Особенности современной артефакторики — страница 37 из 52

— Мне ваш бой приснился, — чуть различимым шепотом призналась я, покосившись на ширмы, за которыми лежал магистр Фойербах. — Правда, я видела только его и то, как его кто-то прикрыл щитом.

- Α, — протянул Робин. — Тогда, считай, ты ничего не знаешь. Когда я подбежал, один чужак на земле валялся. Лицо в крови, но вряд ли убитый. Чего бы магистру убивать? Тогда ж допрашивать некого будет.

Я кивнула. Действительно очень интересно, кто же были нападавшие и что делали в Юмне да еще и среди ночи.

— Против нашего еще четверо было. Меня заметили, атаковали. Двое, одновременно, — тихо продолжал Робин. — Магистр щитом меня прикрыл, а я его. Ведь оставшиеся два по нему ударили. Но мой щит пробили. Это было уже точно не первое ранение Фойербаха, он до того хромал, кровью пахло от него. Потом я одного положил. А те трое по магистру ещё раз саданули напоследок, вырубили его и сбежали.

— Наверное, их можно выследить.

Робин пожал плечами:

— Это уже не наше дело. Пусть директор разбирается. Он сразу следователей вызвал, меня допросили днем.

— Следователи маги?

— Ага, и отец был, — Робин как-то странно усмехнулся, отвел глаза.

— Он тобой наверняка очень гордится, — подбодрила я.

— Это, конечно, тоже, но… — он явно смутился, заметно покраснел.

— Что?

— Он так ярко за меня боялся… Я только тогда понял, что вообще было ночью, что это было опасно. И насколько.

— Конечно, он испугался за тебя, — я притянула к себе Робина, легко поцеловала в губы. — Но ты рисковал не напрасно и не по глупости. Магистра Фойербаха убили бы, если бы ты не подоспел. Пятеро против одного…

— Да я понимаю, — вздохнул Робин. — Жаль, не говорят, что чужим тут надо было.

Раздались шаги, и у моей постели остановился магистр Донарт.

— Время посещений на сегодня закончено, если вы хотите, чтобы я выписал госпожу Штольц-Бах завтра утром, — посмотрев на Робина, сказал лекарь.

Парень кивнул и, сжав мою ладонь на прощание, встал.

— Мне вас тоже нужно осмотреть, господин Штальцан. Нужно удостовериться в том, что от чужой боли вы полностью избавлены, — декан целителей поманил Робина жестом.

Я слышала, как затихли их шаги, как закрылась дверь.

— О какой чужой боли речь, госпожа Штольц-Бах? — раздался из-за ширмы слабый и сиплый голос.

— О вашей, магистр Φойербах, — вздохнула я, решив не скрывать правду. — Робин не умеет рассеивать боль или переводить на предмет. Нас вообще еще не учили обезболивать. Помог, как мог.

— Спасибо, что сказали.

— Мы старались не шуметь. Простите, что разбудили, — покаялась я.

— Не берите в голову, — в голосе мужчины сквозила усталость. — Это все мелочи. Отдыхайте. Доброй ночи.

— Спокойной ночи, — ответила я и задумалась о том, как трудно будет магистру, ненавидящему оборотней, быть обязанным жизнью одному из них.

Глава 21

В воскресенье магистр Донарт выписал меня еще до завтрака и сопровождал в большой зал. Я изображала бодрость, но последнюю треть пути эта симуляция давалась мне тяжело.

— Другие преподаватели, разумеется, знают, что произошло. Не переживайте из-за сочинения по литературе и других столь же объемных заданий, — замедлив шаг вместе со мной, утешил магистр Донарт. — Вас и господина Штальцана освободили от их выполнения.

— Это хорошая новость, — с трудом представляя, как пытаюсь не спать над книгами, кивнула я.

— После обеда с вами поговорит следователь. Вчера вы были слишком слабы, я не разрешил.

— Но я же знаю о случившемся только с ваших слов. Какой смысл меня расспрашивать?

— Протокол, формальность, не более, — успокоил декан целителей. — У меня для вас поручение.

— Какое?

— Вы заметили повязку господина Штальцана. Он травмировал еще не полностью зажившее плечо в ту ночь. Не вывихнул, к счастью. Но ему нужно поберечься хотя бы дня три, а он обязательно захочет за вами поухаживать.

— Я тоже буду беречь его плечо, — с улыбкой пообещала я.

— Рад, что вы понимаете.

Тусклая и истощенная аура Робина слабо засияла золотом и рубинами, когда он меня увидел. Магистр Донарт заверял, что Робина не ранили в бою, но аура говорила об обратном. Полнолуние, как и в прошлом месяце, оставило на ауре четкий след ранения, похожий на ожог. После многократных проработок описанных в книге упражнений я отчетливо видела его справа на груди, как и механическую травму левого плеча.

Расспрашивать Робина ни о чем не стала. Он выглядел больным, ничего не ел, только пил молоко. И мне казалось, нас обоих на фоне здоровых и любопытных юмнетов можно было принять за зомби. Вполне в духе приближающегося Хэллоуина.

Я честно пыталась учиться, Робин тоже, но освобождение от больших домашних заданий было лучше любой медали. Сосредоточиться не получалось ни на чем, и в каких-то десять утра Луиза командирским тоном отослала Робина спать, а меня отвела в комнату.

