— Мне-то за что? — улыбнулся Зайченко и поглядел на Степана: — Вон, орлы!
— Ты тоже не мокрая курица! — засмеялся Алексей Алексеевич и опять снял очки.
Степан заметил, что, когда он их снимает, лицо у него становится как у человека, который боится перейти дорогу и стесняется попросить помощи. А когда надевает, то сам кого угодно через любую дорогу переведет!
В комнату без стука вошел сотрудник и доложил:
— Лацис сейчас будет. К вам посетитель просится, Алексей Алексеевич.
— Кто? — Алексей Алексеевич надел очки.
— Парень какой-то... Говорит, важное дело.
— Узнал бы какое, — нахмурился Алексей Алексеевич. — Просил ведь...
— Спрашивал — не говорит, — пожал плечами сотрудник. — Начальника требует!
— Ну, раз требует, ничего не попишешь! — развел руками Алексей Алексеевич. — Давай его сюда. И сразу Лациса!
Зайченко поднялся со стула, но Алексей Алексеевич остановил его:
— Сиди, сиди... Какие от тебя секреты! — И посмотрел на Степана.
Степан неохотно направился к дверям и чуть не столкнулся с вошедшим в комнату Кузьмой.
— Гляди-ка! — открыл рот Степан. — Кузьма!.. Виниться пришел?
— Не в чем мне виниться, — угрюмо сказал Кузьма.
— Не в чем? — Степан даже задохнулся. — А кого купили за рупь за двадцать? Кто у студента этого в «шестерках» бегал? Я, что ли?
— Потише, потише... — Алексей Алексеевич поморщился и заткнул ухо мизинцем.
Но Степан то ли не расслышал Алексея Алексеевича, то ли так поразила его наглость Кузьмы, что он закричал еще громче:
— Почуял, что жареным запахло, — и в кусты? Я не я и лошадь не моя? Ах ты, гад!..
— Остынь. — Алексей Алексеевич взял Степана за плечо и легонько подтолкнул к дверям.
Хватка у него оказалась такой, что Степан сунулся головой вперед и наверняка набил бы шишку на лбу, если бы на его пути не оказался светловолосый голубоглазый человек в аккуратной гимнастерке.
— Держись за воздух, — посоветовал он с заметным акцентом, подхватил Степана, переправил на скамейку у стены коридора и вошел в комнату, плотно прикрыв за собой дверь.
Степану стало до того стыдно, что он даже зажмурился. Так и сидел с закрытыми глазами. Опять базар затеял! Да где? В Чека! И ведь сколько раз зарекался! Книжку, что ли, какую достать про воспитание характера? Видел он одну на толкучке. С обложки два черных глаза глядят, а под ними надпись: «Самовнушение и воля». Пачку махорки просили. Дурак, не сменял! Сейчас бы зыркнул на Кузьму и внушил: «Признавайся!» Тот бух на колени: «Виноват!» А теперь темнит небось... Ничего, прижмут голубчика! Все выложит!
Степан прислушался, но не услышал ни грозного голоса Алексея Алексеевича, ни покаянных криков Кузьмы. Все было тихо и мирно. Степан огляделся и увидел, что сидит на скамье не один. Рядом подремывал дворник в фартуке с бляхой, а на самом краешке скамьи, выпрямив спину, сидела женщина в богатой шубке и шляпке с вуалью.
Дворник приоткрыл один глаз и спросил у Степана:
— Вызывать скоро будут?
— Куда? — не понял Степан.
— Свидетельствовать.
— Почем я знаю... — буркнул Степан.
— Или ты не свидетель? — Дворник открыл второй глаз и придвинулся поближе к Степану. — За что же тебя, голубок?
Степан вскочил со скамейки, раскрыл дверь комнаты и с порога сказал:
— Долго мне с этой шушерой сидеть? Пропуск давайте!
— Не мешай, — ткнул пальцем на узкий диванчик Алексей Алексеевич. — И закрой дверь!
Степан прикрыл дверь, присел на край неудобного диванчика и выпрямил спину, как та дамочка в коридоре.
Голубоглазый чекист поглядел на него и подмигнул. Алексей Алекссеевич повернулся к Кузьме и спросил:
— Вы уверены, что это был Павлов? Не могли ошибиться?
Степан насторожился и пересел на стул рядом с голубоглазым: речь шла о механике из мастерской, и он считал себя вправе участвовать в этом разговоре на равных.
Голубоглазый не то одобрительно, не то удивленно покрутил головой, а Алексей Алексеевич неопределенно хмыкнул, но ничего не сказал.
— Он это!.. — уверял Кузьма. — Переодетый только... Раза два я его там видел!
— Адрес точный помните?
— Екатерингофский, это помню... А дом...
— Не семь? — сверился с шифровкой Алексей Алексеевич.
— Вроде... — наморщил лоб Кузьма. — Я показать могу.
— Стрельцов, Стрельцов... — забарабанил по столу пальцами Алексей Алексеевич. — У нас как будто такой не проходил. Студент, говорите?
— Внепартийный социалист, — усмехнулся Зайченко.
— Да? — удивился Алексей Алексеевич. — Это что-то новое!
— Кажется, он уже нашел свою партию, — четко выговаривая слова, сказал голубоглазый.
— Вот что, товарищ Лацис! — поднялся из-за стола Алексей Алексеевич. — Оформляйте ордер на обыск и задержание, берите людей и езжайте по этому адресу. Захватите товарища, на всякий случай... Вас, кажется, Кузьмой зовут?
— Да... — кивнул Кузьма и встал.
