— Когда закончите, с иллюминацией разберитесь, — спускаясь вниз, приказал Червоненко. — А то еще с пожарными разбираться придется! Мы в управлении. Связь через дежурного!
— Слушаюсь! — ответил старший группы.
Червоненко спрыгнул со ступенек, потом послышался шум автомобильных моторов, и все стихло.
...Говорят, беда одна не ходит, но и удача, оказывается, тоже! Повезло в одном — и тут же еще везение, как премия за первую отлично проделанную работу. Следствие по делу Гулыги шло как по маслу! Если Клыч еще пытался уходить в «глухую несознанку», то Гулыга раскалывался, как гнилой орех! Следователь едва успевал записывать его показания. С ходу «отдал» все узбекские связи и под каждой страницей протокола, перед тем как поставить свою подпись, старательно выводил: «С моих слов записано верно после моего чистосердечного признания».
Тимохин присутствовал на одном из таких допросов, когда его вызвал в коридор старший следователь Петруненков и доложил:
— Вас какой-то практикант усиленно добивается! Говорю — заняты вы, а он свое: дескать, какое-то ваше задание выполнил. Горелов, что ли, его фамилия? В дознавателях у нас бегал!
Тимохин не сразу, но вспомнил, что поручал какому-то практиканту по фотографии попробовать выяснить, в какое учебное заведение поступал объявленный во всесоюзном розыске Алексей Рыскалов. Неужели нашел?
— Давайте его ко мне в кабинет. Я сейчас подойду.
Посидел на допросе, послушал, как «старается» Гулыга, и вышел. У дверей своего кабинета увидел паренька с тощей папкой в руках.
— Горелов?! — окликнул его Тимохин. — Ты что в коридоре топчешься, как подследственный? Передал тебе Петруненков, чтоб заходил?
— Кабинет пустой, товарищ подполковник... — замялся Горелов. — Неудобно как-то...
— Я дела на столе не оставляю! — улыбнулся Тимохин. — А сейфы взламывать вроде не твоя специальность! Заходи!
И распахнул перед Гореловым дверь.
— Садись. — Прошел следом и сел за свой стол. — Рассказывай, что у тебя?
— Нашел я его, товарищ подполковник, — доложил Горелов.
— Да ну?! — обрадовался Тимохин. — А вид почему такой кислый? Или сомневаешься, что он?
— Он! — сказал Горелов. — И не он!
— Не понял, — нахмурился Тимохин. — Докладывай толком!
— По фотографии мной обнаружен некий Сергей Поярков. Закончил Нижнетагильский горный техникум. Фотография, врученная вами, полностью совпадает.
— Молодец! — похвалил его Тимохин. — И чем же ты недоволен? Благодарности в приказе мало? В характеристике напишем.
— Да какая тут благодарность! — Лицо Горелова пошло пятнами. — Не преступник он, товарищ подполковник!
— Как это не преступник? — недоуменно смотрел на него Тимохин. — Срок имел, из места заключения бежал. Так или не так?
— Так... И все равно не преступник! Был преступник, а теперь совсем другой человек! Работяга он, каких поискать!
— Даты откуда знаешь, какой он работяга? По фотографии определил?
— Был я там, товарищ подполковник.
— Где?
— В Нижнем Тагиле.
— Я тебе командировку выписывал?
— Нет.
— На какие шиши ездил?
— Стипендию за лето получил, взял билет и поехал. Хотел убедиться, что он!
— Ну ты даешь, Горелов! — покрутил головой Тимохин.
— А если бы не он, с какими глазами я бы появился?! — заволновался Горелов. — «Нашел, нашел!» А это вовсе другой человек. Похож только. Тогда как?
— Тогда плохо, Горелов, это ты прав. С кем же ты беседовал?
— В Управлении приисков. В кадрах. Показал справку, что я у вас прохожу практику, выложил фотографии, сличили с анкетой — все и сошлось!
— Он что, в самом Нижнем Тагиле работает? — спросил Тимохин.
— Оставляли его в управлении, а он ни в какую! На прииск! Сначала на драге работал, золото мыл, потом в вахтовый поселок уехал, на вскрышные работы. А это похуже, чем в лагере на лесоповале. Я узнавал!
— По-твоему, выходит, он сам эту трудную работу искал? Бежал, куда подальше!
— Нет, товарищ подполковник! Такое впечатление, что он сам себе кару выдумал. Чтоб труднее, чем в лагере, было. И вообще... Семья у него... Жена, ребенок...
— Ты куда после института нацелился? — поинтересовался Тимохин. — В следователи, в прокуратуру?
— В следователи, товарищ подполковник.
— В адвокаты иди. В защитники. Надо же, выдумал! Преступник сам себя казнит! Ты с ним самим разговаривал?
— Нет. И в кадрах просил, чтобы о нашем разговоре никто не знал.
— Вот это грамотно! — похвалил его Тимохин. — А то узнает и еще куда-нибудь дунет! Подальше!
— Я не поэтому. Чтоб не травмировать его раньше времени.
— Знаешь что? Переходи-ка ты в Медицинский! Чудишь, Горелов! Ладно!.. Нашел — спасибо! А с ним разберемся. Придется кого-нибудь поопытней послать. Петруненкова того же! Ты уж не обижайся!
— Я не обижаюсь. Но лучше бы вы сами поехали!
