Петрович, к нам в колхоз иностранцы приехали, ходят, смотрят.
– Не хай смотрят, – лениво и вяло отвечает Петрович.
– Так они же и к нам на ферму придут.
– Не хай приходят.
– Так они же тут в навозе утонут.
– Не хай утонут.
– Так они же потом об этом в своих газетах напишут.
– Не хай клевещут.
Может быть, сейчас этот специфический юмор уже не очень понятен, а смысл его в том, что мы тонули в дерме и не собирались ни чего менять, нам проще было объявить клеветой любую правду о положении дел в нашем сельском хозяйстве. Но неужели рядом с колхозной фермой и правда можно было утонуть в навозе, или это только анекдот? За каждую ферму, конечно, не поручусь, но вот вам реальный случай.
Однажды нас послали на ферму, заранее не предупредив, что там придётся делать. На месте выяснилось, что нам предстоит выкидывать лопатами жидкий навоз оттуда, где обычно стоят коровы, в проход. Мы залезли без малого по колено в жидкое коровье дерьмо и начали весело кидать его лопатами. Было понятно, что до нашего появления коровы стояли здесь в собственном дерьме. Каких надоев после этого от них можно было ждать? После нас по проходу должен был проехать бульдозер и вытеснить всё это дерьмо на улицу, после чего рядом с фермой и правда не трудно было в навозе утонуть. Вообще-то навоз – это ценное органическое удобрение, его бы надо на поля вывозить. Ну, может, и вывозили, а, может, и не сразу, а, может, и вообще не вывозили, потому что это же работа, а было бы в колхозе кому работать, так и нас бы там не было.
Помню, зачем-то вечером зашли на ферму во время дойки. И вот идёт нам навстречу доярка с ведром молока, причём, настолько пьяная, что на ногах едва держится. Мы её о чем-то спросили, но членораздельной речью она уже не владела, лишь промычала что-то в ответ. Коровье мычание и то было легче перевести на русский язык. Стоило ли потом удивляться, что в магазинах нет сливочного масла, а сметана такая жидкая.
Тем временем по радио пели: «Всем известно масло вологодское…» Кому, интересно, оно было известно? Мы, вологжане, его даже не пробовали.
В колхозниках меня больше всего поражало тупое безразличие к результатам собственного труда. Как-то мы целый день посвятили тому, что большими корзинами выносили на улицу из картофелехранилища гнилую картошку. И весь день мы грубо ругались: «Эти колхозаны вообще не знают, как картофель надо хранить? Ведь целое хранилище сгноили. И даже гниль сами на улицу вынести не смогли, нас позвали».
Как-то ехали мы на тракторных санях, груженных мешками с зерном, один мешок зацепился за угол амбара, разорвал бок, из него хлынуло зерно. Я как-то сразу дернулся дыру заткнуть и увидел равнодушные глаза колхозника, которому было совершенно безразлично, что чистое зерно утекает в грязную лужу.
Потом местные с нами откровенничали: «Наш колхоз задолжал государству несколько миллионов рублей. Долг списали, живём дальше». Несколько миллионов рублей по тем временам были целым состоянием, весь этот колхоз со всеми потрохами столько не стоил. И этот огромный долг государство просто простило колхозникам.
Примерно так выглядело сельское хозяйство, которое после крушения СССР «уничтожили». На самом деле сельское хозяйство уничтожило само себя ещё при Брежневе, «демократам» не много что и доломать осталось. И на этих руинах начали создавать что-то новое. И, как по волшебству, на прилавках появилось продовольствие.
Есть, конечно, ещё одна тема – село вымирает. Село – это ведь не только то место, откуда жратва появляется, это ещё и люди. Наши деревни обезлюдели, и это производит зловещее впечатление. Но это не сейчас началось, а ещё при социализме, причём это тот редкий случай, когда не социализм виноват. Говорят, Хрущев разорил русскую деревню. Никита, конечно, постарался, но, боюсь, и без него всё шло бы в том же направлении. Это общемировой процесс – урбанизация. И стоит за этим процессом всего лишь то, что выражает русская поговорка: «Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше». Жизнь на селе гораздо тяжелее, чем в городе, естественно, народ из деревень бежит в города. При этом на селе есть люди, которых в город и сдобным пряником не заманишь. Эти люди снабжают страну продовольствием в достаточном количестве.
Говорить, что деревня вымирает из-за того, что не стало советской власти, может только полный дурак. И если кому-то до сих пор не надоело петь жалобные песни про вымирающую деревню, так пусть едет на село и поживёт там несколько лет, как я в своё время пожил.
