Гулко шагая по пустому дому, я вышла в фойе и задумалась о том, сколько всего предстоит сделать снаружи, а по словам Софи, предстояло сделать немало. Впрочем, я не имела права что-то менять во внешнем облике дома, включая полную замену крыши, пока не получу добро от пресловутого Бюро архитектурного надзора. К счастью для меня, Софи сказала, что возьмет на себя все три части процесса подачи заявки. Я же пока буду сидеть под протекающей крышей и мысленно рисовать на участке, где сейчас стоит дом, магазин или автозаправку. Так что, может, оно даже к лучшему, что Софи взяла переговоры с Бюро на себя.
То, что осталось от люстры, прислонили к стене в фойе. Кропотливая работа по собиранию разлетевшихся хрустальных подвесок заняла большую часть прошлой ночи. И все же, шагая по затертому мраморному полу, я слышала под ногами хруст мельчайших частичек – своеобразное напоминание о катастрофе прошлой ночи и призраке женщины, которая исчезла почти в тот же момент, что и появилась.
Не в состоянии найти в себе силы разогреть ужин в духовке, я съела его холодным. Судя по всему, мистер Вандерхорст не знал о существовании такой вещи, как микроволновка – его кухня и бытовая техника остались где-то на уровне 1970-х годов, вместе с системами отопления и кондиционирования, а также водопроводом.
Убедившись, что входная дверь заперта, я поставила будильник и, едва передвигая от усталости ноги, поднялась наверх. После непродолжительной войны с кранами, чтобы не быть ошпаренной кипятком, я смогла принять теплую ванну и без травм почистить зубы.
К десяти часам я была в постели. Не гася свет, я какое-то время лежала, прислушиваясь к тишине вокруг: похоже, сегодня я была одна. Увы, сон не шел. Я беспрестанно ворочалась, слыша, как часы бьют каждую четверть часа. Кстати, нужно спросить Джека, что он обнаружил на сделанных им снимках. Когда часы пробили одиннадцать, я резко села. На краю моего сознания внезапно возникла мысль, а вместе с ней и отчетливое ощущение, что мысль эта исходит не от меня.
Фотоальбом. Я села на край кровати и напрягла слух, пытаясь услышать голос, который, я была уверена, раньше никогда не слышала. Я вспомнила, что, будучи ребенком, до того, как я научилась игнорировать такие вещи, стоило мне прислушаться, как я все время слышала очень тихие, еле слышные голоса, как будто кто-то оставил в дальней комнате включенное радио. Но сегодня я слышала лишь тишину и мысль, пульсирующую в моей голове. Фотоальбом.
Надев халат и тапочки, я направился к гостевой спальне, включая на ходу все до одной лампочки. Независимо от того, сколько раз я их лицезрела, мне всегда было легче видеть мертвых людей при свете.
Я медленно приоткрыла дверь и, прежде чем войти, просунула внутрь руку и включила свет. Старый потолочный светильник моргнул и погас, словно говоря, что комната предпочитает темноту. Треугольник света из прихожей действовал как театральный софит: его лучи падали на кровать, подсвечивая темный балдахин и – в центре старого комковатого матраса – фотоальбом Луизы.
Осторожно шагнув внутрь, я набрала полную грудь воздуха. К моему великому облегчению, воздух не пах ни отвратительным запахом тлена, ни розами. Однако, подойдя ближе к кровати, я ощутила странный запах свежескошенной травы, а откуда-то издалека донесся детский плач. Впервые за долгие годы я пожалела, что рядом со мной нет матери. Странная мысль, однако, когда я была маленькой, мать неизменно бывала чем-то вроде буфера между мной и вещами, которые я не могла понять.
Я посмотрела на свои бледные пальцы, застывшие над закрытым альбомом, и вспомнила, что моя мать всегда носила перчатки. Они были частью ее элегантной натуры, но я всегда знала правду: это был фильтр, призванный ослабить силу того, с чем она могла ненароком соприкоснуться, будь то предмет или чья-то рука. Теперь, даже в холодную погоду, мне претила мысль о перчатках.
Глубоко вздохнув, я взяла в руки альбом. На меня тотчас нахлынули эмоции и запахи, не имевшие ничего общего ни со мной, ни с гостевой спальней в конце коридора, ни даже с этим моментом времени. Я открыла альбом на первой странице со свадебной фотографией Луизы и Роберта, и мои глаза наполнились слезами.
Это были воспоминания Луизы, сохраненные в этой книге, как и черно-белое фото. С альбомом на коленях я опустилась на пол и прислонилась спиной к кровати. Я тотчас ощутила, как косточки корсета впиваются мне в спину. А еще мне показалось, будто я вижу мужчину в соломенной шляпе с широкими полями, толкающего в саду ручную косилку. Даже когда моя спина затекла от сидения на полу и я вздрогнула, я все еще ощущала в руке твердость авторучки. Толстый альбомный лист скользил под моей ладонью, пока я выводила на чистой странице слова.
5 июня 1921 года – наш день свадьбы – Роберт Невин Вандерхорст и Луиза Чизхолм Гиббс. Хотя этот альбом был подарен мне почти через год после свадьбы, по случаю рождения сына, мне хотелось бы начать семейную летопись с фото, которое было сделано в самом начале нашей совместной жизни. Для нас обоих это был счастливейший день в жизни. Я никогда не думала, что любовь может быть такой сильной, что она способна насыщать так, что перестаешь думать о питье или пище. Мы произнесли наши брачные обеты в церкви Св. Михаила. За церемонией бракосочетания последовал прием в саду в доме Роберта на Трэдд-стрит; теперь это и мой дом. Роберт удивил меня тем, что пересадил один куст роз Луизы из сада моих родителей в свой сад. Для меня это было как возвращение домой. Он знает каждый мой каприз, каждое мое желание еще до того, как я успеваю произнести его вслух, и я постараюсь быть такой же внимательной к нему. Мы единодушны во всем, Роберт и я, и я вижу, как мы счастливо проведем годы в этом прекрасном доме, пока не состаримся и не поседеем. И хотя я отдаю себе отчет в том, что не все в нашей власти, что есть вещи, которые, возможно, захотят омрачить наше счастье, я знаю, что мы всегда будем вместе.
Женские руки – не мои – перевернули страницу, и я увидела фотографию дома. Розарий. Соцветия были тяжелыми и зрелыми, словно фрукты, и походили на тонированные сепией капли крови. А вот фонтан отсутствовал, по-видимому, еще не был построен. И вновь голос велел мне обратить внимание на сад, посмотреть на розы. Дотронуться до жирной, плодородной почвы. Вдыхая запах роз, свежескошенной травы и влажной земли, я присмотрелась и увидела место, где теперь стоял фонтан, – там, под тенью гигантского дуба, трава была пожухлая, бурая.
«Смотри», – снова услышала я голос и отклонилась назад, чтобы охватить взглядом весь дом, который даже девяносто лет назад уже выглядел старым. Правда, тогда не было ни просевшего крыльца, ни пролысин в черепице, ни заросшего сорняками сада. С кустов свисали пышные соцветия форзиции и роскошных гардений. Но именно розы Луизы выигрышно выделялись на черно-белом фото. Я невольно представила эту картину в цвете, когда они были здесь еще в новинку. «Смотри», – услышала я снова.
Ручка в руке, которая не была моей, начала выводить под фотографией дома подпись.
Дом номер 55 по Трэдд-стрит – наш дом. Я выбрала это фото как второе в моем альбоме потому, что именно здесь началась наша совместная жизнь. Я люблю этот дом, как будто он всегда был моим. Роберт рассказывает мне истории женщин семейства Вандерхорст, которые жили в этом доме в течение нескольких поколений, и говорит, что я, выйдя за него замуж, получила все это в наследство. Наследство это дорого моему сердцу, и, будучи молодой женой, я мечтаю добавить к этому дому и мою печать, чтобы последующие поколения помнили и меня. Когда я переехала сюда, матери Роберта вот уже почти десять лет как не было в живых, и я боюсь, что в доме витает дух холостяка. Даже в саду, хотя тот содержится в образцовом состоянии, чувствуется отсутствие женской руки. Я сразу после нашей свадьбы решила заняться преобразованием сада.
Потому что сад – это сердце дома, где любовь – это семя, а темная земля – мать, питающая саженцы, пока те не расцветут, а затем она с морщинистыми руками ждет, когда они к ней вернутся. Эта история повторяется снова и снова: мы появляемся из праха, чтобы затем снова вернуться в прах. Наверно, именно поэтому сад – любимое место в моем новом доме – возможно, потому, что, когда я опускаю руки на влажную землю, я чувствую, что я уже дома.
Положив альбом, я поднесла пустые руки к лицу, вдыхая запах земли. Постепенно ко мне вернулось осознание настоящего: я увидела перед собой спальню, кровать с балдахином и старинный письменный стол у дальней стены. А еще услышала внизу звук шагов. Тихонько сняв альбом с колен, я встала. Голова тотчас закружилась, как будто я пробудилась от глубокого сна. Заметив на туалетном столике фарфоровую фигурку – при случае ею можно было воспользоваться в качестве оружия, – я взяла ее и на цыпочках направилась к двери.
И вдруг вспомнила: ведь в доме есть сигнализация! А значит, чьи бы шаги ни раздавались там, внизу, этот некто или нечто вряд ли испугается фарфоровой статуэтки. Тем не менее я тихонько вышла в ярко освещенный коридор и через перила посмотрела вниз.
– Кто там? – крикнула я. Мой голос прозвучал гораздо увереннее, чем я себя ощущала. – У меня есть оружие, и я уже позвонила в полицию!
Может, мне и вправду стоит сбегать в свою комнату и взять телефон? Но я поймала себя на том, что не хочу поворачиваться спиной к тому, что затаилось там, внизу. Посмотрев на фигурку в своей руке – молодого пастушка с ягненком на руках, – я сунула ее за полу халата, чтобы она смотрелась как настоящее оружие.
Вновь услышав внизу шаги – похоже, те доносились из гостиной, – я замерла на месте. А ведь злоумышленник может быть реальным, подумалось мне. Но я точно помнила, что включила сигнализацию. Перегнувшись через перила, я заглянула в полутемное фойе. Мне была видна входная дверь и панель сигнализации рядом с ней. В темноте зеленым светилась кнопка «откл», указывая на то, что система отключена.