— Вы давно работаете в ЧК? Кем были до этого?
Я коротко рассказал ему о себе. Когда Дзержинский услышал, что я принимал участие в штурме Зимнего, он тепло улыбнулся и сказал:
— Да, это были потрясающие дни. Они никогда не сгладятся в памяти.
В конце беседы Дзержинский обратил внимание на мою одежду. А вид у меня был неказистый: потертая куртка, перешитая из старой шинели, видавшая виды шапка-ушанка, поношенные солдатские сапоги.
Феликс Эдмундович вызвал секретаря.
Протягивая ему записку, сказал:
— Председателя Повенецкого ЧК товарища Щевьева нужно срочно обмундировать. Выдать ему кожанку, хорошие сапоги и обязательно новый револьвер.
На прощание он крепко пожал мне руку.
Вторая встреча с Дзержинским произошла у меня в Петрограде в 1919 году, когда я работал председателем отделения транспортной железнодорожной чрезвычайной комиссии на Николаевском вокзале.
Тогда войска Юденича рвались к Питеру. Город находился на осадном положении. Пролетариат вооружался. Многие чекисты уходили на фронт.
Тем, кто оставался в городе, пришлось вести напряженную работу: вылавливать белогвардейских агентов, бороться с паникерами и смутьянами, нести охрану важных объектов.
По нашей инициативе четыре пульмановские платформы были оборудованы под своеобразный бронепоезд, вооружение которого составляли «максимы», а броней были мешки с песком.
Экипаж бронепоезда набрали из рабочих, командирами пулеметных расчетов назначили чекистов. Вскоре бронепоезд отправили на станцию Колпино…
Телефонный звонок из Москвы известил меня о приезде в Петроград Ф. Э. Дзержинского. Через несколько часов я встречал его на перроне.
Открыв дверь вагона, я попросил разрешения войти. Дзержинский что-то писал, склонившись над столом. Лицо его было озабоченным.
— А, товарищ Щевьев! Рад вас видеть. Доложите обстановку на дороге.
Выслушав сообщение, он спросил:
— По чьей инициативе были посланы на фронт переоборудованные пульманы?
— По нашей, товарищ Дзержинский.
— Это хорошо. В сражениях под Колпином ваш бронепоезд уже отличился и белогвардейцы на собственной шкуре испытали мощь его огня.
Потом вошли еще какие-то люди, и наша беседа прервалась.
В 1921 году я работал начальником секретно-оперативного отдела и заместителем начальника дорожно-транспортной ЧК Октябрьской железной дороги.
Вспыхнул Кронштадтский мятеж. Над Питером вновь нависла серьезная угроза. Длинные жерла морских орудий Кронштадта нацелены на застывший Финский залив.
Но нет таких крепостей, которые бы не могли взять большевики! Отряды красноармейцев, курсантов, матросы, добровольцы-комсомольцы устремились на штурм мятежной крепости. Снаряды вспарывали лед, люди падали в холодную воду…
Казалось, взять Кронштадт с моря — бессмысленная затея.
Но взять было нужно! И как можно скорее! И родилась тогда одна из замечательных идей, которые приходят на ум людям в самые трудные моменты.
Командир 37-й сводной дивизии Павел Ефимович Дыбенко, с которым я был знаком еще по боевым делам во время разгрома немцев под Нарвой, вызвал меня к себе и сказал:
— Слушай, Щевьев! Вот если бы сейчас обеспечить бойцов деревянными лестницами! Не для того, чтобы карабкаться на стены, как это делали наши предки, а для того, чтобы преодолевать трещины во льду.
— По-моему, это здорово! Сделаем все, что можно, — ответил я.
Новый вид «вооружения» поступил в части, ведущие осаду Кронштадта. Лестницы сослужили хорошую службу.
Вскоре я вновь встречал председателя ВЧК в Петрограде. Отдав рапорт Дзержинскому, я коротко доложил ему о положении дел на транспорте, в ЧК. Когда рассказал о выполнении задания Дыбенко, Феликс Эдмундович поблагодарил чекистов транспорта за помощь в подавлении кронштадтских мятежников.
Ф. ГригорьевВСЕГДА НА СТРАЖЕ
В мае — июне 1919 года над красным Петроградом нависла серьезная опасность. Армия Юденича, поддерживаемая интервентами, начала наступление на колыбель пролетарской революции. Воспользовавшись превосходством сил, белогвардейцы 13 мая прорвали оборону советских войск на Нарвском участке фронта и к исходу месяца вышли на подступы к Петрограду.
Известно, что враг, предпринимая наступление, рассчитывал не только на свои вооруженные силы, но и на поддержку окопавшихся в тылу Красной Армии бывших офицеров и генералов, помещиков и капиталистов. Наглядным примером помощи белогвардейцам со стороны внутренних врагов революции явился контрреволюционный мятеж на фортах Красная Горка и Серая Лошадь.
Мне пришлось быть свидетелем разыгравшихся здесь трагических событий.
В апреле 1919 года наша 4-я пограничная чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, шпионажем и контрабандой по указанию Петроградской ЧК перебазировалась из района Пскова на побережье Финского залива. Мы занялись обслуживанием частей 7-й армии, оборонявшей Петроград.
Ознакомившись с обстановкой на побережье, председатель нашей чрезвычайной комиссии С. Н. Розанов предложил мне, своему заместителю, выдвинуться ближе к воинским частям, расположенным за фортом Красная Горка и Ямбургом. С группой оперативных работников и отрядом в 40 человек мы разместились на стекольном заводе в селе Новое Калище. Здесь дислоцировались 1-й и 2-й кронштадтские полки и 187-я бригада.
31 мая В. И. Ленин и Ф. Э. Дзержинский обратились к населению с воззванием «Берегитесь шпионов!». Наступление белогвардейцев на Петроград, говорилось в воззвании, с очевидностью доказало, что во всей прифронтовой полосе, в каждом крупном городе у белых есть широкая организация шпионажа, предательства, взрыва мостов, устройства восстаний в тылу, убийства коммунистов и выдающихся членов рабочих организаций. Все сознательные рабочие и крестьяне призывались грудью встать на защиту Советской власти, на борьбу со шпионами и предателями.
Это воззвание повысило нашу бдительность и ответственность за порученное дело.
В Новом Калище нам бросилось в глаза странное поведение командира форта Красная Горка Неклюдова. В начале июня к побережью подошли три вражеских миноносца и стали в упор обстреливать Новое Калище и расположенные там части 7-й армии. Я связался с Неклюдовым и попросил немедленно открыть огонь из береговых орудий форта по врагу. Огонь был открыт, но миноносцы скрылись безнаказанно. В последующие дни повторялось то же самое. Наблюдая за артиллерийской стрельбой с фортов, мы обратили внимание на то, что снаряды дают то перелет, то недолет и вражеские корабли спокойно уходят.
Я неоднократно разговаривал с Неклюдовым и выражал свое возмущение. Неклюдов обещал принять меры, но результаты были те же. Насторожило нас и то, что сотрудники ЧК стали допускаться на форты только после того, как охрана докладывала командирам.
Я выехал в Лебяжье к Розанову и поделился своими подозрениями.
Розанов при мне продиктовал письмо в адрес Петроградского комитета обороны, в котором сообщал о подозрительном поведении командира форта Красная Горка. А вскоре Розанов сам поехал в Петроград для доклада Петроградской чрезвычайной комиссии об обстановке в районах форта Красная Горка.
Результаты поездки Розанова в Петроград оказались неутешительными. На докладной записке Зиновьев, исполнявший тогда обязанности председателя Комитета обороны Петрограда, наложил резолюцию:
«Бред чекистского воображения. Неклюдов хороший командир и предан Советской власти».
Между тем неприятель наглел с каждым днем. На Копорской губе с кораблей противника высадился белогвардейский десант, который с ходу повел наступление на форты Красная Горка и Серая Лошадь. Наши войска оказали десанту упорное сопротивление. Форты удалось отстоять, но Новое Калище мы вынуждены были оставить и отойти непосредственно к фортам.
12 июня я получил срочное предписание Петроградской ЧК выехать с усиленным отрядом в Петроград, где готовилось выступление контрреволюции. Выезд был назначен на 5 часов утра 13 июня. По прибытии на станцию Лебяжье к отправлению поезда мы узнали, что командир форта распорядился не отправлять очередной поезд на Ораниенбаум.
Я позвонил Неклюдову и спросил его о причине отмены поезда. Он сослался на какие-то технические неполадки, но в то же время поинтересовался, куда мы уезжаем, на что я ему ничего не ответил.
Уже позднее выяснилось, что в этот час Неклюдов рассматривал план восстания и распределял силы для захвата Кронштадта и Ораниенбаума, считая, что форты уже в его руках.
После разговора с Неклюдовым мы решили пойти пешком до Ораниенбаума — 29 верст по обочине железной дороги. Около деревни Большая Ижора, на пересечении с шоссе, нас встретил отряд солдат около ста человек, прибывших сюда на четырех грузовиках. У командира отряда на плечах были офицерские погоны царской армии. Вот тут-то мы и поняли, что в форту произошла измена. Неклюдов, видимо, разгадал наши намерения и решил не выпускать нас из района форта.
— Кто из вас Григорьев? — самоуверенно и нагло спросил офицер.
Я отозвался. Офицер предложил нам от имени Неклюдова вернуться на Красную Горку. Мы отказались. Но силы были неравные, и мятежникам удалось нас разоружить, при этом один работник ЧК, Ваног, был ранен.
Под конвоем нас пригнали в форт и заперли в каземате, где уже находилось более ста арестованных коммунистов. Среди них были представитель Петроградского комитета обороны Артемов, председатель Кронштадтского Совета Мартынов и другие товарищи. В это время восставший форт буквально стонал от разрывов снарядов, которыми его осыпали орудия Кронштадта и советские корабли с моря. Из каземата потребовали людей на допрос и назвали 10—12 фамилий: Мартынов, Артемов, Григорьев и другие. Я сразу понял, что́ это за допрос, и решил, что, чем быть расстрелянным врагами, лучше погибнуть от разрыва своего снаряда. Каземат кипел как улей, дверь не закрывалась, два солдата из мятежников, стоявшие у дверей, сами ежились при разрывах снарядов.