«Бам», — раздавался стук в дверь, я вздрагивала, машинально вставала и спускалась вниз.
Самой веселой игрой на колокольне было сидеть в бойнице и смотреть вниз. Было так высоко, что когда ты выглядывал из нее, кружилась голова. Это так притягивало, и я носилась взглядом вверх и вниз, пока не чувствовала, что я становлюсь невесомой, и «выскальзывала». Приходили Слире и Скюдде. Кто-то посылал мысль: «Играем в спуск по стене», это было самое удивительное. Мы «выпадали» из бойницы и «катились» по стене, стараясь выделывать в воздухе самые замысловатые фигуры. Кто-то взлетал и показывал движение, а остальные делали так же. Слире и Скюдде по очереди показывали, а я «катилась» за ними, иногда так, как они показывали, иногда по-другому. Внизу мы собирались вместе и снова летели наверх. Мы поднимались на колокольню и скатывались вниз. Мы делали все больше оборотов. Мы смеялись и выли, атмосфера была пьянящей, было красиво и светло.
Послышался скрип ступеней, папа поднялся на колокольню: «Сиди тут, я буду звонить в колокол, ты подержишь колодку». Эта колодка была деревяшкой, которая держала язык колокола, чтобы его бой не мешал бою часов.
По дороге домой я шла мимо качелей и на минутку садилась на них. Там я слышала все звуки природы, шелест ветра, собаку, которая лаяла где-то далеко, захлопнувшуюся дверь, хруст гравия под деревянными башмаками, все это становилось серенадой, которая вводила меня в мой мир, я была там как единственное сознание. Все вокруг обретало то содержание, которым я его наделяла, в том присутствии, которое влекло и завораживало мою душу.
Папа пришел, снял меня с качелей и понес домой. Пора было ужинать. Он говорил со мной, следил за тем, чтобы мне досталось все, что нужно. Мама сказала, что я должна вымыть руки. Я сидела и смотрела на свои руки, они играли в пятнашки, крутились и вертелись и выглядели так забавно. Она схватила меня и втолкнула в умывальную комнату, у нее были жесткие руки, и ее слова были словно гвозди, которые забивали в воздух. Папа подошел и взял меня, поднял меня, открыл кран и засунул мои руки под воду. Было такое приятное чувство, вода текла, образовывала маленькие белые ручейки и стекала в раковину. Мыло пенилось и получались красивые пузыри. Я хлопала по ним и пыталась затолкать их в воду, но у меня не получалось, они все время лопались. Большая теплая рука папы держала мои руки, делала на них пузыри, держала их под водой, а потом обернула в белое полотенце. Было весело и приятно.
После ужина папа брал меня с собой в постель, и я лежала рядом. Его глаза проникали в мою душу, и выводили меня куда-то, но не туда, где я обычно была. Это как будто была другая реальность. Как будто видишь, слышишь и чувствуешь вещи по-другому. Это было и приятно, и неприятно. Тело становилось ощутимым, можно было почувствовать, как папина рука, которая дотрагивалась до моей руки, превращалась в приятное вещество. Папины слова достигали меня и заставляли меня видеть вещи, очевидные истины, такие, как стул, стол, часы и т. п. В моем мире были только субстанции, которые плавали в нем без всякого смысла, но стоило мне мгновение побыть в глазах папы, все вещи приобретали значение. Папа называл это реальностью: «Ты должна понять реальность, иначе ты не справишься с жизнью».
Папа посвящал, по крайней мере, полчаса в день тому, чтобы держать меня в мире реальности и передавать мне знания. Он много смеялся над моим способом истолковывать мир и объяснять, что я вижу и понимаю. Часто это было ужасно глупо. Он делал из этого истории и рассказывал другим. Это вызывало интерес ко мне как к личности, что способствовало папиной цели — ввести меня в социальную жизнь.
Утром, когда было совсем тихо, было легко взлететь наверх, под крышу. Я кружилась и смотрела на все знакомые вещи. Я проносилась вокруг каждой вещи и дотрагивалась до нее. Я не могла ничего сломать, и все можно было трогать. Только людей нельзя было трогать, потому что у них могли возникнуть неприятные ощущения, и они могли испугаться. У нас было много украшений, маленьких красивых фигурок, которые детям не разрешалось трогать. Я становилась маленькой и «карабкалась» на них, я «танцевала» с ними, «входила» в них и смотрела их глазами. Было так интересно попробовать.
Приходил Слире и начинал погоню. Он шумел, исчезал и появлялся снова. Приходил Скюдде и застывал рядом со мной. Слова играли в атмосфере. Слова, которые я слышала от взрослых: «мертвый», «больной», «брошенный», «арестованный», «убитый». Это были опасные слова. Когда кто-то произносил их, из человека как бы выходило ядовитое вещество. Цвет вокруг человека становился грязным, как будто он покрывался слоем сажи. Скюдде «делал формы» из слов и «вставлял» их в картины. Это могло быть поле, на котором неподвижно лежал человек, это могло быть кладбище или гроб, большая больница и дяди в темных костюмах с белыми халатами поверх них. Тети в странных белых шапках. Дом с зарешеченными окнами и т. д. Я рывком возвращалась в кровать. Я слышала свой голос. Кто-то подходил и поднимал меня, шептал мне на ухо: «Ну, ну, полно, тебе приснилось что-то неприятное, ты вся мокрая от пота». Мой мир снова становился обычным, и я могла опять «летать вокруг».
Ночи были особенными. Я редко спала, и рядом с моей кроватью стоял маленький зеленый ночник. Я обращала на него взгляд и погружалась в этот зеленый свет и оказывалась в другом измерении. Там было все: вода и воздух, ветер и движение. Я просто «парила» в нем и «плыла», как на ковре. Это зеленое пространство было наполнено, и все же там ничего не было, оно не был пустым, но там не было ничего постоянного, оно все время меняло форму, и я была в этой форме. В окне брезжил свет. Папа начинал ворочаться, потом вставал и шел на кухню, я кралась за ним.
В крайней комнате жил пастор. Он приезжал через каждые две недели и оставался на целый день, он сидел и записывал проповеди. Никому не разрешалось входить в эту комнату. Я тайком проникала туда, там было душно и сумрачно, стояла тяжелая дубовая мебель, висели бархатные портьеры, я говорила «совестливые портьеры», и все смеялись (в шведском языке слова «совесть» и «бархат» созвучны), темно-бежевые обои и огромные картины. Там был небольшой алтарь, со скамеечкой впереди. На нее была постелена черная ткань, которая свисала с нее, с красивым серебряным крестом, поверх нее лежала тяжелая белая ткань и на ней стояли две свечи, графин с водой и стакан, а также раскрытая Библия. На стене висел телефон. Он иногда звонил, и воздух прорезал такой пронзительный звук, что, когда он раздавался, я всегда «выскакивала» из тела.
Мое место было под письменным столом. Я залезала под него и сидела совсем тихо. Я молча раскачивалась всем телом, и все остальное исчезало. Иногда пастор сидел тихо и вдруг разражался каскадом слов. Он читал отрывки из Библии, а потом разыгрывал елейную сцену со множеством слов, которые образовывали в воздухе самые фантастические разноцветные картины. После этого он часто обращался ко мне и спрашивал, как я думаю, годится ли это, но он никогда не ждал ответа, а отвечал сам, я была чем-то вроде компании в его собственной атмосфере, и ему нравилось, когда я сидела там.
Я «двигалась» среди его слов. Они «плавали» в воздухе, и я следовала за ними. Иногда они приобретали смысл, иногда они были просто забавными завитушками, которые звучали красиво. Приходили Слире и Скюдде, мы играли в «пятнашки» среди этих слов, «ловили» их, держали, но они все время «ускользали». Появлялись новые, и старые исчезали. Я старалась, но не могла схватить их. Опять возникали старые, они с новым грохотом появлялись изо рта священника, и я опять могла приниматься за охоту. Было ужасно весело «танцевать» среди слов, которые исчезали и появлялись. Разыгрывалось множество историй. В них рассказывалось о внезапной смерти, о рождении ребенка в вертепе, о добрых и злых, об умных и глупых, о множестве людей, которые были мужественными и честными, и совершали множество вещей, которые были созвучны моему миру. Я видела множество людей, которые брели в песке среди домов, которые были словно белые четырехугольники без крыши. У них была красивая развевающаяся одежда, они несли большие глиняные горшки с водой. Иногда их преследовали, иногда они шли вместе, иногда друг за другом, иногда их убивали. Картины и происшествия сменяли друг друга, а я была зрителем. Иногда я тоже была с ними, но они не видели меня, только я видела все.
«Ирис, тебе пора идти, чтобы не испачкать пол», — пастор вытаскивал меня из-под стола, ставил меня на ноги, поворачивал меня лицом к двери и отправлял меня из комнаты. Я механически шла в кухню, и меня отправляли в туалет. Мама обычно говорила довольно строгим голосом: «Так, значит, ты была у пастора. Надеюсь, ты не сказала какой-нибудь глупости, чтобы мне не пришлось краснеть за тебя?»
Когда пастора не было в комнате и мама входила, чтобы полить цветы, я могла пробраться внутрь, залезть под стол и сидеть тихо, пока она не уходила. Тогда я садилась на маленькую скамеечку у алтаря, открывала какую-нибудь страницу Библии и погружалась в нее. Это так увлекало меня, что я переставала дышать. Передо мной как бы разворачивался фильм, появлялось множество людей, животных, воды и пески, дома и церкви, стоял неимоверный шум. Мне нужно было только «включить» звук голоса пастора в моей голове, и тогда происходило множество фантастических вещей.
Спустя много лет, когда я изучала историю религии, эти рассказы снова всплыли в моей памяти. Наш преподаватель говорил о том, что всем нужно ознакомиться с Библией, чтобы легче было изучать его предмет. Я думала, что ничего не знаю о Библии, и приготовилась корпеть над ней, но это оказалось ненужным, постепенно библейские истории «ожили» во мне, и я могла извлечь из них главное. Я понимала, что они не таковы, какими представлялись мне в моем мире, когда я была ребенком, но суть была той же, и нужно было только «поймать» ее и преобразить. Это была странная ситуация: знать множество вещей, иметь источник, из которого можно черпать, источник, о существовании которого я за секунду до того не подозревала.