«Она — никто, — думает он, — и вот она у меня в сарае».
Он понятия не имеет, что с ней делать. Она еще и грязная.
Нужно будет помыть ее. Когда будет время, при случае.
Заперев сарай, он идет в дом. Раздевается и становится под душ. Можно продать ее и избавиться разом от свалившейся проблемы. Можно оставить ее, подрастить, осеменить — начать свое дело с маленького стада и со временем уйти с комбината. Можно погрузиться в эту работу, сбежать в нее от реальности, бросить все, забыть про жену, про отца, про умершего ребенка, забыть наконец про колыбельку, сломать которую он все никак не соберется.
8
Утром его будит звонок. Это Нелида. «Здравствуйте, у дона Армандо был приступ дыхательной недостаточности. Нет, ничего страшного. Приезжать? Нет, не обязательно. Впрочем, было бы неплохо, если у вас получится. Отец вас, конечно, практически не узнает, но по нему видно: он такой довольный, когда вы приезжаете. После того, как вы у нас побываете, у него все приступы на несколько дней прекращаются». Он благодарит за сообщение и обещает заехать в ближайшее время, при первой же возможности. Отложив телефон, он долго сидит на кровати и вдруг ловит себя на мысли о том, что не хочет, чтобы этот день начинался.
Чайник на огонь — и одеваться. После первого мате — звонок в охотничье хозяйство. Сегодня приехать не смогу — неотложные семейные обстоятельства, перезвоню позже, и мы договоримся о новой встрече. Затем звонок Кригу: извини, объезд немного затягивается. В ответ: не беспокойся, делай свое дело. Только учти, я тебя жду: нужно будет провести собеседование с двумя желающими устроиться на работу.
Несколько секунд в тишине, потом — звонок сестре. У папы все хорошо, съездила бы ты проведать его. Она говорит, что очень занята, у нее дети и хозяйство и совсем ни на что времени не остается, вот и сейчас ей срочно нужно идти. И вообще, до дома престарелых вон сколько добираться. Из города туда ехать — целая история, чуть задержишься — и не успеешь вернуться до комендантского часа. Все это она выговаривает ему с презрительной досадой в голосе: можно подумать, что именно он (равно как и весь мир) виноват в том, что ее жизнь сложилась так, а не иначе. Неожиданно тон меняется, и сестра меняет пластинку: давно не виделись, заезжайте как-нибудь в гости; как Сесилия, она по-прежнему у матери? Он говорит, что скоро перезвонит, и вешает трубку.
Он открывает дверь сарая. Самка лежит на оставленных ей одеялах. Проснувшись, она все так же испуганно вскакивает. Он уносит миски и возвращается с водой и кормом. За время, проведенное в сарае, самка успела выбрать себе место для отправления естественных надобностей. «Надо будет убрать все это, — устало думает он. — Когда вернусь». Он почти не смотрит на нее: у него это существо, эта голая женщина в его сарае вызывает отвращение.
Он садится в машину и едет в дом престарелых. Он никогда не предупреждает Нелиду о своем приезде. В конце концов, он оплачивает пребывание отца в лучшем и самом дорогом из подобных заведений, находящихся в относительной доступности, и считает себя вправе приезжать, когда ему удобно и без предупреждения.
Пансионат для стариков находится почти по дороге от дома в город. Он расположен в районе дорогих особняков и коттеджных поселков. Всякий раз по пути к отцу он делает остановку, не доезжая несколько километров до цели.
Остановив машину, он направляется к воротам пустого, заброшенного зоопарка. Цепь, запиравшая решетку на входе, оборвана. Все заросло травой, клетки пусты.
Он прекрасно знает, что рискует, гуляя по этим местам: далеко не все звери были истреблены. Его это не волнует. Больше всего животных было убито в городах. Впрочем, некоторые люди упорно не хотели отдавать своих домашних любимцев командам санитаров-живодеров. Ходили слухи, что многие из этих любителей животных погибли от вируса. Кто-то тайно вывозил своих кошек, собак и даже лошадей в пригороды. С ним никогда никаких неприятностей не случалось, но говорят, что ходить по пустырям и лесопаркам без оружия рискованно. Бездомные собаки сбиваются в стаи, причем стаи эти вечно голодные.
Он подходит к смотровой площадке над заглубленным вольером для львов. Садится на каменные перила. Достает сигарету, закуривает. Смотрит на пустой вольер.
Он помнит, как отец привел его сюда. Отец, не знавший, что делать с этим ребенком — который не плакал и ничего не говорил с тех пор, как умерла его мать. Сестра была тогда еще младенцем. Забота о ней легла на плечи нанятых нянек, и она еще совершенно не понимала, что произошло.
Отец водил его в кино, в центр города, в цирк — куда угодно, лишь бы подальше от дома, подальше от фотографий улыбающейся мамы с дипломом архитектора в руках, от ее одежды, по-прежнему висевшей на вешалках, от репродукции Шагала, которую мама сама выбрала, чтобы повесить над кроватью. Вид на Париж из окна: кот с человеческим лицом, человек, летящий на каком-то треугольном парашюте, окно с цветным витражом, едва заметная пара в тени и мужчина — с двумя лицами и сердцем в руке. Все персонажи предельно серьезны, но вся картина в целом отображает безумие этого мира, то безумие, которое может быть веселым и улыбчивым — и беспощадным. Сейчас эта картина висит в его спальне.
