Закончив, он поднимает ее на ноги и смотрит на нее. Там, под дождем, он видит ее. Такой же хрупкой, такой же почти прозрачной, такой же совершенной. Он идет навстречу запаху жасмина и, не задумываясь, обнимает ее. Самка не двигается и не дрожит. Она просто поднимает голову и смотрит на него. У нее зеленые глаза, думает он, определенно зеленые. Он проводит рукой по отметине на лбу, где ее клеймили. Затем он целует его, потому что знает, что она страдала, когда они сделали это с ней, так же как она страдала, когда они удалили ей голосовые связки, чтобы она была более покорной, чтобы она не кричала, когда ее убивали. Он гладит ее шею. Теперь дрожит только он. Он снимает джинсы и стоит там, обнаженный. Его дыхание учащается. Он продолжает обнимать ее, пока идет дождь.
То, что он хочет сделать, запрещено. Но он все равно делает это.
ДВА
…как зверь в клетке, рожденный зверями в клетке, рожденный зверями в клетке, рожденный зверями в клетке, рожденный в клетке и умерший в клетке, рожденный и затем умерший, рожденный в клетке и затем умерший в клетке, одним словом, как зверь, одним из их слов, как такой зверь…
1
Когда он просыпается, его тело покрыто пленкой пота. На улице не жарко, еще не весна. Он идет на кухню и наливает себе воды. Затем он включает телевизор, выключает звук и машинально перелистывает каналы. В конце концов, он останавливается на канале, по которому показывают старые новости многолетней давности. Люди начали совершать акты вандализма в отношении городских скульптур животных. В трансляции группа людей забрасывает краской, мусором и яйцами скульптуру быка на Уолл-стрит. Затем он переходит к другим кадрам: кран поднимает бронзовую скульптуру весом более 3 000 килограммов, бык движется по воздуху, а люди в ужасе смотрят на него, показывают на него пальцем, закрывают рты. Он включает звук, но громкость остается низкой. Единичные нападения происходили в музеях. Кто-то порезал «Кошку и птицу» Клее в MoMA. Ведущий новостей рассказывает об усилиях экспертов по восстановлению картины. В музее Прадо женщина пыталась собственными руками уничтожить картину Гойи «Борьба кошек». Она бросилась на картину, но охранники вовремя остановили ее. Он вспоминает экспертов, искусствоведов, кураторов, критиков, которые возмущались и говорили о «регрессе к средневековым временам», о возвращении к «иконоборческому обществу». Он пьет воду и выключает телевизор.
Затем он вспоминает о сожженных скульптурах Сан-Франциско де Асис, об ослах, овцах, собаках, верблюдах, снятых с рождественских сцен, об уничтоженных скульптурах морских львов в Мар-дель-Плата.
Он не может спать и должен рано вставать, чтобы встретиться с прихожанином Церкви погружения. Их становится все больше и больше, думает он. Спокойный и упорядоченный ритм забоя нарушается всякий раз, когда на завод заезжают сумасшедшие из церкви. На этой неделе он должен поехать в заповедник и лабораторию. Задания, которые отрывают его от дома, которые усложняют дела. Он должен их выполнить, но в последнее время ему не удается сосредоточиться. Хотя Криг не говорил с ним об этом, он знает, что его работа страдает.
Закрыв глаза, он пытается считать вдохи. Но тут он чувствует, как что-то прикасается к нему, и вскакивает. Он открывает глаза и видит ее. Он подходит к ней, и она ложится на диван. Он вдыхает ее дикий, живой запах, обнимает ее. «Привет, Жасмин». Он развязал ее, когда проснулся.
Он снова включает телевизор. Ей нравится смотреть на изображения. Сначала она боялась его и неоднократно пыталась сломать. Звуки были раздражающими, изображения выводили ее из себя. Но с течением времени она поняла, что устройство не может причинить ей вреда, что то, что происходит внутри него, ничего ей не сделает, и она увлеклась изображениями. Все вызывало удивление. Вода из крана, новая, вкусная еда, которая так отличалась от сбалансированного питания, музыка по радио, принятие душа в ванной, мебель, свободное хождение по дому, пока он был рядом и присматривал за ней.
Он расправляет ее ночную рубашку. Заставить ее надеть одежду было задачей, требующей огромного терпения. Она рвала свои платья, срывала их, мочилась на них. Он не сердился, а удивлялся силе ее характера, ее упорству. Со временем она поняла, что одежда прикрывает ее, что в некотором смысле она ее защищает. Она также научилась одеваться сама.
Она смотрит на него и показывает на телевизор. Она смеется. Он тоже смеется, не понимая, над чем смеется и почему, но все равно смеется и притягивает ее ближе. Жасмин не издает никаких звуков, но ее улыбка вибрирует во всем теле, и он находит ее заразительной.
Он проводит рукой по ее животу. Она на восьмом месяце беременности.
2
Ему нужно идти, но сначала он хочет немного пообщаться с Жасмин. Вода уже нагрелась на плите. Ему потребовалось много времени, чтобы заставить ее понять понятие огня, его опасность и применение. Всякий раз, когда он зажигал конфорку, она срывалась с места и бежала в другой конец дома. Ее страх превратился в удивление. Тогда ей хотелось только одного – прикоснуться к бело-голубому, иногда желтому пламени, которое, казалось, танцевало, было живым. Она трогала пламя, пока оно не обжигало ее, а потом быстро отдергивала руку, испугавшись. Она сосала пальцы и немного отступала, но потом подходила ближе и делала это снова и снова. Постепенно огонь стал частью ее повседневной жизни, ее новой реальностью.
Выпив последний глоток мате, он целует ее и, как делает каждый день, провожает в комнату, где держит ее взаперти. Он задвигает засов на входной двери и садится в свою машину. Она будет спокойно смотреть телевизор, который он прикрепил к стене, спать, рисовать мелками, которые он ей оставил, есть еду, которую он для нее приготовил, листать страницы книг, которые она не понимает. Он хотел бы научить ее читать, но какой в этом смысл, если она не умеет говорить и никогда не станет частью общества, которое видит в ней только съедобный продукт? Клеймо на ее лбу, огромное, четкое, неразрушимое клеймо, заставляет его держать ее взаперти в доме.
Он быстро едет на завод. Он намерен покончить с тем, что нужно сделать, и вернуться домой. Но тут у него звонит телефон. Он видит, что это Сесилия, и сворачивает на обочину. В последнее время она звонит все чаще. Он боится, что она хочет вернуться домой. Он никак не может объяснить ей, что происходит. Она не поймет. Он старается избегать ее, но от этого становится только хуже. Она чувствует его нетерпение, видит, что боль превратилась в нечто другое. Она говорит: «Ты стал другим»; «Твое лицо изменилось»; «Почему ты не взял трубку в тот день, ты так занят?»; «Ты уже забыл обо мне, о нас». «Мы», о котором она говорит, не ограничивается ею и им, оно включает в себя и Лео, но сказать это вслух было бы жестоко.
Приехав на завод, он кивает охраннику и паркует машину. Его не волнует, читает ли этот человек газету, он даже не удосуживается проверить, кто он такой. Он больше не останавливается, чтобы покурить, подперев руками крышу машины. Он идет прямо в офис Крига. Он быстро целует Мари в щеку, и она говорит: «Привет, Маркос. Ты очень опоздал, милый. Сеньор Криг внизу. Пришли люди из той церкви, и он пошел с ними разбираться». Последнее она произносит с раздражением. «Они появляются все чаще и чаще». Он ничего не говорит, хотя знает, что опоздал, и более того, что люди из церкви пришли раньше. Он быстро спускается вниз и бежит по коридорам, не здороваясь по пути с рабочими.
В вестибюле они встречаются с поставщиками и людьми, которые не работают на заводе. Криг стоит там, ничего не говоря, медленно, почти незаметно покачиваясь, как будто у него нет выбора. Он выглядит неловко. Перед ним стоит делегация из примерно десяти человек. Они одеты в белые туники, их головы обриты. Они молча наблюдают за Кригом. Один из них одет в красную тунику.
Он подходит к ним и пожимает руку каждому. Затем он извиняется за опоздание. Криг говорит, что теперь за ними присмотрит Маркос, менеджер, и отходит, чтобы ответить на телефонный звонок.
Криг быстро уходит, не оглядываясь, как будто члены церкви заразны. Он проводит руками по брюкам, очищая себя от чего-то, что может быть потом или гневом.
Когда Криг уходит, он подходит к человеку, которого он признает духовным наставником, так они называют лидера, и протягивает ему руку. Он просит у него бумаги, разрешающие и подтверждающие жертвоприношение. Он просматривает их и видит, что все в порядке. Духовный наставник говорит ему, что член церкви, который будет умерщвлен, был осмотрен врачом, подготовил завещание и совершил ритуал ухода. Мужчина дает ему другой лист бумаги, заверенный печатью и нотариусом, на котором написано: «Я, Гастон Шафе, разрешаю использовать мое тело в качестве пищи для других людей», а также подпись и идентификационный номер. Гастон Шафе выходит вперед в своей красной тунике. Это семидесятилетний мужчина.
Гастон Шафе улыбается и страстно и убежденно произносит кредо Церкви Иммолации: «Человек – причина всего зла в этом мире. Мы – наш собственный вирус».
Все члены церкви поднимают руки и кричат: «Вирус».
Гастон Шафе продолжает: «Мы – худший вид паразитов, уничтожаем нашу планету, морим голодом наших ближних».
Его снова прерывают. «Дружище», - кричат члены церкви.
«Моя жизнь обретет смысл, когда мое тело накормит другого человека, того, кто действительно в этом нуждается. Зачем тратить ценность моего белка на бессмысленную кремацию? Я прожил свою жизнь, мне этого достаточно».
В унисон все члены церкви кричат: «Спасите планету, сожгите себя!».
Несколько месяцев назад для жертвоприношения была выбрана молодая женщина. В разгар церковного обсуждения Мари с криками спустилась вниз. Молодая женщина, совершающая самоубийство, - это зверство, сказала она, никто не спасает планету, все это чепуха, она не позволит кучке сумасшедших промывать мозги такой молодой женщине, им должно быть стыдно, возможно, они подумают о массовом самоубийстве, и если они действительно хотят помочь, почему бы им не пожертвовать все свои органы. Церковь Смерти, члены которой были живы, была совершенно гротескной, кричала она, пока, наконец, он не обхватил ее руками и не отвел в другую комнату. Он усадил Мари, дал ей стакан воды и подождал, пока она успокоится. Она немного поплакала, а потом успокоилась. «Почему бы им просто не отдать себя на черный рынок, почему они должны приходить сюда?» спросила Мари, ее лицо исказилось.