Завоешь тут!.. Степан лег на спину и, глядя в белесое небо, затянул на немыслимый какой-то мотив:
Гуси, гуси!
Га-га-га!
Есть хотите?
Да-да-да...
Вам барыня прислала
В туалете сто рублей.
Ах, ты не стой, не стой
На горе крутой...
Санька прыснул, а вышедшая из барака женщина в ситцевом платье в горошек остановилась и недоуменно посмотрела по сторонам. Степан самозабвенно голосил:
Эх, матаня-таня-таня,
Таня, душечка моя...
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
— Тьфу ты, господи! — наконец-то увидела его женщина. — Ты, Степа, здоров? Все песни в кучу собрал!
— Покури называется, — обиделся за друга Санька.
— Попурри, — поправил его Степан и снисходительно посоветовал: — Концерты-митинги надо посещать, тетя Катя! Балалаечник в Народном доме знаете как это попурри разделывает?
— Тебе тут не Народный дом! — строго заметила тетя Катя. — Люди живут. И нечего жилы тянуть. Слыхал?
— Ага... — кивнул Степан и запел еще громче:
Эх, на улице костерики горят,
У костериков солдатики стоят...
Ах вы, сени, мои сени,
Сени новые мои...
— Чем по крышам болтаться, мать бы у булочной сменил! — рассердилась тетя Катя. — Спишь все?
— А сами?
— У меня с ночи очередь занята. Глафира стоит.
— Эксплуатируете малолетних? — строго поинтересовался Степан.
Тетя Катя махнула рукой и, затянув узел платка под подбородком, пошла со двора. Степан поглядел ей вслед, пошарил в карманах, обернулся к Саньке:
— Закурить есть?
— Откуда?! — пожал плечами Санька.
— Жизнь!.. — Степан улегся на спину и зажмурил глаза.
Призывно засвистел Санька. Раз, другой... Степан услышал, как захлопал крыльями турманок. Процарапал лапками по крыше. Потом стукнула дверца голубятни, и на лицо Степана легла тень — Санька уселся рядом. Степан повернулся на бок и спросил:
— Мы скаутов били?
— На всех углах! — радостно закивал Санька и вскочил. — И сейчас вполне...
— Сиди, вояка! — Степан дернул его за штанину, и Санька кулем плюхнулся обратно на крышу.
— А чего? — храбрился Санька. — Я, когда не поем, знаешь какой злой?
— Я тоже не добрый, — заверил его Степан и сел, обхватив колени руками. — Название себе придумали...
— Кто? — не понял Санька.
— Скауты! — плюнул Степан. — Юки они теперь называются. «Юные коммунисты». И попробуй, тронь!
— Эти дылды в коротких штанах — коммунисты?! — опять вскочил Санька. — В шляпах?!
— Да не в шляпах дело! — отмахнулся Степан, помолчал и добавил: — Дурак!
— Кто? — Санька сжал кулаки.
— Я! С заводом не уехал, на фронт не взяли... Сиди тут!
Степан пнул ногой консервную банку, из которой Санька поил голубей. Банка закувыркалась в воздухе, звякнула о камень где-то во дворе. Степан охнул и схватился за босую ногу.
Санька засмеялся.
— Чего смешного?! — рявкнул Степан, взглянул на обиженно засопевшего Саньку и зло сказал: — Заплачь! Или мамку позови!
Санька отвернулся и засопел еще громче.
Так они и сидели у голубятни. Как два нахохлившихся голубя.
Потом Санька сказал:
— Глафира идет.
— Ну и что? — не повернул головы Степан, но скулы у него напряглись, и он незаметно метнул взглядом в Саньку: просто ли тот сказал или с подковыркой? Но Санька сидел мрачный, и Степан краешком глаза покосился на пустырь.
Идет! Ситцевое платьишко в горох — такое же, как у тети Кати, только горошины помельче — обтянуло ветром, и она коленями отбрасывала мешавший шагать подол. Голова откинута назад — то ли гордая такая, то ли коса тянет. Вышагивает мимо битого кирпича и бурьяна, как Вера Холодная!
Степан шумно выдохнул воздух.
— Ты что? — посмотрел на него Санька.
— Курить охота... — буркнул Степан, круто отвернулся — даже шея заболела — и уселся спиной к двору.
Санька ничего не сказал, только хмыкнул, лег на живот, свесил голову вниз и крикнул:
— Глафира!
— Ау! — Глаша увидела Саньку и обрадовалась: — А я вас смотрю. Степа где?
Степан не шевельнулся. Только повел лопатками под застиранной рубахой.
— Здесь, — кивнул на его спину Санька. — А тебе чего?
— Гимназист у нас объявился!
— Что?! — Степан рывком встал на крыше сарая. — Где гимназер?
— У булочной стоит, — запрокинула голову Глаша.
— Один?
— С Кузей.
— Дерутся?
— Разговаривают.
— Какие могут быть разговоры? — возмутился Степан. — Бить их надо!
Он разбежался и прыгнул с крыши. Глафира охнула, но Степан чудом удержался на ногах — только пятки загудели! — небрежно провел пятерней по давно не стриженным волосам и бросил через плечо Саньке:
— Пошли, Чижик!
Санька примерился было тоже спрыгнуть, но раздумал и шариком скатился по самодельной приставной лестнице, на ходу засучивая рукава. Глаша покосилась на него и негромко заметила:
— Он вроде ничего. Вежливый такой...
