— Порядок! — доложил он.
Бычков перешел к другой копне сена. За ней уже стояли наготове Коптельцев, Юрский и Дубовец.
— Можно! — сказал Бычков в ответ на вопросительный взгляд Коптельцева.
— Пошли! — скомандовал Коптельцев и первым, пригибаясь под освещенными окнами, побежал к дому.
Васильев и Чистяков остались стоять снаружи, у окон, а Юрский, Дубовец, Бычков и Метистов вслед за Коптельцевым вбежали в сени. Рванув на себя дверь, ведущую в комнату, Коптельцев с порога крикнул:
— Руки! Всем лицом к стене! Оружие на пол!
Тихонька выхватил наган, выстрелил в лампу, выбил ногой раму и выпрыгнул в окно. Сбив с ног стоящего под окном Васильева, он, петляя, побежал через поле. Бычков выпрыгнул следом за ним, выстрелил на бегу, не попал, остановился и, расставив ноги, держа пистолет двумя руками, прицелился в спину бегущего. Коптельцев высунулся в окно по пояс и крикнул:
— Витя, по ногам! Он мне живой нужен!..
Бычков выстрелил. Тихонька пробежал еще несколько шагов, нога у него будто подломилась, и он упал на бок, не выпуская из рук нагана. Коптельцев спрыгнул вниз и впереди всех побежал к лежащему Тихоньке, который, опираясь на локоть, целился в него.
— Брось наган, Тихонов! — приказал Коптельцев и, опережая выстрел, рванулся в сторону, потом к Тихоньке и, падая рядом с ним, изловчился и сбоку ударил дулом своего пистолета по руке Тихоньки, держащей наган. Подоспевшие Юрский, Дубовцев, Бычков и Метистов заломили Тихоньке руки за спину, подняли с земли и почти на весу потащили к стоящей за деревьями машине. Коптельцев отряхнул ладонями полы пальто, сунул в карман пистолет и сердито сказал:
— Вот так!.. Как говорится, кончен бал, гасите свечи!..
...От выпавшего ночью первого снега Дворцовая площадь казалась еще просторней, снег не таял, лежал пушистым белым ковром, и только под аркой Главного штаба темнела полоса мостовой. Хельга подошла к подъезду Управления милиции, подхватила в левую руку узелок со съестным, стянула зубами варежку и, отряхнув с себя снег, открыла тяжелую дверь.
— Опять явилась? — нахмурился дежурный. — Сказано тебе: не разрешается ему передач, пока в КПЗ сидит. Переведут в изолятор, тогда и носи на здоровье!
— Изолятор — это что? — подняла брови Хельга. — Больница?
— Тюрьма это, а не больница, — усмехнулся дежурный. — А пока у нас на казенке перебьется.
— А казенка — это что?
— Казенка и есть казенка! — снисходительно объяснил дежурный. — Харчи казенные. От казны, значит... От государства!
— Если от государства, ладно, — успокоилась Хельга. — Сыт он тогда.
— Сыт не сыт, а с голода не умрет, — хмыкнул дежурный и прикрикнул: — Все! Кончай разговоры! Не положено тебе здесь находиться!
— Кричать-то зачем? — оглядела его с ног до головы Хельга. — Не больно большой начальник! — Повернулась и вышла.
Опять пошел снег, и, хотя вокруг было белым-бело, в окнах управления горел свет. Хельга стояла запрокинув голову, прижав к груди узелок, и, жмурясь от летящих в глаза снежинок, смотрела на освещенные окна.
Свет горел и в кабинете Бычкова. Настольная лампа была сдвинута к краю стола, на расстеленной газете стояли медный чайник, два стакана, тарелка с бутербродами. По одну сторону сидел Бычков, по другую, чуть поодаль, сгорбился на стуле Колька.
— Что сидишь, как в гостях? — подлил кипятку в свой стакан Бычков. — Придвигайся к столу. Ешь, пей!
— Вы меня из камеры выдернули чаи гонять? — усмехнулся Колька.
— А чай разговору не помеха, — отозвался Бычков. — Веселее вроде!
— За кусок сахара покупаешь? — хмуро глянул на него Колька.
— Какая тут купля-продажа: — искренне удивился Бычков. — Я не цыган, ты не кобыла!
— Что не кобыла — факт! — дернул плечом Колька.
— А я об чем? — улыбнулся Бычков. — Кобыла — это Васька Егоров, а ты — Колька Полетайка. Фамилии вот не знаю, извини!
— Бесфамильный! — ухмыльнулся Колька. — Зря стараешься, начальник. Не будет разговора.
— Тогда давай на пальцах. Как Тихонька с Тойво, — предложил Бычков. — Или тебе такие неизвестны?
— Иди ты знаешь куда? — огрызнулся Колька.
— Лаяться-то зачем? — огорчился Бычков.
— А я как собака! — с вызовом посмотрел на него Колька. — Признаю одного хозяина. На других лаю. Могу и укусить!
— Ты не бешеный случаем? — озабоченно спросил Бычков. — А то зря уколы делать неохота!
— Веселый ты, начальник! — недобро протянул Колька. — Или всех воров переловил?
— На мою голову хватит! — серьезно ответил Бычков.
— Во-во! В самую точку!
— Никак ты мне угрожаешь? — с интересом взглянул на него Бычков. — Я не таких, как ты, вязал. И ничего, жив! Ты лучше расскажи, как ювелирные брал.
— Вона что вы мне мажете! — хмуро покосился на него Колька.
— Не брал, скажешь? — прищурился Бычков.
— Докажите.
— Докажем. Один был? Или с Тихонькой на пару работали?
— Не знаю такого.
— Ну, Коля! — развел руками Бычков. — Несерьезно. Вместе вас взяли-то!
— А я к девчонке пришел, — упрямо вскинул голову Колька. — Кто там у хозяина в гостях был, меня не касается.
— Очную ставку хочешь? — спросил Бычков.
— Давайте.
— С кем? С Хельгой?
— Хельгу не трогайте! — блеснул глазами Колька. — Ни при чем она!
— А ты, выходит, при чем, — усмехнулся Бычков. — Молчишь? Смотри, парень!.. Тихонов твой по уши увяз. А ты хочешь главной фигурой выступать? Из подельщика в организаторы лезешь? Тихонова отмазываешь? Не выйдет!.. Будешь говорить?
— Бумагу давайте, — помолчав, сказал Колька.
— Другое дело! — Бычков открыл ящик стола, положил перед Колькой бумагу, карандаш: — И давай по-честному! Где? Когда? С кем? Про чай не забывай, стынет!..
Бычков вышел из кабинета и зашел в соседнюю комнату, где обычно работали Метистов, Васильев и Чистяков. Никого из них на месте не оказалось. Бычков вспомнил, что Толя Васильев и Саша Чистяков отрабатывают связи Тойво, а Коля Метистов уехал с Коптельцевым и Юрским в тюремную больницу допрашивать Тихоньку. Сейф был заперт, на столах ни единой бумажки. Бычков подергал ящики столов и удовлетворенно хмыкнул: порядок был полный. Он подошел к окну и глянул вниз, на площадь. У края панели, у фонарного столба, стояла Хельга. Снег лежал у нее на плечах, на шапочке, — чтобы стряхнуть его, она, как лошадь, отгоняющая слепней, мотала головой, и концы ее шарфа болтались из стороны в сторону. Бычков вышел из комнаты, прошел в конец сводчатого коридора, в помещение дежурного по управлению, спросил, нет ли новых распоряжений от Коптельцева, и, услышав, что прежняя договоренность остается в силе, взглянул на часы и заторопился в свой кабинет. Колька сидел откинувшись на спинку стула и безучастно смотрел в потолок.
— Ну как, летописец? — спросил Бычков. — Закончил?
Колька молча протянул ему лист бумаги. На нем был изображен кукиш. Бычков помолчал, только желваки заходили на скулах, потом спокойно сказал:
— Прекрасно изобразил!
Спрятал рисунок в ящик стола, убрал со стола оставшуюся бумагу, подергал по привычке ручку сейфа и снял с вешалки за шкафом пальто:
— Поехали.
— Это куда еще? — не двигался с места Колька. — До КПЗ я и пешком дотопаю!
— Поехали, поехали! — надел свою серую кепочку Бычков. — Люди ждут!..
С заложенными за спину руками первым на заснеженную площадь вышел Колька. За ним шел Бычков. У подъезда урчал мотором «воронок», у распахнутой задней дверцы стоял конвоир.
— Коля! — бросилась к ним Хельга и протянула узелок: — Возьми!
Конвоир молча отстранил ее руку и подтолкнул Кольку в спину. Оглядываясь на Хельгу, сильнее обычного прихрамывая, Колька полез в машину.
— Что там у тебя? — спросил Бычков.
— Хлеб и сало, — моргая слипшимися от снега ресницами, ответила Хельга.
— Давай.
Бычков взял у нее узелок, шагнул к задней дверце «воронка» и протянул узелок Кольке:
— В камеру не бери. Съешь по дороге.
Сел рядом с водителем и сказал:
— Поехали, Костя!..
...Палата в тюремной больнице ничем не отличалась от обычной, если не считать зарешеченных окон, отсутствия пижам у больных и того, что обслуживающий персонал состоял преимущественно из мужчин.
Соседи Тихоньки по четырехместной палате были ходячими, и на время допроса надзиратели вывели их «на перекур», оставив Тихоньку наедине с Коптельцевым и Юрским. В коридоре у дверей дежурил Коля Метистов.
Нога у Тихоньки была в гипсе, закреплена в специальном аппарате, а сам он откинулся на подушку и, нагловато щуря глаза, поглядывал то на сидящего у тумбочки Юрского, то на Коптельцева, который стоял у окна.
— Устал я от вас, начальники. Голова трещит! — сквозь зубы сказал Тихонька. — Прокурору буду жаловаться.
— Врач допрос разрешил, Тихонов, — обернулся от окна Коптельцев. — И ранены вы в ногу, а не в голову.
— Я-то вам в голову метил. Жаль, промахнулся! — скосил на него глаза Тихонька.
— Вам и без того статей хватает, — спокойно ответил Коптельцев. — Одних государственных краж девять.
— Чего, чего? — приподнялся на локте Тихонька. — Это откуда же девять?
— Напомнить? — вмешался в разговор Юрский. — Москва, Харьков, Киев, Ростов-папа, Одесса-мама, Тбилиси, Севастополь. И два ювелирных у нас.
— Севастопольскую беру, — кивнул Тихонька. — Остальные нет!
— Не торгуйся, Тихонька. Бери все чохом! — посоветовал Юрский. — Твоя работа!
— Докажете — возьму, — пожал плечами Тихонька. — У вас висячка, вы и распутывайте.
— Распутаем! — сказал Юрский. — Никуда не денешься. Разборочка твоя, пропильчик в полу тоже. Ну и состав, само собой!
— Состав — что? Химия. А химия — дело темное! — ухмыльнулся Тихонька. — Мимо, начальник! Кроме Севастополя, ничего у вас на меня нет.
— А шесть побегов, Тихонов? — шагнул к койке Коптельцев. — Нападение на конвоира, незаконное владение оружием, перестрелка с работниками милиции. Про краденый реглан я уже не говорю. Но тоже учтется!