В зоопарке полно народу: люди приходят сюда семьями. Яблоки в карамели, сахарная вата — розовая, желтая, голубая, — смех, шарики, мягкие игрушки — кенгуру, киты, медвежата. Отец то и дело восклицает: «Маркос, гляди — обезьянка саймири! Смотри — коралловая змея! Маркос, смотри, смотри — тигр!» Он молча смотрел туда, куда показывал отец, потому что чувствовал, что тому не хватает слов, настоящих слов, а то, что он говорит, просто заполняет пустоту. Еще не осознавая, он предчувствовал, что этим словам суждено затихнуть, что гонкая прозрачная ниточка, на которую они нанизывались одно за другим, оборвется так скоро.
Они подошли к смотровой площадке над львиным вольером, и отец замолчал. Львицы лениво развалились на солнце. Льва не было видно. Кто-то бросил львицам сухарик. Они даже не пошевелились. Он вдруг осознал, как далеко от него звери, и почувствовал, что больше всего на свете хочет спрыгнуть в эту яму, подойти к львицам, лечь между ними и уснуть. Еще ему хотелось их погладить. Другие дети кричали, пытались рычать и реветь по-львиному. Народу становилось все больше, люди толкали друг друга, извинялись, просили подвинуться и дать возможность заглянуть в вольер. И вдруг все замолчали. Откуда-то из тени, из укрытия в виде пещеры на площадку медленно вышел лев. «Папа, лев! Там лев! Видишь?» А отец стоял, опустив голову, почти затертый окружившими его людьми. Нет, он не плакал, но в его глазах застыли слезы, сдерживаемые теми самыми словами, которых он не мог произнести.
Сигарета докурена. Он отбрасывает окурок в вольер, встает и идет обратно.
Руки в карманы, он быстро шагает к машине. Откуда-то доносится звериный вой. Он прислушивается. Это где-то далеко. Он останавливается и оглядываетя вокруг, словно надеясь что-то увидеть.
Вот и гериатрический центр. Называется он «Новый рассвет». Добротный особняк с парком. Парк ухожен, деревья подстрижены, повсюду скамейки, работают фонтаны. Раньше, говорят, на территории центра был пруд, в пруду жили утки. Сейчас пруда нет. Уток тоже.
На звонок его выходит встречать медсестра. Он никак не может запомнить, кого из них как зовут, зато все они отлично помнят его имя. «Здравствуйте, господин Техо. Проходите, пожалуйста, дона Армандо сейчас привезут».
Он заранее удостоверился в том, что в пансионате, где будет жить его отец, за стариками ухаживают только дипломированные медсестры и фельдшеры. Никаких санитарок или сиделок без специального образования. Здесь он познакомился с Сесилией.
Всякий раз, заходя в это здание, он чувствует в воздухе едва заметный запах мочи и лекарств. Что до лекарств, то это те препараты, благодаря которым тела пациентов продолжают дышать. Чистота в центре безупречная, а запах мочи — так от него практически невозможно избавиться в доме, где лежат пожилые люди в памперсах. Он никогда даже мысленно не называет людей такого возраста бабушками и дедушками.
Не у всех из них есть внуки. У многих их уже никогда не будет. Это просто старики — люди, прожившие много лет, причем в жизни некоторых из них это, пожалуй, единственное достижение.
Его провожают в зал для посетителей. Предлагают напитки. Он садится в кресло у огромного окна, выходящего в сад. По дорожкам здесь никто не ходит без защиты. Многие прикрываются зонтиками. Птицы — они не агрессивные, но многие люди боятся их. Вот небольшая черная птаха садится на ветку куста. Раздается испуганный вскрик. Это пожилая дама, одна из пациенток центра. Она с ужасом смотрит на птицу. Та улетает, а старуха еще долго что-то бормочет, словно творит защитные заклинания. Потом она засыпает прямо в своем кресле-каталке. Судя по ее свежему виду, ее только что выкупали.
Он вспоминает фильм Хичкока «Птицы» — какое впечатление произвела на него эта картина и как он расстроился, когда ее запретили.
Накатывают воспоминания о том, как он познакомился с Сесилией. Он сидел в этом же кресле, дожидаясь отца. Нелиды в тот день не было, и папу привела Сесилия. В то время отец еще ходил, разговаривал, а его сознание было более-менее ясным. Увидев ее, он не почувствовал ничего особенного. Просто еще одна медсестра. Потом она заговорила, и тогда он обратил на нее внимание. Голос. Она рассказывала об особой диете, разработанной индивидуально для дона Армандо, о том, что ему регулярно измеряют давление, о постоянных осмотрах и непрерывном наблюдении за пациентом, о том, что в последнее время он стал гораздо спокойнее. Он слушал, а пространство вокруг него и этой женщины наполнялось светом. Этот голос притягивал и вдохновлял его. Да от этого голоса можно было сойти с ума, отдать за него все на свете.
С тех пор как умер их ребенок, голос Сесилии звучит как черная дыра — слова будто глотают сами себя.