— Надо чтобы вы к понедельнику хоть немного в себя пришли, а то хвостов наберете. Разбужу перед обедом, а за ним Кевин зайдет. Спи давай! — велела Луиза и вышла.

После обеда я познакомилась с отцом Робина. Сразу было видно, что они близкие родственники. Рихарда Штальцана, такого же высокого и темноволосого, как и сын, отличала хищная грациозность движений, ощутимая физическая сила и явная мощь дара. Он был красивым мужчиной, и более выраженная, чем у Робина, горбинка на носу никак не портила его внешность.

Забавно, но только познакомившись со старшим Штальцаном, я поняла, что оба поразительно походили на Тьотта. Я бы не удивилась даже, если бы узнала, что знакомый по снам оборотень древности их предок.

Но в тот день меня впечатлило не внешнее сходство, а общность аур отца и сына. Древнее золото, рубиновые росчерки и руны, болезненная истощенность, явная измотанность и ожог. У обоих. В одном и том же месте.

Это совпадение меня пугало до дрожи. С трудом заставляла себя не смотреть на яркие отметины во время беседы с отцом Робина, которую никак не получалось назвать допросом свидетеля. Уж очень доброжелательный тон у нее был, и о магистре Фойербахе и ночных событиях мы говорили немного. Разговор, к которому почти сразу присоединился Робин, быстро ушел в русло учебы, школы, успехов на занятиях. Мы сидели на небольшой террасе, откуда открывался прекрасный вид на оранжереи и пастбища, воздух пах золотой осенью, рядом ронял пестрые листья клен. Обcтановка как бы предполагала неформальный разговор и в какой-то степени подталкивала к нему.

Отец Робина улыбался чудесно знакомой улыбкой, в речи то и дело появлялись такие же, как у сына, интонации. Интересный опыт общения, жаль, недолгого. Старший Штальцан спустился в Юмну по работе, должен был ещё искать улики и поговорить с магистром Фойербахом, но не забыл и предостеречь сына.

— Пожалуйста, не заглядывай в оранжереи, в которых не назначают занятия. Знаю, что ты хотел бы найти, но оранжереи теперь стали местом преступления со всеми вытекающими последствиями. Это во-первых. А во-вторых, они не заброшенные. Битые стекла — мороки, — глядя в глаза Робину, подчеркнул следователь.

— Мне прям любопытно, кто выступал против открытия школы, — усмехнулся Робин.

— Мне тоже. Тут одного сырья на сотни тысяч, — хмурый мужчина выглядел обеспокоенным. — Пожалуйста, держись от этого подальше. Лады?

— Лады, — кивнул Робин.

— Вы с отцом так похожи, — сказала я, когда старший Штальцан попрощался с нами.

— Он у меня классный, — тепло улыбнулся Робин, провожая отца взглядом. — Очень любит маму и нас с сестрой.

— Нечасто услышишь такое от ребенка разведенных родителей, — обняв Робина в ответ, отметила я и тут же пожалела о своих словах.

Робин помрачнел, тяжело вздохнул.

— Четыре оборотня в одном доме… Это трудно в наши дни. Мы договорились считать, что отец будто в командировках и приходит раза два в неделю. Они с мамой развелись только из-за того, что так можно денег немного сэкономить, а не потому что не любят друг друга.

— Это как-то связано с ожогами на ваших аурах? — даже зная, что надо бы держать язык за зубами, я не могла не спросить.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сухо и напряженно ответил Робин. Даже его объятия стали более жесткими, топорными.

Я прижалась к нему сильней, вдохнула древесный аромат, перекликающийся с запахом опавшей листвы.

— Не отталкивай меня. Пожалуйста. Я не хочу сделать больно. Прости, что спросила. Я увидела отметины на аурах, и это показалось мне важным.

Он долго молчал, прижимая меня к себе здоровой рукой, касаясь щекой моих волос.

— Ты извини, — прошептал Робин. — Я привык защищаться. Мама говорила, это когда-нибудь сыграет со мной злую шутку. Мамы такие, они часто бывают правы.

Я готова была со стыдом признать, что свою настоящую маму помнила очень плохо. И то большей частью по фотографиям. Но общение с Мариной и Алексом полностью подтверждало озвученную Робином истину. Родители часто бывают правы, и не имеет значения, родные они или приемные.

— Прости, пожалуйста, — пробормотала я, уткнувшись ему в грудь лицом. — Я зря спросила. Подожду, когда ты будешь готов рассказать.

— Не сегодня… Это очень… унизительно.

— Прости. Я не хотела, — я закусила губу, чтобы не плакать.

— Ты же не знала. Обычно это не видят. И вопросов не бывает.

Он погладил меня по голове.

— Не кори себя, Лина. Не надо. Ты не могла знать.

Робин действительно переживал из-за того, что мог обидеть меня. Я чувствовала это по тому, как его аура взаимодействовала с моей. Слезы сдержать не получилось, и я тихо плакала, вцепившись в Робина. Он прижимал меня к себе, гладил по волосам и давал время успокоиться. К сожалению, это только укрепляло меня в убеждении, что оборотни тяжело переносят полнолуние не из-за своей особенности, а из-за департамента. Робин не хотел говорить об этом, не хотел жаловаться, а я, не придержав язык, сделала то, чего боялась больше всего: чуть не навредила отношениям.