— Слушаюсь, гражданин начальник! — все с тем же блатным прищуром глянул на него Поярков и надолго замолчал.
Когда подъезжали к поселку, спросил:
— А жене что говорить?
— Не знает она? — обернулся к нему Тимохин.
— Того, что вы знаете, нет, — буркнул Поярков.
— Выдумай что-нибудь, — помолчав, сказал Тимохин. — На курсы повышения квалификации едешь.
— И на сколько же лет?
— Считай. Четыре недосидел да еще пару лет прибавь. Вообще-то, не я тебя судить буду. Может, и скостят.
— Как же! Дождешься от вас! — зло сказал Поярков. — Где разбираться со мной будете?
— В твои родные края поедем. К морю. Соскучился небось?
— Во сне вижу, — признался Поярков. — Только не так я хотел с морем свидеться.
— Так уж сошлось, — сказал Тимохин.
— Это верно, — согласился Поярков. — Видать, от судьбы не уйдешь!
— От закона, хочешь сказать?
— А мне это все едино, — отозвался Поярков. — Но кое-кто на ваши законы... Ладно! Не будем!
— На Гулыгу намекаешь? — догадался Тимохин.
— Хотя бы...
— Сидит твой Гулыга, — жестко сказал Тимохин.
— Правда? — обрадовался Поярков.
— Врать не обучен, — буркнул Тимохин.
— Тогда ладно! Судите меня по новой! — махнул рукой Поярков, помолчал и тоскливо, негромко, будто самому себе, сказал: — Не выдержать мне шесть лет в зоне! Или уголовники пришьют, или сам на запретку кинусь! Ты пойми, начальник! Я все эти годы человеком себя считал. Старался быть человеком! А теперь опять...
Поярков замолчал. Когда подъехали к дому и остановились, Тимохин сказал водителю:
— Ты нас здесь подожди, Костя.
— А долго? — спросил Костя.
— Сколько надо, столько и будешь ждать, — жестко ответил Тимохин.
— Как скажете... — вздохнул водитель. — Нам бы до темна обернуться!
— Успеем, — пообещал Тимохин и повернулся к Пояркову: — Веди в свои хоромы!
— Вам бы такие! — огрызнулся Поярков.
— Да ты не обижайся, чудак! — улыбнулся Тимохин. — Шучу ведь...
— Тогда извините, — ответил Поярков. — Думал, всерьез... Пошли!..
— ...Знакомься! — сказал жене Поярков.
— Ирина!
— Тимохин.
— А по имени-отчеству как? — спросила Ирина.
Тимохин не сразу, но ответил:
— Виталий Иванович.
— Виталий... — повторила Ирина. — Красиво!
— Вы это серьезно? — не поверил Тимохин.
— Какие же шутки? ! — улыбнулась Ирина. — Что красиво, то красиво! А он вот... — она кивнула на Пояркова, — Серега! Разница!
— Никакой я не Серега! — в сердцах сказал Поярков, надевая чистую рубаху. — Серега, Серега! Алексей я!
— Да ты что? Трезвый вроде? — забеспокоилась Ирина.
— Шутит он, — вмешался в разговор Тимохин.
— Ничего я не шучу! — оборвал его Поярков. — Был Серега, и весь вышел! И не Поярков я! Рыскалов я!.. Алексей Рыскалов! Хватит, насережился!
— Чего это с ним? — встревоженно посмотрела на Тимохина Ирина. — Или с головой что? Заболел никак?
— Ничего я не заболел! — крикнул Рыскалов. — Скоро сама все узнаешь. Захочешь — требуй развода! С алиментами только туго будет! Поехали, начальник! Я готов!
— Он вам напишет, — попытался успокоить Ирину Тимохин. — Или я напишу. Не волнуйтесь!
— Вовка где? — спросил Рыскалов.
— Где ему быть? — всхлипнула Ирина. — На речке, наверное...
— Поцелуй его за меня. Пошли, начальник!
И первым шагнул к дверям.
...По всем существующим правилам Рыскалов должен был ночевать в КПЗ, потом его ждала камера в пересыльной тюрьме, а когда подберется этап, в душном вонючем вагонзаке он отправится «по принадлежности», в город, где его судили. Тимохин же оставил его ночевать в своем гостиничном номере, благо диван был свободен. Что такое набитый сверх меры вагонзак летом, Тимохин представлял достаточно хорошо, вспомнил, что где-то читал о том, что в исключительных случаях возможен провоз заключенного в обычном вагоне с положенными по инструкции мерами предосторожности, — решил для себя, что это именно тот случай, не сдал Рыскалова на этап, а добился двухместного купе, чтобы везти его «по-человечески». Он не хотел признаваться даже самому себе, что ему чем-то нравится этот парень с открытым лицом и натруженными рабочими руками.
Что делать двум попутчикам в тесноватом купе поезда в дальней дороге? Не пить же подполковнику милиции с заключенным? Разговаривали. О прежней жизни Рыскалова Тимохин знал почти все. Интересовал его лагерь и особенно побег!
— Женщина одна помогла, — коротко сказал Рыскалов. — Отчаянная баба!
— Спал, что ли, с ней? — грубовато спросил Тимохин.
— Это само собой, — неохотно ответил Рыскалов. — Не в этом дело... Любила она меня...
— А ты?
— Я тоже, наверное...
— А жену любишь?
— Сына больше.
— А она тебя любит.
— Вы-то откуда знаете?
— Слепому видно! Без памяти любит.
— Она не меня любит, — усмехнулся Рыскалов. — Сережку Пояркова. А вот меня такого — не знаю... Полюбит ли?
— Все будет у вас как надо! — убежденно сказал Тимохин. — Такая ждать будет. И никого близко к себе не подпустит!
— Шесть лет?! — недоверчиво посмотрел на него Рыскалов.
— Хоть десять! — сказал Тимохин и взглянул в окно: — Станция. И большая! Смотри-ка, базарчик за вокзалом! Картошечки бы сейчас горячей. Картошка в этих местах знаешь какая?!
— Я сбегаю! — вскочил с места Рыскалов, но тут же сел, боясь взглянуть на Тимохина.
— А чего ж? — сказал тот. — Сбегай! Деньги есть?
— Есть! — уже из коридора откликнулся Рыскалов.
— И молочка постарайся! Топленого! — крикнул вслед Тимохин.
Не понимая, да и не очень стараясь понять почему, но Тимохин не подходил к окну. Коря себя за неосмотрительность, он не мог унизить ни себя, ни Рыскалова попыткой проследить, как тот будет вести себя, выйдя из вагона. Тимохин сел на свою нижнюю полку, развернул читаную-перечитаную газету и, не очень вникая в смысл, принялся перечитывать какую-то очередную статью о преимуществе арендного подряда.
Только когда прошли отведенные для стоянки поезда десять минут и на станции раздался, усиленный динамиком, голос дежурной, объявляющей об отправлении, он решился взглянуть в окно. К поезду бежали пассажиры, в руках у них были бумажные кульки и целлофановые пакеты. А какой-то толстяк в пижаме нес на вытянутых руках кастрюлю с молоком. То ли с собой вез кастрюлю, то ли так, с кастрюлей, и купил. Рыскалова среди них не было! Когда, лязгнув буферами вагонов, поезд начал медленно набирать скорость, Тимохин увидел бежавшего по платформе Рыскалова. Одной рукой он прижимал к груди бумажный кулек с картошкой, другой держал за горлышко бутыль с молоком.
— Ну давай! Давай! — шептал Тимохин, по звуку колес чувствуя, как поезд убыстряет ход.
Рыскалов догнал последний вагон, протянул стоящей в дверях проводнице бутыль с молоком и, все так же прижимая к груди кулек, свободной рукой ухватился за поручень, пробежал еще несколько шагов и вскочил на подножку.
Тимохин перевел дух, сел на койку и опять уткнулся в газету.
Дверь купе открылась, и разгоряченный Рыскалов встал на пороге. Вытер пот со лба, поставил на столик бутыль с молоком, положил кулек с картошкой.
— Расплескал малость, — виновато сказал он.
— Не водка, — неуклюже пошутил Тимохин.
— Топленое, как вы просили. Только у одной тетки и было. Еле разыскал!
— Садись, — предложил Тимохин. — Закусим.
— Сейчас, — взял полотенце Рыскалов. — Умоюсь только. А то вспотел чего-то!
— Давай, давай! Я подожду! — кивнул Тимохин.
Когда Рыскалов вышел, он понюхал горячую еще, пахнущую укропом картошку, нарезал хлеб и, делая все это, отгонял от себе одну и ту же мысль: что было бы, если Рыскалов отстал бы от поезда? Хотя бы и неумышленно? Как бы смотрел Тимохин в глаза начальству и чем бы оправдывал свой «дурацкий номер» с этим двухместным купе, с ночевкой Рыскалова у него в гостинице? Сказать генералу: «Я хотел, чтоб по-человечески»? Засмеет! Или врежет: «Если «по-человечески», то тебе, подполковник, домашний арест и служебное расследование!» Но странное дело! Никаких угрызений совести Тимохин не испытывал, наоборот, он даже вроде гордился, что поступил именно так! Это он-то? «Законник Тимохин», как звали его все в управлении!
...С вокзала Тимохин повез Рыскалова к себе на квартиру. Раскрыл настежь балконную дверь, кинул на диван с не снятой еще целлофановой упаковкой стопку белья, подушку, одеяло.
— Устраивайся! — кивнул он Рыскалову на диван.
— Один вы тут живете? — огляделся Рыскалов.
— Жена с младшим сыном еще не приехали. Старшего в армию проводят и прикатят. Так что располагайся!
— А можно я к морю схожу? — робко спросил Рыскалов.
— Поздороваться хочешь? — понимающе взглянул на него Тимохин.
— Попрощаться, — вздохнул Рыскалов.
— Ладно, — подумав, согласился Тимохин. — Только аккуратней. На участкового своего не нарвись. А то... Сам понимаешь...
— Не маленький... — кивнул Рыскалов. — Купить по дороге ничего не надо?
— Вроде в холодильнике все есть, — сказал Тимохин. — Пивка пару бутылок захвати, если встретишь. Водку я с тобой, извини, пить не буду.
— Я и сам до нее не больно охочий! — усмехнулся Рыскалов. — Не берет она меня.
— Такой здоровый, что ли? — поинтересовался Тимохин.
— Особого здоровья вроде нет. Нервы, наверное!
— У всех нервы! — буркнул Тимохин. — Ладно, иди...
...Тимохин напрасно опасался, что Рыскалов попадется на глаза участковому. Как все интернатские мальчишки, прошедшие через детприемник, Алешка Рыскалов знал все «сквознячки» — проходные дворы — и самые короткие пути к морю.
Правда, для этого кое-где приходилось перелезать через заборы и шастать по чужим огородам. Но владельцы этих дворов и огородов уже набили все клетушки приезжими дачниками, собаки сидели на короткой цепи у своих будок, и Рыскалов с целехонькими брюками перемахнул через пару заборов, рванул огородами и вышел на пустынную узкую улочку, ведущую к давно облюбованному им местечку на берегу. Вода еще не прогрелась, купающихся не было, а загорать лежа на здоровенных каменных валунах никому не приходило в голову. Здесь бывало пусто даже в самый разгар дачного сезона. Рыскалов сел на один из валунов и загляделся на море.