И снова про еду
Опять я отвлекся от состояния продовольственных прилавков в СССР. Что ещё сказать? Ну вот пельменей, например, ни когда не было в свободной продаже. Поскольку мы знали об их существовании, значит когда-то, где-то у кого-то они были. И казались волшебным деликатесом. Майонез тогда был очень вкусным, в 200-граммовых стеклянных баночках, но он страдал тем же недостатком – в свободной продаже его не было.
Ещё пару слов о рыбе. Свободно лежали мойва, минтай, может быть ещё пара столь же малопочтенных сортов. Сейчас и горбуша-то не радует, сейчас и форели и семги покушать не проблема, а тогда это были для нас слова из книг.
Честно говоря, я в те годы не особо любил рыбу, наверное, потому что нормальной ни когда не ел. Но вот приехали к нам в гости родственники из Мурманска и привезли копченного палтуса. И тогда я узнал, что вкус рыбы может быть волшебным. Не надо и говорить, что этот деликатес могли привезти в Вологду только из Мурманска, у нас его и по великому блату было не купить. Сейчас этот конченый палтус с прилавка не слезает, дорогой, конечно, зараза, но иногда-то можно себе позволить. Впрочем, сейчас мне его не особо и надо, сейчас я очень полюбил пироги со свежим палтусом, жена пару раз в год печёт.
Красной икры не было вообще, при советской власти я её даже не пробовал. Рыбных консервов нормальных не было, шпроты, к примеру, были жутким дефицитом. Свободно лежала только какая-нибудь ерунду вроде корюшки в томатном соусе – закусь для алкашей.
Ещё всегда свободно лежали плавленые сырки. Вкусные, кстати. И они тоже хорошо шли на дешевую закусь. Впрочем, закусь меня заинтересовала только на излете брежневской эпохи, а до этого я отдавал предпочтение лакомствам.
Мороженое у нас было в свободной продаже всегда. Но ограниченное количество сортов. «Молочное» – 9 коп., «Сливочное» – 13 коп. Сливочное с кофейным наполнителем – 15 коп. Стаканчик мог быть картонным или вафельным. Ещё было «Ленинградское» – сливочное в шоколадной глазури. «Ленинградское» было вершиной счастья. Ещё можно было пойти в какое-нибудь кафе, где продавали развесное мороженое с сиропом. Сто граммов стоили 13 копеек, а если с сиропом, то 16. Моей самой душераздирающей мечтой было придти в кафе и взять 200 граммов мороженого с двойным сиропом. Пару раз мне удалось накопить медяков на такой дикий загул.
После первого класса я впервые побывал в Москве и понял, что существует другой мир. Там было мороженое в шоколадной глазури, да ещё и с кофейным наполнителем, да ещё и глазурь с орехами. Стоило оно 28 копеек, но оно того стоило! Там был пломбир увенчанный замороженной кремовой розочкой. «Живут же люди», – мрачно думал я, уплетая московское мороженое. Тогда мне было непонятно, а почему в Вологде нельзя было наделать такого мороженого. И сейчас мне это по-прежнему непонятно.
Снабжение Москвы и Питера тогда разительно отличалось от провинции, приезжая в столицу, мы попадали в другой мир. Столичные продавцы с плохо скрываемым презрением смотрели на провинциалов, покупающих по две палки вареной колбасы за раз. Хотя эта колбаса производилась у нас, а потом отправлялась им, людям первого сорта. После крушения СССР содержимое московских и вологодских прилавков мгновенно стало одинаковым, для москвичей это было, очевидно, дополнительной психологической травмой.
Не знаю почему, но в те годы в наших магазинах свободно лежали финики, причем, довольно дешевые – 80 коп. за килограмм: (Очевидно, какая-нибудь Басурмания, вставшая на путь социализма, ни чем, кроме фиников, не могла расплатиться за поставки советских танков). Для меня это была настоящая отдушина, ведь, имея всего 8 копеек, я мог купить сто граммов этого восхитительного лакомства, что регулярно и проделывал. Недавно купил фиников, чтобы детство вспомнить. Не понравились – очень сладко, а вкуса мало.
Орехи у нас были, но только арахисовые и грецкие, причем, чищеных, ни когда не было, а с грецким крепышом немало поколупаешься, прежде чем добудешь содержимое, так что я предпочитал арахис, который сейчас и за орехи не считаю. Про кешью или бразильский орех тогда и слыхом не слыхивали, да, кажется, и фундука не было. И ни когда не было кедровых орехов. Надо быть настоящими коммунистами, чтобы, имея Сибирь, не завалить страну кедровыми орехами.