милиционер. Дядя Паля до того, как сесть в ларек на базаре, тоже работал поближе к центру, разнорабочим в магазине «Овощи — фрукты», где директором был Вениамин Семенович Гулыга.
Фамилия эта показалась Тимохину знакомой. Память у следователей цепкая! Он вспомнил, что под фамилией Гулыга в деле об ограблении и поджоге дачи значился пострадавший, а осужден был по этому делу объявленный ныне во всесоюзном розыске Алексей Рыскалов.
Тимохин затребовал уголовное дело Рыскалова и, пытаясь установить мотивы преступления, выяснил, что у работавшего в то время завхозом в интернате Вениамина Семеновича Гулыги возникали неоднократные конфликты с воспитанниками. По утверждениям Гулыги, его клеветнически обвиняли в недовложении продуктов в общий котел и утаивании, а попросту — присвоении, большей части подарков, которые присылали к праздникам «шефы». В одном из заявлений на имя директора интерната воспитанники писали, что «со слов шефов» те прислали им к Новому году апельсины, шоколад, сгущенку, твердокопченую колбасу, а также носильные вещи для старших и игрушки для малышей. Ничего из продуктов на праздничных столах не было, а игрушки для малышей и кое-что из одежды старшим раздали. Такие же заявления писались и в роно, и в гороно, но все эти бумаги возвращались к директору интерната, а тот распорядился выяснить инициаторов писем и посадить их в изолятор, а проще — в карцер, на хлеб и воду. Тогда-то и объявили воспитанники «голодовку», дождались «праздничного» ноябрьского стола и, убедившись, что все осталось по-прежнему, отправились с «ревизией» на завхозную дачу. Устроили малышам праздник, а дачу нечаянно или умышленно подожгли.
— А вы куда же смотрели? — спросил Тимохин у следователя БХСС Володи Лукьянова.
— К нам сигналов не поступало, Виталий Иванович, — пожал плечами Лукьянов.
Тимохин на «Виталия Ивановича» поморщился, но промолчал, а потом спросил:
— А как же директор интерната? Роно? Гороно?
— Да делился с ними Гулыга, товарищ подполковник! — как о чем-то обыденном сообщил Лукьянов. — Наверняка к праздникам дефицит подкидывал. Обычное дело!
— Вот-вот... — усмехнулся Тимохин. — А теперь, значит, он директор магазина?
— Кто? Гулыга? — переспросил Лукьянов. — Говорят, техникум закончил, в Торговом заочно...
— Растут люди! — невесело заметил Тимохин. — Ладно, Владимир Николаевич. Свободны!
Вот оно, значит, как оборачивается дело! Не просто грабеж, а некий акт мщения, попытка восстановить справедливость. Кто же он такой, Алексей Рыскалов? Робин Гуд? Или Дон Кихот? Взял всю вину на себя, хотя и знал, что судить его будут как взрослого, единственного организатора да еще и втянувшего в преступление несовершеннолетних, что отягощает вину и грозит максимальным сроком. Знал или нет? Пожалуй, знал. И решил — пусть лучше преступником будет считаться он один, зато не прослывут ворами и мелкими шкодниками те, кто боролся, по его мнению, за правое дело. А может быть, хотел привлечь внимание суда к махинациям Гулыги? Не помогли заявления и письма, так хоть суд примет какие-нибудь меры. Не мытьем, так катаньем?! Но для суда Гулыга как был, так и остался пострадавшим, а Рыскалов «загремел» в колонию. Закон есть закон!
Правда, есть в криминалистике такой раздел — виктимология. Наука о жертве преступления, которая своим неадекватным поведением так или иначе провоцирует преступление. Тот именно случай! Но суду не до высших материй! Ограбление имело место. Поджог тоже. Доказательства собраны. Виновный дееспособен, за свои действия отвечает. Получай срок по соответствующей статье УПК! Все правильно. Закон — это прежде всего порядок. И уж кто-кто, а Тимохин усвоил это твердо и неукоснительно соблюдал за все годы своей службы. Другое дело, что отпетому рецидивисту тюрьма «дом родной». А если в первый раз? Да еще с сознанием, что пострадал за правое дело? Отсидеть срок и не сломаться — тут характер нужен!
Тимохин перелистал страницы уголовного дела, ища характеристики на Рыскалова. Их было всего две. С места работы — за подписью мастера производственного обучения ПТУ и с места жительства — подписанное комендантом общежития. Обычно в характеристиках, затребованных следствием, не найдешь ни одного доброго слова в адрес обвиняемого. Человек под следствием, значит, рыльце в пушку, дыма без огня не бывает, ну и катай все плохое, что в голову придет! А в характеристиках Рыскалова все было наоборот: «Исполнителен, трудолюбив, дисциплинирован, отлично успевает по всем предметам, не только по специальности, но и общеобразовательным, много читает сверх программы, с товарищами ровен, общителен, без срывов. Нарушений режима в общежитии не было, кроме одного случая — драки». Так! Уже интересно! Из-за чего дрался? «Вступился за оскорбленную девушку, товарищеский суд его полностью оправдал, осудив пострадавшего».
