Бросив трубку на палас, она затряслась в рыданиях.
Глава десятаяДень третий
Эта ночь началась в квартире Кряжина. В уютной однокомнатной в Большом Факельном переулке. В ней было все, что нужно для работы: молотый кофе с почти непрерывно урчащей электрической кофеваркой, блок сигарет «Лаки страйк» из запасов «важняка» и видеодвойка, купленная в прошлом году. Вскоре квартира потеряла свой естественный, привычный свежий запах, насквозь пропитавшись табачным дымом и кислым ароматом арабики.
Нет процесса утомительнее, чем внимательно наблюдать за немым кино с недостаточно четким изображением. Изображение на кассетах появлялось благодаря режиму прерывистой съемки.
Вот фигура человека возникала в ста метрах от дома, потом в девяносто, потом в восьмидесяти… К тому моменту, когда он входил в подъезд, зрители едва успевали донести сигарету до рта.
Подъезжает машина. И вот из нее уже наполовину вышел человек. Он уже закрывает дверь на ключ, хотя для такого джипа можно было придумать автосигнализацию вроде «Фараона» или «Партизана». Впрочем, если у человека замок на коробке, то навороченные прилады ни к чему. Пока в головах зрителей возникают идентичные выводы, человек успевает скрыться в подъезде.
Кряжин внимательно всматривался в цифры в углу экрана. День, предшествующий похищению мальчишки.
И это последняя кассета! Три предыдущие ничего интересного не зафиксировали. Входят – выходят, выходят – входят. Подъезжают – отъезжают… Дважды крутанулся на экране телохранитель Коли. Он в восемь ноль-три вышел из подъезда, быстро уселся в «BMW» и сорвался с места. И не вернулся. Все трое зрителей знали, почему.
Пленка закончилась, на экране появилась серо-синяя рябь. За мгновение до этого Кряжин успел увидеть в углу время: «09:24:49».
– А где остальное? – спросил он, удерживая чашку в нескольких сантиметрах от губ.
– Это все, что было, – сказал Сидельников. – В охране сначала заартачились, но, когда я заявил, что дело на контроле начальника ГУВД, они сразу распахнули передо мной сейф. Поинтересовались, что именно нужно, но я сам выгреб все, что там имелось.
Вынув кассету из приемного гнезда видеомагнитофона, следователь выставил ее на свет. Ответ, почему изображение исчезло с экрана при фиксации такого странного времени, был найден. Закончилась пленка.
– А где же следующая съемка? – удивился он, пытаясь вскинутыми вверх бровями уязвить Сидельникова.
– Я забрал все, что там имелось, – упрямо повторил тот. – Сейчас запись ведется на те кассеты, которые были в видеотеке последними. Я справлялся у начальника охраны объекта.
– Вы пытаетесь убедить меня в том, что кассеты с записью позже девяти часов двадцати четырех минут того дня, когда произошло похищение, исчезли?
На этот раз вопрос откровенно смахивал на риторический.
– И я знаю, кто сидел за пультом охраны в это время.
– А мы не уверены в том, что кассеты ликвидировал тот, кто их писал, – сразу заметил Кряжин, в голове которого уже кипела работа. – Ты сам говорил, что записанные пленки передаются по сменам под роспись. Пленки легче выкрасть или уничтожить, когда смена перешагнет через одну. Кто просматривает запись, перед тем как начать писать? Просто вставляешь кассету и нажимаешь красную кнопочку. А если бы я хотел кассеты незаметно изъять, я принес бы с собой на смену пару кассет с рынка с фильмом «Убить Билла» и вставил в гнезда видеотеки. Следующий охранник, ничего не подозревая, сделал бы на ней запись. А нужные кассеты я, конечно, вынес бы после смены. И отдал похитителям, если бы состоял в их группе, и продал им, если бы не состоял.
Сидельников сунул руку в карман куртки и вытянул тонкий и длинный блокнот.
Кряжин толкнул локтем Саланцева, у которого от переизбытка кофеина глаза уже не закрывались, даже когда он этого хотел, и сказал:
– Смотри, сейчас он зачитает нам график дежурств охранников с их фамилиями и адресами.
– Вы страшный человек, Иван Дмитриевич, – перелистывая страницы, тихо признался «муромец».
Старший сержант вневедомственной охраны Леонид Забавин собрался на смену с вечера. У него была такая привычка еще с армии: разложить по карманам вывешенного на видное место выглаженного кителя все, что пригодится завтра на службе, поставить у входа начищенные ботинки и заварить чай покрепче, залив его в термос. Потом два часа просмотра телевизора в комнате общежития, щелчок выключателя света и – глубокий, здоровый сон. Утром разбудит будильник, поставленный на металлическую ванну и накрытый тазом. Ничего не поделаешь – здоровье у старшего сержанта было отменное, и спать он любил. А потому, когда в его комнате в семь часов утра звенел чумовой звонок, усовершенствованный рационализаторской мыслью милиционера, просыпался не только сам Забавин, но и жильцы восьми комнат, расположенных рядом с ним. Никто его за это, впрочем, не корил. Общежитие рабочее, трудиться, равно как и выпивать после ударного труда, все умеют, а потому грохот перед началом смены в «мусарне» (как шутливо называли любавинскую комнату соседи) был очень кстати.
Но сегодня привычное течение жизни оказалось нарушенным. Не потому, что в коридоре снова завязалась драка или бранились соседи, – к этому живущие здесь были давно подготовлены. Дело в том, что крики и шум схватки раздавались именно из «мусарни».
Началось все со стука в дверь.
Тук-тук-тук – услышали соседи в гулком, как аэродинамическая труба, коридоре.
Тук-тук-тук – повторилось через несколько секунд. Удары были глухими, потому что в дерматиновую дверь (единственную на всем этаже) звонко не постучишь.
– Да там он, там, – услышали любопытные жильцы голос местного пьяницы, завсегдатая бара напротив общежития, инвалида труда Горбыля. Тот решил, по-видимому, что к милиционеру пришли коллеги.
И тогда следом послышался треск. По подсчетам лежащих в кроватях соседей выходило, что дверь трещит именно дерматиновая, то есть «сержантская дверь». И это было уже по-настоящему любопытно.
Следом произошло и вовсе невероятное событие. Это кричал Забавин! Гроза общежития и прилегающих к нему торговых точек. Страшно кричал, по-звериному. С визгом. «Что?! Что?!»
– Ты не ори, – предупредил Кряжин, входя в комнату последним. – Ничего особенного, если тебя это так интересует.
– Вы кто? – Забавин сидел на кровати, наблюдая, как трое прибывших спокойно рассаживаются вокруг.
– Если мы ошиблись, я восстановлю дверь, – сказал Кряжин. – Более того, мне даже хочется это сделать. Но сначала нужно поговорить.
Потом Кряжин подсчитал, сколько раз милиционер солгал следователю Генеральной прокуратуры России. Три раза за семь минут! Впервые, когда известие о похищении сына Кайнакова озвучил для себя как новость. Вторично, когда заявил, что в тот день болел. И в третий раз, когда на вопрос о наличии в комнате ценностей, добытых незаконным путем, ответил отрицательно.
Он лгал, безусловно, с перепуга, не разобравшись толком в сути дела, на что, собственно, Кряжин и рассчитывал. Дверь, конечно, можно было и не ломать, а разговор составить по-дружески. Но тогда Кряжин не услышал бы лжи. Уличающей, глупой, нерасчетливой. Кто в Москве еще не знает, что похищен сын известнейшего человека столицы, признанного журналом «Форбс» семьдесят третьим в сотне богатейших людей планеты? Оказывается, Забавин этого не знал. Для большей комичности данного заявления следовало заметить, что именно Забавин входил в число тех, кто этого Кайнакова охранял. После этого курьеза все остальное показалось бы просто чудовищной провокацией.
– Говоришь, болел в тот день, – с разочарованием в голосе буркнул Кряжин. – И при этом не знаешь, когда украли Колю Кайнакова. А я разве называл число, Забавин?
И как после таких недоразумений можно набраться мужества честно ответить на третий вопрос? Хотя никто сейчас не поверил бы честному ответу.
– Это что? – спросил Саланцев, вынимая из морозильной камеры холодильника «Бирюса» тяжелую пачку, перетянутую резинкой для купюр. Она затерялась между упаковкой «Богатырских» котлет и бараньими ребрышками.
В пачке, собственно, купюры и присутствовали. Еще плохо узнаваемый президент с хитрецой в зеленых глазах смотрел на обнаружившего его старшего опера МУРа, словно восклицая: «А я что говорил?! Под наружным подоконником было бы надежнее»…
– Мои накопления. – Это была уже четвертая ложь за четверть часа. Забавин бил все рекорды вранья.
– Пять тысяч семьсот долларов, – возвестил Саланцев, роняя последнего президента Гранта на спину.
– Хочу быть сержантом, – сказал капитан Сидельников.
Сунув окурок в банку из-под кофе, почерневшую от пепла, Кряжин поднялся на ноги.
– Я сейчас выйду, – сказал он Забавину. – У меня уже не тот возраст, чтобы за всем этим наблюдать. – И повернулся к Саланцеву: – Если вдруг он захочет со мной разговаривать, я буду на улице.
– За чем «за этим»? – заволновался главный житель рабочего общежития. – Они бить меня будут, что ли?! Вы же из прокуратуры!..
– Я тебе честно говорю, Забавин, – улыбнулся Кряжин, – что этот метод называется «хороший и плохой полицейский». Впоследствии допрашиваемый подсознательно тянется к хорошему и рассказывает ему правду, дабы избежать общения с полицейским плохим. Обычно это перед игрой не разъясняют, но поскольку ты человек свой… Сейчас ты будешь угадывать, с кем из нас тебе хочется общаться больше.
И следователь ушел. Он спустился вниз, уселся на сиденье «Жигулей» и попробовал хотя бы на минуту расслабиться.
Его позвали через две минуты.
– Я взял кассеты, – тихо, словно стараясь не разбудить соседа по комнате, говорил Забавин. Он держался обеими руками за уши, а лицо его отсвечивало белизной. – По просьбе человека по имени Феликс. И отдал их ему. Получил шесть тысяч долларов. Я не знал, зачем. Клянусь, что не знал.
– А сейчас знаешь?
– Сейчас догадываюсь, – заметив вялое движение в свою сторону одного из оперов, поправился: – Да, конечно… Конечно, знаю. Они, наверное, готовили похищение, а я им невольно помог… Беда какая…