— Дом он вам укажет, но думаю, что адрес совпадает с указанным в шифровке. Все ясно?
— Ясно, — кивнул Лацис. — Кроме одного: где взять людей? Вы же знаете...
— Да... — задумался Алексей Алексеевич и обернулся к Зайченко: — Хотим подчистить сегодня все концы. С людьми — зарез! Выручай, Ваня...
— Комсу возьмите. — Зайченко глазами указал на Степана. — Целую роту могу дать!
— И все такие же? — Алексей Алексеевич смешно согнул голову и посмотрел на Степана поверх очков.
— Что ты! — засмеялся Зайченко. — Где ты второго такого возьмешь? Днем с огнем не отыщешь!
— А мы в основном по ночам ищем, — весело сказал Лацис и опять подмигнул Степану. — Подойдет!
— На ваше усмотрение, — сухо сказал Алексей Алексеевич, но Степан заметил, что глаза у него смеются. — Действуйте!
Когда все вышли из комнаты, Алексей Алексеевич сложил бумаги в сейф, оставив на столе только листок с шифровкой, подвинул поближе лампу и долго протирал очки, откинувшись на спинку стула.
Нити заговора вели в штабы, где засели военспецы из белых офицеров. Поступили тревожные сообщения с фортов Кронштадта. А Юденич рвался к городу!..
С наступлением осени холод гнал зажиточных владельцев квартир из одной комнаты в другую, пока они не обосновывались в самой маленькой, куда сносили все необходимые вещи и ставили буржуйку. Круглая железная печка с изогнутой коленчатой трубой, выходящей в форточку, была спасением. За нее отдавали полмешка муки или лисью шубу, ублажали ее с трудом добытыми сосновыми чурками и коротали долгие осенние вечера у раскаленных от жара боков.
Стрельцов перебрался в кабинет, перетащив туда из других комнат все, что можно было сбыть на толкучке, а буржуйку топил преимущественно книгами из дядюшкиной библиотеки, кучей свалив их на диване. Спал он на дачной раскладушке среди стоящих на полу фарфоровых китайских ваз и составленного на рояле хрусталя.
Под раскладушкой стоял ящик с бутылками вина, а на круглом столике красного дерева лежала разодранная вобла и обломанная краюха хлеба. Стрельцов пил всю последнюю неделю, и пил один, чего раньше никогда не делал. Из дома ему было приказано не выходить и ждать прихода неизвестных ему людей, которых он должен впустить по паролю. Людей этих он заранее боялся, но протестовать не смел и целыми днями валялся на раскладушке или сидел у буржуйки, потягивая вино. Он не брился, оброс неопрятной белесой щетиной и потерял счет времени. За окном уже стемнело, но лампу Стрельцов не зажигал, сидел, кутаясь в клетчатый плед, не глядя брал из кучи книг первую попавшуюся и кидал ее в открытую дверцу печки. Долго смотрел, как язычки пламени лижут страницы и они желтеют, сворачиваются и вспыхивают разом, чтобы тут же почернеть и рассыпаться. Потом тянулся за бутылкой, наливал коньяк в хрустальный фужер и плескал в рот так же безучастно, как кидал в печку книги. И так же ждал, когда разольется внутри блаженное тепло и бездумной и легкой станет голова. Ему казалось, что не пьянеет, хотя он давно разговаривал вслух сам с собой.
— Коньяк под воблу! Прелестно.
Стрельцов тяжело поднялся с раскладушки и, расплескивая коньяк, поднял фужер:
— За поруганную мою мечту! Растоптали хрустальную коваными сапожищами. Мечтал российский интеллигент Петр Стрельцов быть апостолом юношества, а стал холуем. Так сему и быть!
Он крупными глотками выпил коньяк, опустился на раскладушку, поставил фужер на пол, отщипнул от краюхи и нехотя пожевал. Потом взял с дивана книгу, выдрал из коленкорового переплета, кинул в печку и сел, обхватив голову руками.
У входной двери зазвонил колокольчик. Стрельцов поднял голову и прислушался. В колокольчик зазвонили еще раз, сильнее.
— Кого это несет с парадного хода? — сам себя спросил Стрельцов, но с места не двинулся.
В дверь позвонили настойчивей.
— Черт бы вас побрал! — выругался Стрельцов и встал. Пошатываясь, вышел в коридор, постоял у двери и спросил: — Кто?
— Это я, Петр Никодимович.
— Лена? — удивился Стрельцов.
Он долго шарил руками по двери, отыскивая засовы и цепочку, наконец это ему удалось, и дверь открылась.
— Как у вас темно... — встала на пороге Лена.
— Это после солнца, — сказал Стрельцов.
— Какое солнце? — засмеялась Лена. — Уже вечер.
— Разве? — пробормотал Стрельцов. — Впрочем, это не имеет значения. Давайте руку!
— Я сама, — отстранилась Лена и медленно пошла по коридору.
— Осторожней! — предупредил Стрельцов. — Там у меня черт ногу сломит.
Он прошел вперед, зашуршал спичками, несколько раз выругался, но лампу зажечь все-таки сумел и теперь стоял посреди комнаты и держал ее в высоко поднятой руке.
— Да будет свет! — провозгласил он. — Прошу!
Лена вошла в комнату и с удивлением огляделась.
— Вы открываете антикварный магазин, Петр Никодимович?
— До этого еще не дошло! — с нервным смешком ответил Стрельцев. — В остальных комнатах мерзость и запустение. Не ровен час, нагрянет из Парижа мой драгоценный дядюшка и потребует отчета за свои финтифлюшки!