И еще одну фразу подчеркнул красным карандашом Тимохин: «Обладает обостренным чувством справедливости и личного достоинства». А грабеж? И побег из мест заключения, который грозит добавлением к сроку. Протест против попранной справедливости? Но объявленного во всесоюзном розыске обязаны и будут искать, сколько бы ни прошло времени... И найдут! И добавят срок! Страдает или не страдает от этого его личное достоинство.
Из своей многолетней практики Тимохин знал: если из лагеря бежит авторитетный вор, то побег этот тщательно готовится, на воле ждут дружки, деньги, документы, место для жилья. Хочешь пересидеть год без новых дел — сиди, отдыхай, всем необходимым обеспечат: будут и бабы, и водка, и «марафет», если пристрастился в лагере. Хочешь еще два года, три — пожалуйста! «Общака» хватит, хоть заройся в деньгах! Но настоящий вор в законе закиснет без привычного риска, воровской удали, законного фарта. Гордость не позволит тратить «общак», не внося свою долю, да и руки заскучают без дела. И нет-нет да где-нибудь и всплывет! Рыскалов — не вор, случайный человек в лагере, таких «мордуют», «ломают», а он не из таких, не поддался и сбежал. Если не погиб в чащобных тех лесах, не захлебнулся в болоте, то никто его на воле не ждет, в «малине» не приголубит, денег на гулянки не отвалит. И ждать, что обнаружит он себя в каком-нибудь уголовном деле, бессмысленно. Воровать он не пойдет! На что ему жить? На стипендию. Пойдет учиться! Только под каким именем, с какими документами? Неужели достал паспорт на чужое имя? Стоп!.. Имя и фамилия новые. А лицо? Глаза, лоб, уши, подбородок. По фотографии надо искать! И не где-нибудь в воровских «малинах», не по агентурным данным, а в учебных заведениях.
Что он закончил? ПТУ? Десять классов имеет, учился отлично. Не институт, так техникум наверняка! И это, пожалуй, единственно верный ход в его розыске. Идти к начальству? Да генерал забыл давным-давно про этого Рыскалова! Других дел выше головы! А то, что этот Рыскалов шесть лет во всесоюзном розыске, так не одно их управление в Советском Союзе. Кто-нибудь ищет! А собственно, почему ему, подполковнику Тимохину, не действовать по собственной инициативе? Найдет — тому же генералу Москва спасибо скажет. Не получится — на нет и суда нет! С чего вот только начать? Размножить его фотографии, это ясно! А дальше? Не во все же институты и техникумы Союза посылать! То, что он не здесь, не в наших южных краях, — понятно. И не в Коми, откуда бежал. В Приуралье, может быть? А что? Вполне! Фотографии разошлют и пусть сверяют по вступительным документам. Но кто-то должен заниматься этим вплотную. Посылать запросы, проверять ответы, возможно, понадобится выезд на место. А кому поручить? Все следователи и оперативники в разгоне — шуруют по делу о наркотиках. То молчали в тряпочку — нет у нас наркомании и быть не может, а тут спохватились! Ну как же! Весь мир борется, а мы что же, лыком шиты? И у нас найдутся, отчитаемся перед мировой общественностью!
Слава богу, ханжеством перестали заниматься, липовые отчеты строить! И проститутки нашлись, и притонодержатели. Все как у людей!
Кому же все-таки поручить розыскные дела? Разве что Славе Горелову? Прислали им в отдел на практику студента из Юридического. Приспособили его в дознаватели, повозился он недельку-другую с мелкими торговцами анашой, ни до чего нового не дознался, да и не по зубам ему, вот пусть и займется Рыскаловым, благо, числится за их отделом.
Тимохин снял трубку одного из телефонов, набрал короткий номер и, когда ему ответили, распорядился:
— Разыщите мне Горелова... Ну, особой срочности нет. По возможности.
Повесил трубку и раскрыл дело Рыскалова, где на первых страницах в типографских рамочках были наклеены его фотографии.
...Он не кричал, а выл от нестерпимой боли, задыхался от дыма, от запаха паленого человеческого мяса, как младенец, сучил в воздухе ногами, пытаясь сбросить клочки бумаги, горящие у него между пальцами. Его крепко держали за руки, за плечи, вся кодла навалилась на него, и, глумясь, орали ему в уши: «Давай! Жми, Ваня! Деревня близко!» — а он, не видя, чувствовал, как лопаются пузыри между пальцами и течет горячая сукровица. У кодлы это называлось «велосипед». Вложить спящему человеку между пальцев ног скрученные в трубочку бумажки и поджечь их, не давая ему, сонному, вскочить и потушить их. Если же кто-то яростно сопротивлялся, то ему накидывали на голову одеяло и, спеленав, как смирительной рубашкой, били нещадно всем, что попадет под руку.
Так встречали в камере новичков, устраивали им «прописку».
Натянутое на голову ватное рванье лезло в рот, и он, улучив момент и освободив руки, бил вслепую по чьим-то лицам, вкладывая в силу своих ударов всю боль обожженных ног, все унижение, которое испытывал, всю ненависть к блатной этой своре.
Он еще не осознавал, что никто его не бьет, а, наоборот, люди уклоняются от его ударов, что кто-то снимает с его головы одеяло, чтобы легче ему было дышать, а если и придерживают за плечи, то бережно, чтобы не разбил голову о стену вагончика. Сквозь мутную пелену сна он слышал, как чей-то знакомый голос уговаривал его: