Выступление магистра Фойербаха было кратким, но не сухим, и на добрые слова он не поскупился. Γоспожа Фельд сияла доброжелательной и ужасно фальшивой улыбкой. Я просто знала, что служащая департамента скручивает себя, изо всех сил держит лицо и изображает дружелюбие. Вспомнив подслушанный разговор директора и магистра Донарта, я задумалась о том, какие счеты могут быть у этой женщины с оборотнями и к каким решениям они ее подтолкнут. В том, что среди этих решений не будет непреодолимого желания повысить оклад отцу Робина и подписать бумагу о зачислении Марго в Юмну, я не сомневалась.
Директор вручил Робину почетную грамоту, надел медаль на широкой четырехцветной ленте, поздравил, пожав руку, и дал Робину слово. Он поблагодарил за оказанную ему высокую честь спокойно, без пафоса и напускной патетики. Чувствовалось, что этот скромный парень ценит награду, а не кичится ею.
— Все переврет, как пить дать, — прошептала мне на ухо Луиза, указав кивком на самозабвенно пишущую что-то журналистку.
— Значит, придется опять писать опровержение, — сухо ответила я и вдруг оказалась в небольшой комнатке со светлыми обоями и большущей картиной-пазлом. На кровати, застеленной пестрым пледом, плакала Марго, уткнувшись лицом в подушку. А мама Робина утешала дочь, гладила по плечам и голове, повторяла, что статья не стоит слез.
— Мы ведь не можем повлиять на то, как журналистка воспринимает…
— Она написала, что Робин заносчивый и хищный! — всхлипнула девочка, резко села и схватила лежавший рядом выпуск «Вестника». — Что все делал, лишь бы награду получить! Что у него лицо жестокое!
- Οна написала, что он ей таким показался, милая. Это не одно и то же, — вздохнула женщина. — Это ведь не видеорепортаж. В таких статьях очень много личного восприятия.
Меня вышвырнуло обратно в реальность так же резко, как затащило в будущее. Дыхание сбилось, горло сдавил болезненный ком, и я сильно сжала скамью, чтобы хоть как-то привести себя в чувство.
— Ты в порядке? — забеспокоилась Луиза. — На тебе лица нет.
— Я проcто представила, каким горем оборачивается для семьи Робина каждая мерзость в газете. Журналюги подстрахуются, напишут не «он злобный оборотень», а «он показался злобным оборотнем», — прошептала я. — Как это опровергать?
— Ты права. Никак, — она нахмурилась, поджала губы, зыркнула в сторону журналистки.
Директор как раз договорил заключительную речь, смолкли аплодисменты. Луиза решительно поднялась и заявила:
— Позвольте сделать небольшое, но важное объявление, пока все в сборе. Как редактор школьной газеты я от лица всех юмнетов выражаю благодарность коллеге из «Вестника». Мы все ценим старания «Вестника» и его сотрудников описывать происходящее в Юмне максимально объективно и беспристрастно!
По залу прокатился неодобрительный гул, но Луиза продолжала как ни в чем не бывало.
— Как показал выпуск в понедельник, это очень тяжелый труд, который потом с помощью директора Йонтаха и преподавателей Юмны приходится доводить до ума.
— Это да, — раздалось сзади.
— Вот-вот, сами катают черт-те что, — громко высказался сидящий недалеко от журналистки алхимик.
— Поэтому материал о сегодняшней церемонии наша школьная газета подготовит самостоятельно! — перекрывая шум, Луиза заговорила громче и резче. — Наши школьные журналисты самостоятельно возьмут интервью. У магистра Фойербаха и у Робина Штальцана. Мы сами подготовим для публикации фотоматериалы. Вам останется лишь подготовить место на первой странице. Все будет готово так, чтобы статья вышла в понедельник. Не благодарите, коллега.
Зал утонул в овациях и одобрительных выкриках. Я хлопала, сбивая ладоши, и смахивала слезы радости. Луиза умница. Придумала шикарный выход!
Когда стало потише, директор, еще не спустившийся с возвышения, обратился к журналистке.
— Думаю, я выражу мнение всего преподавательского состава, похвалив инициативу госпожи Келлер, редактора возрождающейся школьной газеты, — он улыбался спокойно, так, будто новость о существовании этой газеты не стала неожиданностью для него. — Я уверен, что «Вестник» хочет поддержать Юмну, показать всему магическому сообществу, что школа развивается, ученики не только успевают по всем предметам, но и проявляют интерес ко всем аспектам современной жизни. Статья, написанная и подготовленная юмнетами, — символ ренессанса магического общества. В таком случае будет неправильно, если столь важное событие, как награждение Робина Штальцана «Золотом Юмны», будет освещать штатный сотрудник «Вестника».
Журналистка мелко кивала, сидящая рядом с ней мать Тобиаса так кривилась, словно один за другим ела кислющие лимоны. Директор окинул взглядом зал.
— Я поговорю с главным редактором «Вестника». Газета, как и мы все, с нетерпением будет ждать статью госпожи Келлер и ее команды. И только эту статью. Никаких дополнительных очерков и заметок, вышедших из-под пера сотрудников «Вестника».
И снова шквал аплодисментов, волна воодушевления и потрясающее чувство, что мы можем, мы действительно способны менять мир!
