ные предприятия, эксплуатацию водных и иных путей сообщения.
Припоминалось и так отлично начатое осенью восемнадцатого года наступление на Царицын. Вооруженная немцами армия тогда вплотную подошла к городу на Волге, с трех сторон блокировала его. Артиллерия уже обстреливала окраины Царицына, когда бригада Буденного неожиданно нанесла удар на правом фланге и полностью разгромила отборный корпус генерала Гусельникова. Пришлось снять с передовой часть войск, бросить их против наступающей Красной Армии и, когда контрнаступление захлебнулось, начать отход.
Лента воспоминаний раскручивалась медленно. Особенно резко высвечивалось последнее сражение с красными под Царицыном, потому что позже, на большом Войсковом Круге в Новочеркасске, под давлением казачьей верхушки и Антанты, которые объявили его германофилом, Краснову пришлось проститься с остатками армии, сложить с себя полномочия командующего… Что было затем? Прозябание вдали от родины, долгое мучительное безделье, сотрудничество с РОВС («Российский общевоинский союз») генерала Кутепова, занятого засылкой в СССР с террористическими заданиями офицеров-эмигрантов, сближение в Шуаньи близ Парижа с великим князем Николаем Николаевичем.
За стеной спальни часы глухо пробили семь раз, но Краснов продолжал лежать под периной с закрытыми глазами. Когда же понял, что больше не уснет, тронул у изголовья, на тумбочке, звонок.
Отворилась дверь, и на пороге вырос Егорычев.
— Одеваться! — приказал генерал.
Умывшись и облачившись в мундир с неизменным Георгиевским крестом, он вошел в кабинет, где один из книжных шкафов занимали написанные им, Красновым, книги. Рядом с томиками мемуаров «От двуглавого орла к красному знамени» стояли романы «Белая свитка», «За чертополохом».
Краснов задержался у шкафа и подумал, что свой последний роман «Выпаш» надо непременно послать в презент с теплой дарственной надписью главе имперского министерства по делам оккупированных областей на Востоке Альфреду Розенбергу. Генералу охранных и штурмовых отрядов СС нацистской партии будет несомненно приятно прочитать страницы, полные ненависти к большевистскому строю и клеветы на Ленина.
В столовой генерала ждал завтрак.
— Семен звонил? — раскладывая на коленях хрустящую от крахмала салфетку, спросил Краснов.
— Никак нет, Петро Николаевич. На той неделе было дело, а нонче господин полковник не изволили звонить, — ответил хорунжий.
Краснов чуть скривился:
— Сколько можно повторять: племянник произведен в генерал-майоры вермахта! А ты по старинке все зовешь его полковником. Не брякни этого при Семене.
Семен был единственным оставшимся в живых близким родственником Краснова, к тому же единомышленником, верным делу освобождения России от большевиков. Начальник личного конвоя главнокомандующего вооруженными силами юга России барона Врангеля во время его отплытия из Крыма на крейсере «Генерал Корнилов», Семен Краснов долгие годы состоял членом «Российского общевоинского союза» и других белоэмигрантских организаций. Позже, уже в Париже, при содействии оккупировавших Францию немецких властей он был одним из заправил «Комитета по делам русской эмиграции». На Семена Краснова можно было смело положиться, что генерал и делал, хотя приходилось частенько оплачивать его счета. Последнее время Семен, правда, не очень частый гость у дядюшки, звонить и справляться о здоровье и то забывает. Поднялся, как говорят, «на волну», позабыл, что в тридцатых годах был вынужден во Франции не брезговать профессиями грузчика, водителя такси.
После завтрака генерал прошел в прихожую, и Егорычев услужливо подал шинель.
— Станут звонить — скажешь, что вернусь к обеду.
Хорунжий отворил тяжелую дверь подъезда, и Краснов вышел на улицу под колючий и мелкий дождь. Был вторник, а по вторникам старый русский генерал отправлялся на прием к начальнику русского отдела германской контрразведки господину Эрвину Шульцу. Это стало для Краснова неписаным правилом с 22 июня 1941 года.
«Опять может случиться, что без толку проторчу в коридоре, — подумал Краснов. — Опять Шульц не соизволит принять, как это было на прошлой неделе, и месяц, и два назад. Впрочем, не стоит показывать неудовольствия».
Он поднял воротник и взмахом руки остановил такси.
На тихой Фридрихштрассе, в доме 22 с высокими потолками и деревянными панелями, Краснов попросил дежурного секретаря записать его на прием к герру Шульцу и занял место для посетителей в коридоре на диване.
«Мое счастье, что аудиенцию ожидаю у немца, — невесело подумал генерал. — Было бы обидно просиживать у дверей, скажем, Завалишина. Офицеришка в армии Врангеля, позже рядовой переводчик на заводе „Демберг“, а — вишь-ты! — вознесся до заместителя начальника русского отдела! Забыл об уважении к старшему по званию. Чему его только учили? В девятнадцатом посчитал бы за честь для себя услужить мне…»
Находиться в роли просителя было не очень-то приятно, но Краснов отличался терпеливостью и сдержанностью. Этому его научили армейская служба и многолетняя жизнь в эмиграции.
Генерал чуть повел головой, словно его тронул нервный тик, и остановился взглядом на портрете фюрера, который занимал весь простенок. На портрете Гитлер был в своем неизменном строгом коричневом пиджаке с Железным крестом 1-й степени.
«Был ефрейтором, а ныне глава государства, да еще какого!» — откровенно позавидовал фюреру Краснов.
Русский генерал-эмигрант не подозревал, что в Мюнхенском полицай-президиуме в старой, тщательно охраняемой картотеке бывших тайных осведомителей одна из карточек коротко и сухо, с полицейской лаконичностью, сообщала, что незаконнорожденный сын австрийского таможенного чиновника Алоиса Шикльгрубера безуспешно пытался стать художником, был исключен из школы, участвовал в разгроме Баварской республики и вступил в новую и малочисленную по тем временам фашистскую рабочую партию (ДАП) — родоначальницу национал-социалистической, получив членский билет за номером 55, и позже заведомо лгал, что имеет билет № 7.
С протокольной краткостью карточка зафиксировала произнесенную Адольфом Гитлером (осведомителем по кличке Луд) шовинистическую речь на учебных курсах штаба мюнхенской дивизии, назначение его офицером по вопросам просвещения, участие в розыске и уничтожении руководителей Баварской республики. Заканчивалась карточка тайного осведомителя полиции строкой:
«30 января 1933 г. — рейхсканцлер Германии».
О чудесном взлете отставного ефрейтора, его небывалой карьере Краснов размышлял часто, не показывая при этом своего удивления. Особенно осмотрительным и предельно осторожным Краснов стал после вступления в члены НСДАП — немецкой национал-социалистической партии. Отныне, при каждом удобном случае, русский генерал громко провозглашал фюреру славу, для чего выбрасывал вперед правую руку.
Генерал продолжал пристально всматриваться в маленькие и бесцветные, выглядевшие стеклянными глаза Гитлера, в его свисающую на узкий лоб черную прядь, широкие скулы, щеточку усов. Портретист изрядно польстил бывшему ефрейтору, который на самом деле был мельче, хлипче, с вечно бегающими глазами.
…Гладко выбритый, с нафиксатуаренными усами, Краснов еще долго торчал в коридоре подле написанного в полный рост фюрера. Время катило к двум, пора было ехать обедать.
«Видимо, еще не удосужились прочесть мою докладную записку. Что ж, прочтут завтра или через пару дней. А может, и через неделю…»
Краснов тяжело поднялся и, по-старчески сутулясь, шаркая и чуть волоча правую ногу, двинулся по коридору к выходу.
2
Престарелого русского генерала вызвали спустя неделю, когда он в тиши своего кабинета сочинял очередной пасквиль на русский народ и Советскую Россию.
Черный «мерседес-бенц» мчался по затемненным и малолюдным улицам Берлина с пригашенными фарами: в столице рейха остерегались налетов советских и британских бомбардировщиков.
«Как говорится, лучше поздно, чем никогда. — Краснов потер ладонь о ладонь. — Я знал, я верил, что рано или поздно мои здравые предложения оценят по достоинству и меня призовут к активной деятельности».
Этого дня, а точнее ночи, Краснов терпеливо ждал в эмиграции долгие двадцать четыре года. Особенно с 22 июня минувшего сорок первого года, когда услышал по радио речь Геббельса, в которой рейхсминистр пропаганды говорил о приказе фюрера двинуть войска против СССР, дабы опередить удар большевиков в спину Германии и этим спасти нацию. Следом диктор зачитал сводку об успешной бомбежке эскадрильями люфтваффе Могилева, Львова, Ровно, Гродно. Сводку завершил бравурный марш.
«Наконец-то! Свершилось! — Трясущейся рукой Краснов осенил себя в то утро крестным знамением. — Пришло возмездие! Господь услышал мои молитвы. Настало святое христово воскресенье! Не позже осени я буду в белокаменной матушке-Москве!»
Сомнения в скором взятии Москвы и крахе в России ненавистного ему большевистского режима закрались у белогвардейца позже, зимой, когда на подступах к столице СССР потерпела поражение армия рейха. Невольно вспомнилась прочитанная еще в двадцатые годы книга «Закат Европы» немецкого философа правого толка Освальда Шпенглера, где довольно смело утверждалось: война с Россией была бы для Германии безумием, крахом, ибо на огромном протяжении фронта затеряются не только германские армии.
«Чушь, еврейские россказни! — отогнал от себя крамольные мысли Краснов. — Германская армия сегодня сильнейшая в мире. С ее помощью в России навсегда будет покончено с красной чумой. Если не через восемь недель, как обещал Гитлер, то, по крайней мере, в будущем, сорок втором году».
И он стал поспешно сочинять пространные докладные записки, вновь и вновь, не уставая, напоминать о себе, своем богатом опыте в борьбе с большевиками, с нетерпением ожидая той минуты, того часа, когда о нем вспомнят и призовут для активной деятельности. И вот — дождался! Услышана молитва, которую в пасхальном номере напечатала издающаяся в Берлине русская эмигрантская газета «Новое слово»: «Да сохраним мы наши души в смиренной готовности служению родине до того Святого дня, когда кремлевские колокола возвестят миру о воскрешении Спасителя!». Под «спасителем», безусловно, подразумевалась фашистская Германия, на которую уповали в своих молитвах многие белогвардейцы.