Он медленно проходит между клеток обезьянника. Все сломано и запущено. Деревья, росшие когда-то внутри вольеров, засохли. Ему на глаза попадается одна из выцветших табличек. Полустертые буквы еще можно разобрать.
Черный ревун.
Alouatta caraya
Класс: млекопитающие.
Рядом со словом «млекопитающие» — неприличный рисунок.
Отряд: приматы.
Семейство: паукообразные обезьяны (ревуны).
Среда обитания: лес.
Отличительные особенности: окрас самок — желто-коричневый или оливковый, самцы обычно…
Некоторые слова зачеркнуты или замазаны.
Благодаря особому горловому аппарату способны производить громкие звуки. Сильно развиты гортань и подъязычная кость; вместе эти органы образуют объемную полость, усиливающую издаваемые звуки.
Питание: растения, насекомые, плоды и фрукты.
Распространенность и численность: виду не угрожает опасность исчезновения.
Слова «не угрожает опасность» перечеркнуты размашистым крестом.
Ареал обитания: центральная часть Южной Америки, от востока Боливии и юга Бразилии до севера Аргентины и Парагвая.
Есть и фотография ревуна-самца. Лицо обезьяны чуть не в фокусе, как будто камера дрогнула в момент срабатывания затвора. Поверх картинки кто-то начертил красный круг с точкой посередине.
Он входит в одну из клеток. Сквозь бетонный пол тут и там пробивается трава. Разбросаны окурки и шприцы. Он замечает чьи-то кости. Скорее всего, какой-то обезьяны, думает он. А может быть, и нет. Кости могли принадлежать кому угодно.
Выйдя из клетки, он бредет по аллее. Жарко, на небе ни облачка. Под деревьями в тени чуть прохладнее. Он сильно потеет.
Какой-то киоск. Он просовывает голову в окошечко. Видны консервные банки, какие-то бумажки, просто мусор. Он входит в помещение и видит висящий на стене список товаров. Так, шапочка льва Симбы, шапочка жирафы Риты, шапочка слоненка Дамбо, сувенирные кружки с изображениями животных (в ассортименте), пенал с обезьянкой саймири. Белые стены исписаны и изрисованы. Кто-то написал мелкими аккуратными буквами: «Скучаю по животным». Надпись перечеркнута, а поверх крупно написано: «Чтоб ты сдох, придурок!»
Он выходит из киоска и закуривает. Обычно он по зоопарку не гуляет, а сразу идет к львиному вольеру, где подолгу сидит на ограждении. Зоопарк большой — это он знает, потому что помнит, как они с отцом гуляли здесь часами.
Он проходит мимо бассейнов. Кто здесь жил? Нутрии? Или тюлени? Это место стерлось из его памяти, а таблички давно сорваны.
По дороге он закатывает рукава рубашки, а затем расстегивает одну пуговицу за другой. Рубашка развевается, ткань пляшет в потоках воздуха.
Впереди видны внушительные строения — высокие с ажурными куполами.
Это птичник, вспоминает он. В памяти тотчас же всплывают разноцветные птицы, перелетающие с ветки на ветку, шелест, а то и шумное хлопанье крыльев, густой и в то же время трудноуловимый запах. Он подходит к клеткам и вспоминает, что на самом деле клетка здесь одна, просто она разделена сеткой на отсеки. Через весь птичник тянется висячий мост, заключенный в стеклянный туннель. По этому мостику посетители могли ходить и рассматривать клетки изнутри. Двери сломаны. Посаженные внутри птичника деревья вытянулись и проросли сквозь купола клеток и туннель мостика. Под ногами опавшая листва и битое стекло. И то и другое шуршит и скрипит, когда наступаешь. Лестница на висячий мостик. Он поднимается и идет вперед. Отовсюду торчат ветки. Их приходится отводить в сторону, поднимать, перешагивать. Оказавшись на прогалине, он задирает голову и видит в просвете между кронами ажурный купол над центральной частью вольера. Сохранилась даже немалая часть витража: человек с крыльями, летящий к солнцу. Он знает, кто такой Икар и чем он заплатил за свою дерзость. Крылья у витражного Икара разноцветные, а в небе, по которому он летит, много птиц. Они сопровождают его, как полноправного обитателя неба, как будто он — один из них. Отломать ветку с листьями и смести мусор с небольшого участка мостика. Так можно лечь на спину и смотреть вверх, не опасаясь порезаться об осколки. Часть купола разбита, но витражи пострадали меньше всего. Они расположены в верхней части ажурной крыши, и ветки деревьев туда пока не дотянулись.
Пролежать бы так целый день, глядя в разноцветное стеклянное небо! А еще — он хотел бы показать этот птичник ему, своему сыну. Показать прямо таким — пустым, полуразрушенным. Вдруг в памяти исподтишка всплывает воспоминание: звонки сестры после смерти Лео. Говорила она только с Сесилией, словно слова утешения были нужны ей одной. На похоронах она плакала и обнимала своих детей. Словно боялась, что их тоже унесет внезапная смерть, как будто мертвый младенец может быть заразен. Ему самому окружающий мир виделся как издалека: предметы и люди — все, казалось, отступило от него на несколько шагов. Тех, кто подходил что-то сказать ему или просто молча обнять, он видел как через матовое стекло. Плакать он не мог. Слезы не выступили у него на глазах, даже когда маленький белый гробик опускали в могилу. Он поймал себя на мысли, что, если бы его спросили, он выбрал бы гроб не такого заметного цвета. Нет, понятно, белый символизирует чистоту преждевременно умершего ребенка. Но вот вопрос: действительно ли мы абсолютно чисты и невинны в тот миг, когда приходим в этот мир? Он задумался о других мирах и других жизнях, подумал о том, что, быть может, в одном из других измерений, где-нибудь на другой планете, в другую эпоху они с сыном могут встретиться и он еще увидит, как тот растет и взрослеет. Он стоял у могилы и думал об этом, а люди все шли и возлагали розы на гроб, а сестра все плакала и плакала — как будто этот младенец был ее сыном.
Не плакал он и потом, когда закончились эти псевдопохороны. Что поделать, в такие времена лучшего решения придумать было нельзя. Когда все разошлись и они остались одни, кладбищенские рабочие вынули гроб из могилы, стряхнули с него землю и цветы, после чего отнесли гроб в специально выделенный зал. Тело ребенка вынули из белого ящика и переложили в прозрачный. Им с Сесилией пришлось выдержать все до конца: они стояли и смотрели, как прозрачный гроб медленно въезжает в открытую пылающую печь крематория. Сесилия упала в обморок, ее отвели в другую комнату, приготовленную специально для таких случаев, и усадили в мягкое кресло. Он получил урну с прахом и подписал документы, в которых подтверждалось, что их сын был кремирован и что они с супругой засвидетельствовали всю процедуру.
Он выходит из вольера для птиц и идет в сторону детской площадки. Горка сломана, на качелях отсутствует одно сиденье. Карусель еще держится: видно даже, что раньше она была выкрашена в зеленый цвет. Вот только ее деревянный пол весь разрисован свастиками. Песочница заросла травой, а в самой ее середине кто-то непонятно зачем поставил старый, полуразвалившийся стул. Так он и стоит там, постепенно догнивая. Из всех скамеек-качелей уцелела только одна. Он садится на нее и достает сигареты. Цепи, на которых подвешена сама скамейка, еще выдерживают вес его тела. Он начинает раскачиваться. Сначала едва-едва, задевая землю согнутыми ногами. Постепенно амплитуда увеличивается, он энергично разгибает ноги, и скамейка взлетает все выше. Взлетев в очередной раз повыше, он вдруг замечает, что вдалеке, у горизонта, небо затягивают тучи.
Он снимает рубашку и завязывает ее на поясе. Ему очень жарко.
Рядом с площадкой виден еще один вольер. Он подходит ближе и читает сохранившуюся табличку:
Большой желтохохлый какаду.
Cacatua galerita
Класс: птицы.
Отряд: попугаеобразные.
Семейство: попугаевые.
На строчке, выделенной под указание среды обитания, кто-то написал красными буквами: «Ромина, я тебя люблю».
Отличительные особенности: цвет глаз самцов темно-кофейный, у самок глаза красные. В момент ухаживания самец задирает хохолок и энергично двигает головой, описывая восьмерки. При этом он издает призывные крики. Высиживают птенцов и впоследствии ухаживают за ними оба родителя. Продолжительность жизни в природе около 40 лет, в неволе доживают до 65 (рекорд для данного вида составляет 120 лет).
Здесь табличка обломана, и ее нижняя часть валяется на земле. Он не нагибается, чтобы дочитать описание попугая.
Он идет в сторону какого-то крупного сооружения, дверной проем которого полностью выгорел. Входит в большой зал. Все оконные рамы здесь сломаны. Скорее всего, думает он, раньше здесь было кафе или столовая. В стены кое-где вмурованы скамейки — их вырвать не смогли. Большей части столов уже нет. Остались только два, приваренные к полу. Виднеется какая-то вытянутая вдоль стены конструкция. Когда-то она вполне могла быть барной стойкой.
Ему на глаза попадается табличка с надписью «Серпентарий». Стрелка указывает направление. Он идет в указанную сторону, проходит по каким-то узким темным коридорам и попадает в довольно большое помещение с большими окнами. На стене висит плакат, гласящий: «Серпентарий. Займите очередь и ждите». Он входит в комнату с высоким, частично обрушившимся потолком. Через дыры в крыше видно небо. Клеток здесь нет. Периметр поделен на отсеки со стеклянными передними стенками. Вроде бы такие стеклянные ящики назывались террариумами, вспоминает он. Через стеклянную переднюю стенку было можно наблюдать за их обитателями — самыми разными змеями. Часть окон разбита, некоторые стекла исчезли бесследно.
Он садится на пол и закуривает. Затягиваясь, он рассматривает граффити на стенах — надписи и рисунки. Одна из картинок привлекает его внимание. На стене нарисована маска — причем достаточно профессионально. Похоже на венецианскую карнавальную маску. По ее краям вьется надпись, выполненная крупными черными буквами: «Маска кажущегося спокойствия, обывательской умиротворенности, маленькой и такой сверкающей радости оттого, что я не знаю, когда то, что я называю кожей, будет содр