Степан поплевал на ладони и мрачно ответил:
— Я тоже вежливый.
Поддернул штаны и, размахивая руками, зашагал к пустырю.
Санька побежал за ним. Глаша постояла, подумала и двинулась следом...
Женька Горовский стоял на чугунной тумбе и ораторствовал. Стоять было неудобно. Одна нога все время соскальзывала, и Женька хватался за низкую вывеску «Колониальные товары. Петухов и сын».
Ни колониальных товаров, ни самого Петухова с сыном давно не было в Петрограде. На витрине ржавела железная штора, на дверях болтался амбарный замок. Только неизвестно для чего поставленная у входа чугунная тумба напоминала о тех временах, когда папаша Петухов сидел в лавке, а сын не вылезал из распивочных.
Теперь на эту тумбу взгромоздился Женька и, придерживаясь одной рукой за вывеску, а в другой сжимая помятую гимназическую фуражку без герба, митинговал перед длинной очередью, которая выстроилась в булочной напротив лабаза.
В очереди стояли молчаливые женщины, привыкшие с весны семнадцатого к любым митингам и ораторам, но попадались подростки, и к ним-то была обращена Женькина страстная речь.
— Среди свиста пуль и грохота орудий, среди орошаемых кровью полей, среди развалин, среди слез рождается обновленное человечество!..
Женька перевел дух. Двое малышей-погодков, брат и сестра, смотрели ему в рот. Белоголовые, голубоглазые, с веснушками на курносых носах, они держались за подол материной юбки и терпеливо ждали, когда опять заговорит этот то ли большой мальчик, то ли маленький дяденька с блестящей пряжкой на ремне и такими же веселыми пуговицами на рубахе. Рядом с Женькой, у тумбы, стоял угрюмого вида парнишка в больших, не по росту, сапогах и потертом картузе. Он слушал Женьку и поглядывал по сторонам. Ждал кого-то или охранял, не поймешь.
Степан и Санька появились неожиданно. Перемахнули через соседний забор — видно, бежали огородами. Степан придержал рванувшегося вперед Саньку, неторопливо подошел к лабазу, отодвинул плечом парнишку в картузе и, сунув руки в карманы, остановился перед Женькой.
— В терновом венце страданий восстает из праха новая Россия, и мы, юноши, должны быть достойны ее! — заливался Женька. — Единым путем нам идти к высоким идеалам добра, братства и просвещения! Я призываю...
— Передохни. Захлебнешься, — посоветовал Степан и легонько стукнул Женьку ребром ладони под коленками.
Женька покачнулся на тумбе и пропахал бы носом по булыжной мостовой, но Степан подхватил его за ворот, поставил на ноги и сказал:
— Проваливай отсюда.
— Я не понимаю... — растерялся Женька. — Давайте будем лояльны!
— Чего? — переспросил Степан.
— Будем уважать друг друга! — храбрился Женька. — Я делегирован к вам группой учащейся молодежи. Мы протягиваем вам руку!
— Тебе сказано: проваливай, а то ноги протянешь! — Санька вынырнул из-под локтя Степана, размахнулся, но парнишка в картузе перехватил его руку.
— Контру защищаешь?! — вырывался Санька. — Ну, Кузя, получишь!..
— Они за революцию, за молодежь! — оттолкнул его Кузьма и обернулся к Степану: — Ты послушай.
— Слыхали! — сплюнул Степан. — Единым путем, говоришь, гимназер?
— Единым! — подхватил Женька.
— Забыв прежние распри и разногласия. Рука об руку!
— Под ручку, значит... — подытожил Степан. — И куда идти?
— Не понимаю вопроса, — пожал плечами Женька.
— Идти куда нам, спрашиваю! — повысил голос Степан. — Путем этим твоим?
— А-а! — обрадовался Женька. — В светлое завтра России! Мы встретим его во всеоружии. Создадим свои Цеха культуры. Будем коллективно посещать театры, выставки, организуем здоровые игры...
— Будут сейчас тебе игры! — пообещал Санька и опять было сунулся вперед, но Степан оттер его плечом и спросил:
— У тебя батя кто, гимназер?
— У меня? — удивился Женька. — Врач. А какое это имеет значение?
— Доктор, значит... — Степан упорно не желал изъясняться Женькиным высоким слогом. — «Дышите, не дышите... Скажите: «А-а...» Платите деньги». А у него вот, у Саньки, отец без работы, мать с утра до ночи над чужим бельем спину гнет.
— Но какое отношение это имеет... — попытался возразить Женька, но Степан перебил его:
— Может, мне с тобой под ручку разгуливать? Я с тринадцати лет своим горбом хлеб зарабатываю! Ты кому пришел красивые слова говорить? Им?! — Он обернулся к очереди и увидел Глашу. Она только что подошла и остановилась рядом с тетей Катей и женщиной в темном платке.
Женщина погрозила Степану пальцем, он отмахнулся и крикнул:
— Иди сюда, Глафира!
Глаша нерешительно повела плечом, а тетя Катя поджала губы и заметила женщине в платке:
— Твой-то, поперечный... Раскомандовался!
Женщина в платке не ответила, только вздохнула, а тетя Катя сердито обернулась к Глаше: