— Насчет благодарности не знаю, — усмехнулся Юрский. — А в отместку возможно. Но не ему, а нам! В том магазине разгром, в этом тоже. Думаешь, случайность? В детколонию человека послал?
— Толя Васильев там работает.
— Толя, Коля, Саша... — поморщился Юрский. — Отвыкай, Виктор Павлович!
— Слушаюсь, — не сразу ответил Бычков.
В дверь постучали, и в кабинет вошел Ананьев.
— Разрешите?
— Что у тебя, Коля? — спокойно спросил Бычков.
Юрский коротко глянул на него, но промолчал.
— Вот. — Ананьев положил на стол пустую коробочку из-под часов. — Паспорт внутри.
— Где нашли?
— В подвале валялась, — ответил Ананьев, — в дальнем углу. Обратно выбирались и выкинули.
— Отпечатки обработали?
— Сделано, — кивнул Ананьев. — И еще... — Он замялся, нерешительно поглядывая то на Юрского, то на Бычкова.
— Давай, давай... — поторопил его Бычков. — Выкладывай! Что там у тебя еще?
Ананьев вынул бланк накладной, положил на стол и угрюмо сказал:
— Шутки шутят!
Юрский взял бланк и, держа его на вытянутой руке, щуря глаза, медленно прочел вслух:
Мы вас ждали, вы не шли.
Мы все взяли и ушли.
— Так... — С трудом сдерживаясь, Юрский передал бланк Бычкову. — С чем вас и поздравляю!
— Письмо запорожцев турецкому султану! — покрутил головой Бычков. — Ну пацанье! Все наши фамилии знают!
— Обнаглели твои малолетки, Бычков! — наливаясь гневом, сказал Юрский. — Завтра все управление смеяться будет. Не поймаешь — стыд и позор тебе! И всей вашей бригаде срам!
— Я им этого шкодства не прощу, — помолчав, ответил Бычков. — Будь уверен, Петр Логвинович! Они у меня лазаря запоют, понимаешь...
Поискал слова погрозней и мрачно закончил:
— Тонким голосом!..
...На другой день к вечеру результаты экспертизы лежали на столе у Бычкова. На бутылке из-под водки, изъятой в разгромленном магазине на улице Некрасова, были обнаружены следы пальцев. При сличении отпечатков установлено, что принадлежат они Хохлову Павлу Васильевичу, несовершеннолетнему, имеющему три привода, две судимости, в настоящее время находящемуся в детколонии. На коробочке из-под золотых часов, найденной в подвале магазина на Загородном, оставил свои «пальчики» Журавлев — тоже старый знакомый Бычкова. Скрываться они не собирались, дулись в карты в своей спальне в колонии — то ли по мальчишеской беспечности, а, скорее всего, потому, что были уверены в том, что нигде не наследили и заподозрить их в чем-либо невозможно.
Вез их из колонии Толя Васильев, всю дорогу они балагурили и с пристрастием выпытывали у Васильева, что хорошего есть в милицейском буфете. Это было утром, а через час с небольшим оба они уже сидели на диване в кабинете Бычкова и лениво отвечали на его вопросы.
— За одну ночь с двумя магазинами управились? С Некрасова на Загородный слетали? — допытывался Бычков. — Вы что, серафимы шестикрылые? Ангелы?
— Мы ангелы, Пашка? — развалился на диване Журавлев.
— Не-а! — дурашливо замотал головой Хохлов. — Какие мы ангелы? Ты что, дядя Витя, того? — Он повертел пальцем у виска.
— Я тебе не «дядя Витя»! — пристукнул ладонью по столу Бычков. — Отвыкай от этих привычек. Не маленький!
— Слушаюсь, гражданин начальник! — Хохлов вскочил и приложил ладонь ко лбу.
— Садись! — приказал Бычков. — Вот сюда садись, на стул. Развалились, понимаешь, как дома!
— А нам милиция — дом родной! — разулыбался Журавлев. — А тюрьма и того родней!
— Будет вам и тюрьма, — буркнул Бычков.
— На понт берешь, начальник? — подмигнул ему Хохлов. — Нет такого закона.
— Уже есть, — нахмурился Бычков. — Кончилась ваша лафа.
— И в детколонию обратно не отправите? — не поверил Хохлов.
— А это как суд решит, — объяснил Бычков. — Про развеселую жизнь забудьте. Колонию нам передали.
— Зону оградите? — обеспокоенно спросил Журавлев. — Вышек понаставите?
— Как положено, — сухо сказал Бычков.
Журавлев присвистнул и переглянулся с Хохловым.
— Не свисти — денег не будет, — заметил Бычков.
— На наш век хватит! — отмахнулся Журавлев.
— То-то у вас в карманах пусто! — усмехнулся Бычков.
— А мы с собой казну не таскаем, — проговорил Хохлов и осекся.
— Что так? — глянул на него Бычков. — Или доля большая? Начал — договаривай!
— А это смотря, что у вас на меня есть, — беспокойно заерзал на стуле Хохлов. — Зачем мне лишнее брать?
— Все твое, при тебе будет, — пообещал Бычков.
Журавлев коротко хохотнул.
— И тебе останется, Журавлев, — успокоил его Бычков. — Думаете, я правила нарушаю, что не порознь вас допрашиваю? Считайте это очной ставкой.
— Очная так очная! — согласился Журавлев. — В компании веселей.
— Повеселились, хватит! — нахмурился Бычков. — Зачем посуду били?
— Какую посуду? — насторожился Хохлов.
— Сам знаешь какую! — не спускал с него глаз Бычков. — Пьяный был?
— С чего это? — вскинулся Хохлов. — С бутылки на четверых?
— Так... — кивнул Бычков. — Значит, четверо вас было? Давай дальше!
— Что дальше-то? Ну выпили... Делов-то! — пытался выиграть время Хохлов. — В колонии пили.
— Брось, Хохлов! Колись! — посоветовал Журавлев. — Дядя Витя тебе скидку сделает за чистосердечное. Будет скидка, дядя Витя?
— Не торгуйся, Журавлев. Не на рынке! — хмуро сказал Бычков.
— С вами поторгуешься! — протянул Журавлев. — По-честному хотите?
— Ну? — выжидающе посмотрел на него Бычков.
— Есть у вас что или темните?
— Есть, — кивнул Бычков. — Пальчики ваши есть. Твои — на Загородном, твои, Хохлов, — на Некрасова.
— На чем? — допытывался Журавлев.
— Коробочку из-под часов выбрасывал?
— Было дело... — вздохнул Журавлев. — Нашли, значит?
— Нашли. — Бычков обернулся к Хохлову: — А ты, Хохлов, водку разливал и жирными пальцами за бутылку хватался.
— Шпроты это, — мрачно подтвердил Хохлов.
— По мне хоть кильки! — усмехнулся Бычков. — Кто только вас воровать учил?
— Какое же это воровство? — возразил Журавлев. — Так... Побаловались!
— А денежный ящик кто взломал? А часы золотые, браслет, серьги?.. — вышел из себя Бычков. — Не воровство, по-вашему?
— А может, под нас кто сработал? — попытался уйти от ответа Журавлев.
— Брось, Журавлев! — стукнул по столу Бычков. — Где выручка?
— Ищите, — насупился Журавлев. — А кулаком стучать я тоже умею.
— Ладно, извини... — потер ушибленный кулак Бычков. — Сам предложил по-честному, а выкручиваешься!
— Честность, она разная бывает, — отвел глаза Журавлев. — У вас одна, у нас другая.
— Ну и какая же у вас? — поинтересовался Бычков.
— А такая, чтобы других не закладывать, — угрюмо сказал Журавлев. — Свое возьму, а кореша не отдам. Предъявите гроши и барахло, тогда и разговор будет.
— Предъявим, не сомневайся, — заверил его Бычков. — Послание трогательное ты нам оставил?
— Я! — с вызовом ответил Журавлев.
— Один сочинял? Или помогал кто?
— Своя голова на плечах есть, — буркнул Журавлев.
— Ну-ну... — хмыкнул Бычков и быстро спросил: — Полетайка стенку сам разбирал или состав вам сунул?
— Какой такой состав? — сделал вид, что не понимает, Журавлев.
— Не прикидывайся, Журавлев! Не получается у тебя. Полетайка состав передал?
— Не знаю я никакого Полетайку! — упрямо мотнул головой Журавлев.
— А Яковлева знаешь? — наседал Бычков.
— Яковлева? — переспросил Журавлев. — Кольку, что ли? Ну знаю.
— Был он с вами? — не давал ему опомниться Бычков. — Да или нет?
— Нет, — не сразу ответил Журавлев.
— А с тобой? — Бычков неожиданно повернулся к Хохлову, напряженно слушавшему их разговор.
— Чего? — растерялся Хохлов.
— Я спрашиваю: был ли с вами Яковлев в магазине на улице Некрасова? — в упор смотрел на него Бычков.
Хохлов переглянулся с Журавлевым и, помедлив, ответил:
— Не был.
— Значит, состав передал, — удовлетворенно кивнул Бычков. — Где? Когда? Как пользовались? Какую долю получил? Деньгами? Драгоценностями? Ну?!
— Сказано, начальник! — исподлобья посмотрел на него Журавлев. — Своих не закладываем.
— Эх, Журавлев! — вздохнул Бычков. — Не понимаешь ты, где свои, где чужие! — Нажал на кнопку звонка и сказал вошедшему конвоиру: — Уведите.
Бычков долго стоял у окна, смотрел на заснеженную площадь и думал о том, что, кажется, совсем недавно он был таким же пацаном, как эти двое, разве что жизнь сложилась у него поудачливей. Рос он в нормальной семье, отец с матерью ладили, не помнил он ни пьяных драк, ни ругани. Его даже ни разу не пороли ремнем, чего не могли сказать о себе многие его сверстники. Только однажды отец поднял на него руку, но не ударил, — а лучше бы ударил! — отвернулся и ушел в другую комнату. Случилось это после того, как, придя с рыбалки, Витька с торжеством сообщил, что соседский мальчишка нечаянно сломал его самодельную удочку и Витька пожаловался его отцу, за что мальчишка тот был жестоко выпорот, а ему обещана новая удочка из магазина.
Уже тогда, в раннем детстве, он, Витька Бычков, навсегда уяснил для себя, что ябедничать подло. Позже, в школе, доносчикам устраивали темную, объявляли бойкот, вплоть до того, что родители переводили их в другие школы. Было это своеобразным кодексом мальчишеской чести, и никому не приходило в голову сомневаться в этом.
Не сомневаются в своей правоте и эти два пацана. Где им понять, что благородное стремление не совершать подлости воровская кодла выворачивает наизнанку, превращая в заповедь: сам садись, а кореша не отдавай! Они не задумываются над тем, что отстаивают не того, кто вступился за слабого, не дал оскорбить девчонку, унизить товарища. Они покрывают преступление! По твердому убеждению, что доносить подло. Вообще подло! Кого бы они ни покрывали — вора, насильника, убийцу. Как им внушить, что есть разные понятия о чести? Что это не донос, а поступок, требующий мужества: не испугаться мести, воровского толковища, ножа в спину. Попробуй внуши, если одно только слово «донос» даже у него вызывает чувство брезгливости. И кто это сочинил статью в Уголовном кодексе — «за недонесение»? Можно ведь и по-другому: «за непринятие действий, способствующих раскрытию преступления». Хотя бы так! А то — «за недонесение»! А как же быть с убежденностью любого порядочного человека, что донос это подлость?