— Не такая он важная птица, чтобы я за ним раскатывал.
— Без вас никто не разберется, товарищ подполковник! А тут случай особый! Судьба человека, можно сказать, решается!
— Ладно! Ты особо не переживай! Может, и съезжу. Как начальство распорядится. Спасибо еще раз! И отдыхай пока.
— Разрешите идти?
— Давай, давай! Свободен!
...К удивлению Тимохина, генерал против его командировки не возражал.
— Если это тот Рыскалов, который шесть лет в розыске, то мы с тобой, подполковник, на коне! Управление отметят, а тебе, если московское начальство поддержит, еще одну звездочку. Ты сколько в подполковниках ходишь?
— Лет пять, товарищ генерал.
— Пора папаху надевать. В общем, так... Если это он, этапируй сюда, доложи в Москву, и мы в порядке! С Гулыгой и компанией закругляетесь?
— В прокуратуру передают.
— Ну и чудненько! Выписывай литер, и удачи тебе!
— Спасибо, товарищ генерал. Разрешите быть свободным? — Давай, подполковник! Действуй!
...Тимохин в командировки ездил редко, и, в отличие от многих своих товарищей по работе, ему нравилось бездумно коротать время, поглядывая в окно вагона на зеленеющие уже поля, дальние перелески, крыши деревенских домов с неизменными крестами телевизионных антенн. На попутчиков ему всегда везло. Это могла быть пожилая пара, вывозящая внука попастись в деревне у дальних родственников, — внук всю дорогу что-то жевал, лежа на верхней полке, а его дед с бабкой дремали: один над книгой, другая над вязаньем. Попадались и молодые. Влюбленные и молодожены до позднего вечера простаивали у окна в коридоре или целовались в тамбуре. Молодые же парни с утра отправлялись в соседнее купе к приятелям и до обеда шлепали картами, потом чуть ли не через весь состав направлялись в вагон-ресторан, причем карманы их подозрительно оттопыривались. Вернувшись, они валились на свои койки и спали до утра как убитые. В этот же раз на двух верхних полках отсыпались два умотанных до крайности толкача-снабженца, а напротив Тимохина расположился бойкий, словоохотливый старичок. Правда, старичком его можно было назвать лишь условно — из-за седой бороды и усов, а лет ему было примерно сорок с копейками, ровесник Тимохину, но говорлив он был на все девяносто с гаком! Сыпал не переставая! Начал с того, что, расстелив на столике газету, вывалил все запасы домашней снеди, выставил бутылку и заявил:
— Это, чистосердечно признаюсь, самогон. Но тройной очистки. Сам гнал. С казенкой не сравнить! Так что не побрезгайте.
Тимохину пить не хотелось: душновато, да и ни к чему вроде, — сослался на печень и отказался, а сосед налил себе в складную стопочку, со смаком выпил и, похрустывая огурцом, тоже домашнего соления, заявил:
— Звать меня — Евгений Георгиевич, а по специальности я — тот, кого никто не любит и все живущее клянет!
— Не понял! — удивленно вскинул брови Тимохин.
— Минводхоз. Мелиоратор.
— А!.. — усмехнулся Тимохин. — Достается вам... Это верно...
— И за дело! — подхватил Евгений Георгиевич. — Но не всегда! Без поливных земель не обойтись, но дрова иногда ломаем. В прямом смысле! Поскольку сводим лес в местах, где ему цены нет!
— Понимаете — и все-таки?
— А что делать, голубчик? План — раз, приказ — два... А против начальства идти — все равно что... Не будем!.. Из-за одного такого борца я и путешествую. Правду ищу!
— И как?
— Пока безрезультатно! А история, дорогой мой, состоит в следующем...
Евгений Георгиевич наполнил свою стопочку до краев, одним махом опрокинул в рот, пощелкал пальцами, соображая, чем бы таким закусить, хватанул пирожок, тоже, видно по всему, домашней выпечки, прожевал, вытер рот платком и продолжал:
— Один мой коллега... тоже мелиоратор... отказался сводить лес и рыть отводной канал на участке вдоль одной речки. Прелестная, доложу я вам, речка! И прав! Бесконечно прав! Берега подмоет, и от этой прелести останется мутный ручей с нечистотами и прочими, извините, пестицидами!
— И что же?
— Голуба вы моя! Вы что, ребенок? Не знаете, как это делается? Один выговор, второй, третий — и приказ об увольнении! Вот я и еду за него бороться, выражаясь высоким штилем, поскольку на местах у нас правды не сыщешь!
— А сам он что же? Гордый такой?
— Как вам сказать... Скорее, с чувством собственного достоинства. И биография не позволяет.
— Это в каком же смысле?
— А он семь лет отсидел. Говорит: «Я там шпане уголовной не кланялся, а тут какого-то зажравшегося чиновника упрашивать. Да пошли они!.. Адреса не повторяю!»
— За что сидел?
— Да все за нее, голубушку, за правду! Он тогда сельским хозяйством в каком-то районе руководил. Отсеялись, а у них зерно семенное осталось. Он и распорядился раздать его колхозникам в счет заработанных трудодней. А его-за хищение госсобственности за решетку. Как это расценивать?
— Формально по закону — правильно! — убежденно сказал Тимохин.
— Да ведь не себе... Людям! Ради правды!
— Правда-то здесь при чем?