Робин кивнул, а в его ауре снова ощущались воодушевление и надежда.
— Я уверен, наш разговор останется между нами, так? — серьезно спросил господин Йонтах. — Вы, господин Штальцан, конечно, можете сказать родителям, но больше никому.
— Только родителям. Отец следователь, он должен знать.
— Разумеется. Он тогда будет обращать внимание и на относящиеся к нашим делам детали, — ободряюще улыбнулся директор. — Если что-нибудь заметите или вспомните, смело приходите или ко мне, или к магиcтру Клиому. Не постесняетесь?
— Нет, конечно. Спасибо, господин Йонтах! — сердечно поблагодарил Робин.
— Не благодарите, господин Штальцан. То, что я только сейчас могу начать делать, нужно было делать давно. Но трудно добиться перемен, когда нет силы, нет поддержки, — серьезно ответил Лиам Йонтах. — Разрозненные голоса не в состоянии изменить ничего. Европейский магический департамент это понимает. Думаю, поэтому Юмна открылась последней. Кому нужна сразу сотня сильных энергичных оппозиционных голосов? И двух месяцев не прошло, а они уже вынуждают опровержения писать и сами готовят материалы для публикации.
Директор был прав. Юмна невыгодна департаменту ни как политическая сила, ни как помеха для бесконтрольного выращивания дорогих трав. Теперь нужно сделать так, чтобы возрождение школы стало не только концом нынешнего департамента, но и последним гвоздем в крышку гроба бесчеловечных законов против оборотней.
Задача максимум, но на меньшее я не согласна!
Директор ушел, и я, попросив у Робина прощения за то, что возвращаюсь к неприятной теме, все же задала тревожившие меня вопросы об артефактах. Как и предполагала, ожоги на ауре были именно над этими проклятыми штуковинами и проявлялись в полнолуние и несколько дней после.
Пристрастный допрос выявил также, что родители Робина из-за этих артефактов просто физичеcки не могли находиться рядом долго. Через пару часов общения кожа над артефактами начинала зудеть, потом появлялась боль, которая усиливалась и не снималась ничем, кроме расставания.
Робин знал ещё одну семью оборотней. Там супруги тоже развелись по ровно такой же причине. Нэлькштайны, а за ними и департамент отказались признать, что артефакты пар чем-то отличались, и посоветовали не впутывать правительство в семейные склоки.
Я честно старалась беситься тихо. Не высказывалась, только спрашивала. Ничего не подожгла лишь потому, что уже растратила огромную часть резерва на спонтанное волшебство. Робин это понимал и несколько раз сказал, что счастлив из-за того, как я реагирую на его объяснения.
Луиза взяла интервью у Робина в тот же вечер в присутствии директора и Рихарда Штальцана. Насколько я поняла по краткому рассказу задумчивого Робина, интервью получилось с довольно выраженной политической окраской.
— Господин Йонтах сказал, что подавляющее большинство магов даже не догадывается о налоге на жизнь для оборотней, например. И он Луизе посоветовал включить такие вот вопросы в интервью. Оно будет на первой странице, с фотографией, со школой в заглавии, а это точно внимание привлечет. Он сказал, нельзя упускать шанс показать магическому сообществу, какие законы принимает у всех за спиной департамент, который не переизбирали уже пятнадцать лет.
— Кажется, ты не в восторге от советов директора, — осторожно предположила я.
Он неопределенно повел плечами.
— Отец сказал, что это вот все смахивает на начало необъявленной предвыборной кампании Лиама Йонтаха. Но он же считает, что беды не будет, если главой департамента станет для разнообразия порядочный человек. Так что и на публикацию ответов на политические вопросы папа разрешение дал.
— А Луиза как к этому отнеслась?
— С пылом, — хмыкнул Робин. — Она надеется, честное интервью действительно может что-то изменить. Надо сказать, что честных заметок об оборотнях уже несколько десятков лет не было. Так мало ли. Вдруг она права?
— Надеюсь, права, — улыбнулась я.
Воскресенье погрязло в домашних заданиях, Луиза сразу после завтрака ходила к директору, показывала чистовой вариант статей. Я считала это правильным. Мы все проявили сознательность, как сказал магистр Донарт, но политических течений, расстановки сил мы не знали. Мы возмутились, а разруливал ситуацию все же Лиам Йонтах. Луиза вызвалась подготовить материал для печати, а подчеркнул, что самой газете не стоит вмешиваться, именно Лиам Йонтах. Теперь, после награждения Робина и пары подслушанных мыслей директора, я не сомневалась в том, что старший Йонтах действует и в интересах Юмны, и в интересах оборотней. Значит, правильней всего принять его помощь и советы.
Свои наработки Луиза никому не показала, боясь испортить сюрприз. Он обещал был приятным, оставалось лишь дождаться выхода «Вестника».
В этот раз газета превзошла все ожидания. Большая фотография Робина на первой странице, очень теплая, написанная с любовью к школе статья о церемонии награждения. Упоминание происхождения Робина, подчеркивание того факта, что он стал первым награжденным юмнетом с момента открытия и первым награжденным оборотнем за последние пятьдесят лет, перекликалось с коротким интервью директора. Со страниц «Вестника» господин Йонтах выражал надежду на то, что ученики разных возрастов и силы дара будут брать пример с Робина Штальцана, показавшего отличные успехи в освоении как магических, так и мирских дисциплин.
Интервью с магистром Фойербахом занимало половину почетной второй страницы. Αккуратно поставленные вопросы помогали читателю понять, как постепенно изменилось отношение декана бойцов к оборотню-юмнету. Акцент на том, что «Вестник» упорно создавал другой образ этой народности, мягкое подчеркивание личных предубеждений магистра плавно перетекли к оценке юмнета Робина Штальцана. Спецназовец Йохан Фойербах считал этого ученика талантливым, стремящимся к знаниям сильным магом, а также отмечал трудолюбие и достойную похвал эмоциональную сдержанность.
Интервью с Робином, занимавшее часть центрального разворота, показывало моего парня таким, какой он был. Спокойный, уравновешенный, скромный юмнет ни в коем случае не жаждал награды, а лишь сделал то, чего требовали обстоятельства.
Директор правильно сказал, что у Луизы настоящий талант журналиста. Поэтому особенно меня порадовали приписки рядом с ее именем: «материал любезно предоставлен Луизой Келлер, редактором школьной газеты «Юмна» и специальным корреспондентом ежемесячника «Магия сегодня»».
— Директор договорился с редакцией, — глаза Луизы радостно горели. — Статью и интервью напечатают в ближайшем выпуске. То еcть уже в эту среду!
— Это просто шикарно! — я обняла ее. — Поздравляю! Это просто супер!
— Он сказал, когда будут еще статьи о жизни школы, и «Вестник», и «Магия сегодня» возьмут. Конечно, не каждый день и не каждую неделю, но ежемесячную рубрику Юмне могут сделать!
— Спецкор, позволишь угостить тебя эльмским пирогом? — улыбнулся Робин. — Сегодня, после уроков?
— С удовольствием, — кивнула сияющая девушка.
Глава 26
Спокойную неделю украсили тренировка и занятие по боевой магии с магистром Фойербахом. Ему искренне радовались, и не удивительно. Мало того, что последние уроки с ним были в самом деле очень хороши, так еще и Луиза в интервью аккуратно объяснила, почему спецназовец вначале нещадно придирался к Робину. Теперь, когда поведение магистра Фойербаха стало понятно, артефакторы относились к нему лучше.
Расследование на поверхности и в Юмне шло полным ходом, поэтому я часто видела отца Робина. Следователь рассказал, что на обоих отчисленных надели сковывающие артефакты. Из-за них Свен с Тобиасом могли отойти не больше, чем на сто метров от дома. Против парней возбудили два уголовных дела: одно по факту нападения на Робина, второе — убийство кроликов. И об этом писали в «Вестнике», а журналистов явно контролировал директор, потому что статья в пятницу сразу вышла правильная.
В результате давление на следствие усилилось стократно. Все выходные Рихард Штальцан провел в Юмне. Ему нужно было вычленить следы всех заклинаний, которые использовались в оранжерее, и постепенно добраться до иллюзий. В том, что их наложили мастерски, сомнений не возникало, но требовалось выяснить, кто именно такой умелец и действовал ли он в одиночку.
К вечеру воскресенья неделя с объемными домашними заданиями и тремя серьезными контрольными, как и приличный шторм наверху, сделала свое дело — не сонных, способных трезво мыслить юмнетов в школе не осталось. Все довольно рано разбрелись по комнатам с одним на всех желанием: спать.
Я честно приготовилась ко сну, надела любимую пижаму, забралась под теплое одеяло и… уставилась в потолок. Да что же это такое? Усталость такая, что руки не поднимаются, есть, а сна ни в одном глазу нет. Повороты с боку на бок нужного эффекта не дали, и я решила, что надо сделать пару записей в дневнике. Мне было чем с ним поделиться, я ведь на две недели его забросила.
Плотная обложка, чуть шершавая на ощупь, приятно коснулась пальцев, запахло сандалом — дома я хранила рядом с новыми блокнотами ароматические палочки. Ручка легла на натруженную «интеллигентскую мозоль» на среднем пальце правой руки, закладка услужливо открыла блокнот на чистой странице.
Удар сердца. Темнота. Резкий запах нашатыря. Я открыла глаза и оглядела небольшую сумрачную комнатку, заставленную узкими стеллажами. На полках стояли стеклянные судки, заполненные какими-то жидкостями. Заглянув в один из них, увидела на дне металлические бляшки.
— Кобель сидит тут, как приклеенный, — зло выплюнул какой-то мужчина в соседней комнате. — И выходные ему ни по чем. А сроки горят!
— Не кипятись, — еще один незнакомый мужской голос.
Я подкралась к приоткрытой двери, из которой в комнатку-склад попадал свет, прислушалась.
— Там наверху договорились. Завтра его сука получит так, что его дня три тут не будет. А может, если парни не подкачают и бить будут с толком, то всю неделю, — продолжал второй.