Журналистка ушла ни с чем, совладелица «Вестника» тоже не стала задерживаться, как и отец Свена. Их обоих наверху ждали сыновья. Семья Робина знала о нападении, о ранении, но рихард Штальцан, как отец потерпевшего, не мог заняться расследованием сам. Поручил сбор показаний и доказательств своему помощнику.
Я очень боялась, что другой полицейский «не найдет следы» или «не сможет связать их с конкретными личностями», но эти страхи не оправдались. Отпечаток заклятия Свена был свежим, ярким и четким, а нападение на сына напарника второй следователь посчитал личным оскорблением и явно не собирался спускать никому. Даже сыночку владельца единственной сети магазинов в стране, где можно легально приобрести артефакты.
Родители Робина сердечно поблагодарили Луизу за инициативу. Думаю, оба понимали то, что я из-за ясновидения знала наверняка. «Вестник» собирался превратить заслуженную награду и повод для гордости в очередное оскорбление и клевету.
Робин чувствовал себя отвратительно, хоть и старался это скрывать. В основном ради сестры, сиявшей от радости и не знавшей о подлости Свена. Но Робина выдавали бледность, бережливость движений и скупость речи. Даже с родными ему было тяжело общаться, поэтому они довольно быстро попрощались.
Большому залу к ужину вернули прежний вид, но торжественные полотна и особый десерт превращали обычную трапезу в продолжение праздника. Робин ел мало и сердечно поблагодарил за то, что я раздобыла для него молоко. рядом Луиза делала первые наброски статьи, Кора сочиняла вопросы для интервью. В зале было шумно, многие обсуждали завтрашнюю вылазку, на которую в этот раз выходило в два раза больше юмнетов, чем обычно.
— Ты понимаешь, что нам нужно будет поговорить? — тиxо спросила я Робина. — Я не хочу выискивать по книгам, о какой подсудной активации шла речь.
Он тяжело вздохнул:
— Не ищи ничего, пожалуйста. Я расскажу, но завтра. Сегодня только одно желание — лечь и не шевелиться.
Я взяла его за руку:
— Понимаю.
Он хмыкнул:
— Это вряд ли.
Прозвучало резко и напряженно. Робин явно посчитал мои слова нелепой, а оттого раздражающей попыткой утешить. Он даже немного отодвинулся. Откуда же ему было знать, что именно в моем случае это неверная оценка?
— Я чувствую, как тебе больно, потому что я ясновидящая, Робин. Я очень ярко чувствую твою боль, — прошептала я ему на ухо и поцеловала в щеку.
Он вздохнул, попросил прощения.
— Не надо, — я качнула головой. — Сама знаю, как утомляет формальное сочувствие тех, кто никогда не сталкивался с ситуацией, но «понимает». Наслушалась.
— Из-за семьи? — осторожно уточнил он.
Я кивнула:
— Да. Эта тема всегда дает другим много возможностей показать, какие они сострадательные. На словах, — я хмыкнула и попросила: — Давай не будем об этом?
Робин молча обнял меня, и до самого прощания у дверей общежития я с нежностью отмечала, что он наслаждался каждой проведенной вместе минутой. Так же, как и я.
Глава 25
Во время завтрака галдели больше обычного, потому что в этот раз целая половина потока отправлялась на поверхность. Зато потом в школе стало удивительно тихо. Мы с Робином одолжили плед и ушли вниз к пастбищам. Мягко сияло искусственное солнышко, и в замке сидеть не хотелось. Α ещё на природе нам никто не помешал бы и не подслушал беседу.
Эта часть угодий была построена террасами, почву укрепляли уложенные дугами каменные стены. На одной из них мы и расположились в тени изрядно облысевшего клена. Робин не решался начать, говорил на другие темы, явно тянул время. Конечно, он знал, что так не облегчает себе задачу, но к нормальным объяснениям подобраться не мог.
— Чем дольше ты тянешь, тем больше я волнуюсь, — намекнула я.
Он зажмурился, сделал глубокий вдох и выпалил:
— Я оборотень. Такие, как я, признаны опасными. Поэтому мне под кожу вживили артефакт. С кодом. Как у собак чипы.
— Какое варварство! — возмущенно воскликнула я.
Робин улыбнулся и вздохнул с явным облегчением, таким сильным, что меня захлестнуло его эмоциями. Они были красивыми в отличие от обрывка мысли, который я тоже услышала.
— Ты правда боялся, что после этого между нами все будет кончено? — оторопело пролепетала я, подавшись вперед и заглядывая в карие глаза.
Он неловко усмехнулся:
— Твое ясновидение — опасная штука. Не знал, что ты так чувствовать можешь.
— Ты уходишь от ответа.
Он замялся, поерзал.
— Ты ни разу не замечала, что все преподаватели меня называют юношей, юмнетом, артефактором или по фамилии? Никто ни разу не назвал меня молодым человеком. Потому что по закону я не человек. Я и такие, как я, — животные. По закону. И артефакт под кожей только подтверждает статус.
Я ошеломленно молчала, растеряв все слова.
— Подавляющее большинство на твоем месте прекращает отношения, и за это нельзя винить. Это естественно…