В действительности не все так, хотя стигматизация, безусловно, имеет место, и без нее, совершенно очевидно, не обойтись.
Во-первых, человек, совершивший особо опасное преступление, должен понимать и признавать, что и после отбытия им наказания, пусть и очень сурового, печать совершённого остается на нем, и в этом никто, кроме него самого, не виноват. Это — крест, который ему нужно нести, и никто ему нести эту ношу облегчить не в состоянии, а причиной является неимоверное преступление, совершенное им. Даже если он обратится к богу, то и в этом случае он не должен найти прощения, во всяком случае, успокоения. Впрочем, такой человек может и не терзаться содеянным и не очень или совсем не переживать в этой связи, такое часто встречается. В местах лишения свободы осужденные за убийства, если это не убийство ребенка, другими преступниками не порицаются, их даже не обсуждают. Так что там никакого "клеймения" не происходит. Я беседовал со многими особо опасными убийцами, и лишь единицы из них проявляли некоторые, только некоторые и весьма слабые, признаки покаяния.
Во-вторых, "клеймение" (пятно, репутация) играет и предупредительную роль: люди будут знать, кто живет с ними рядом или с кем вместе они работают, либо так или иначе с ним общаются; это заставит милицию (полицию) пристальнее присматривать за освобожденными от наказания подобными лицами. В случае же совершения ими нового преступления будет справедливо, если им при определении наказания припомнят, что они уже ранее совершали нечто, резко выходящее за рамки привычного.
Вместе с тем "клеймение" может тормозить и даже исключить исправление и самоисправление, желание стать лучше. В этом его отрицательная сторона.
"Клеймение" известно еще из библейской истории.
Когда Каин убил Авеля и бог разоблачил его, убийца пожаловался, что теперь "всякий, кто встретится со мною, убьет меня" (Быт 4:14). В ответ на это бог поступил довольно странно: "И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его" (Быт 4:15). Этот эпизод несуразен сам по себе: бог и Каин не могли не знать, что кроме Каина, Адама и Евы (его родителей) на земле других людей нет и его попросту некому было убить.
Д.Д. Фрезер дает такое объяснение "каиновой печати". Знак, поставленный на нем богом, составлял исключительную особенность убийцы. Так поступали, как убедительно доказывает Фрезер, т. е. как-то помечали убийц, очень многие народы в древности, с тем чтобы, во-первых, указать на него как на человека, соприкоснувшегося со смертью, а потому очень опасного; во-вторых, клеймо, поставленное богом на убийце, должно было освободить его от мести со стороны духа убитого. Возможно, что божья печать была такой, что до неузнаваемости изменила внешность Каина, так что дух Авеля просто не мог бы узнать его. Многие первобытные народы прибегали именно к такому способу, чтобы обезопасить человека от духа убитого им*(16).
Тем не менее остается неясным, почему бог защитил Каина, не является ли это доказательством того, что творец заранее смирился со злом и намеренно покрыл его?
Исследователи личности преступника и природы преступного поведения советского периода, которые не придерживались ломброзианских и близких к ним взглядов, в своих типологических и классификационных схемах выделяли преступников, представлявших наибольшую общественную опасность. Однако, как мы увидим, последних они не называют особо опасными и не очень четко обозначают те преступления, которые они совершают. Происходит это главным образом потому, что криминологи, занимающиеся соответствующими проблемами, знают преступников в лучшем случае по уголовным делам, дающим весьма ущербную информацию о них. Такие исследователи не имеют опыта углубленного (клинического или монографического) изучения личности преступника, руководствуясь лишь общими представлениями о ней.
Так, А.Ф. Лазурский писал о криминальном активно извращенном типе, выступающем либо в качестве беспорядочного, но решительного, волевого и энергичного насильника, склонного к безделью и дракам, либо наделенного сосредоточенно жестокими качествами. Ко вторым он причислял убийц*(17). А.Г. Ковалев в качестве самого опасного различал глобальный преступный тип, отличающийся асоциальностью, полной преступной зараженностью, ненавистью к труду и людям, стремлением любыми путями осуществить свои преступные замыслы*(18).
П.А. Бейлинсон и Ю.М. Лившиц, еще в 1970 г. опубликовавшие монографию под обещающим названием "Тяжкие преступные посягательства на личность и общественный порядок", ничего, в сущности, не сказали о личности виновного и причинах таких преступлений. Они ограничились лишь утверждениями, что "особенности личности такого преступника состоят в присущих ей
индивидуалистических взглядах и соответствующем поведении, выражающих анархическое отношение к социалистической дисциплине, правам и интересам граждан. Глубина криминальной зараженности личности может быть различной". Разумеется, подобные суждения абсолютно ничего не объясняют. Объяснять, например, сексуальные убийства анархическим отношением к социалистической дисциплине, правам и интересам граждан просто наивно. Впрочем, такие объяснения применимы как к убийствам, так и к мелким кражам или к пьяному дебошу.
Подобные объяснительные конструкции (не только в пределах типологии) вообще характерны для советской криминологии, они всегда или почти всегда содержали в себе элементы коммунистической идеологии, вроде ненависти к труду (Ковалев) или анархического отношения к социалистической дисциплине. Разумеется, ненависть к труду (?!) никак не объясняет совершение особо тяжких и тяжких преступлений против человека.
Вместе с тем представляется плодотворной давно высказанная А.И. Долговой идея относительно выделения типа криминогенной личности, хотя в этом типе акцент делается не только и не столько на степени общественной опасности преступного поведения, сколько на его систематичности, длительности и неисправимости преступника. Понятно, что он может постоянно совершать, например, и мелкие кражи. В других типологиях преступников наиболее опасные из них, конечно, выделяются (например, К.Р. Абызовым, В.Г. Грибом), однако сколько-нибудь развернутых их описаний не дается. К сожалению, в связи со слабой науковедческой подготовкой многие криминологи путают типологию с классификацией.
По такому признаку, как глубина, стойкость и интенсивность антисоциальной направленности личности преступника, некоторые криминологи (С.С. Крашенников) выделяют особо злостный, совершивший опасный или особо опасный рецидив преступлений*(19). Тем самым допускается, что человек, совершивший особо опасное преступление в первый раз, к данному типу не относится. Куда его отнести?
В отечественной криминологии понятие особо опасного преступника обычно не использовалось, а если о нем говорили, то чаще всего как об особо опасном рецидивисте. Между тем это несовпадающие понятия: особая опасность рецидива зачастую определяется количеством тяжких преступлений, однако особо опасными следует признать и тех, кто до этого ни разу не привлекался к уголовной ответственности. Например, таким был одинцовский монстр Головкин, последний казненный в России, который замучил и убил десятерых мальчиков. Термин "особо опасный рецидивист", существовавший в российском уголовном праве, позволял оценить правовое положение ранее судимых лиц, определить в случае совершения ими нового преступления наказание, вид колонии для его отбывания и т. д.
Феномен особо опасного преступника в отечественной криминологии обычно изучался в плоскости особо опасного рецидивиста. В этом плане привлекают внимание работы Н.А. Коломытцева, который посвятил множество интересных работ рецидиву преступлений и личности рецидивиста. Он считает, что наиболее характерным для особо опасного рецидива следует считать устойчивость преступной деятельности, которая имеет элементы, переходящие в профессию, пренебрежение к правовым нормам, социально-нравственную нечувствительность виновного к неоднократному осуждению в виде лишения свободы. Особо опасные рецидивисты обладают повышенной общественной опасностью*(20). Как мы видим, главным в понимании особо опасного рецидива (и рецидивиста) является неоднократное совершение преступлений независимо от их характера. Такой подход представляется не совсем удачным в силу его неполноты. Здесь характер преступления не учитывается.
В той же работе Коломытцев отмечает у особо опасных рецидивистов деформированные взгляды на жизнь, инфантильность в оценке социальноэкономических и политических событий, стремление к наживе, повышенный уровень самооценки и притязаний, преклонение перед грубой физической силой, что, по его мнению, характеризует 50 % субъектов особо опасного рецидива. У 24 % осужденных рассматриваемой категории, согласно Коломытцеву, наблюдается бедность языка и мышления. Риск и опасность, связанные с систематическим совершением преступлений, служат, по их мнению, доказательством наличия в их личности таких качеств, как смелость, целенаправленность, организаторские способности. Самые опасные рецидивисты отличаются от других осужденных настороженностью и недоверием к другим. Проявляют воинствующий эгоизм, нередко провоцируют других на конфликт, потребляют алкоголь, наркотики, проявляют половую распущенность; в структуре их личности преобладают низшие, примитивные потребности*(21).
Такой довольно поверхностный анализ криминологических особенностей особо опасных рецидивистов в отечественной юридической литературе отнюдь не исключение. Прискорбно, что исследователи как бы не видят различий в личности не только в связи с характером не раз совершенных преступлений (человек, совершивший кражу в третий раз, будет существенно отличаться от того, кто убил в третий раз), но и между рецидивистами, один из которых арестован за кражу в третий раз, а второй — в десятый. Весьма примитивен анализ мотивов рецидивного преступного поведения, он обычно ограничивается пересказом общеизвестных положений из работ отечественных криминологов и специалистов в области уголовного права относительно того, что представляют собой мотивы. Они не исследуются применительно к отдельным категориям рецидивистов, причисленных к особо опасным.