– Михаил Сергеевич, как я полагаю, по линии ВЧК всё обстоит хорошо?
– Так точно, товарищ Каменев, – четко доложил Кедров, словно он в прошлом был не врачом и не революционером с большим стажем, а полковником какого-нибудь гвардейского полка. – Сотрудники ВЧК будут находиться среди участников демонстрации, контролировать колонны изнутри, также они станут осуществлять физическую охрану руководства республики.
– А как они будут контролировать демонстрантов? – не унимался Каменев, словно Михаил Сергеевич мог дать полный и емкий ответ.
Говорили, что у Моссовета – точнее, его исполнительного комитета – с Дзержинским сейчас большие «терки», потому что исполнительная власть считает себя главной властью в пределах РСФСР, а ВЧК во главе с Дзержинским так не считали.
– К каждому из участников чекиста не приставишь, – пожал Кедров плечами. – Но наши сотрудники будут реагировать на все необычное, на все резкие или ненужные движения, на попытки достать оружие. Само собой, от всех случайностей мы не застрахованы.
– Это да, – кивнул Каменев и, сняв очки, подчеркнуто тщательно принялся вытирать стекла белоснежным платком. Закончив, водрузил их на переносицу и перевел взгляд на меня:
– Молодой человек, как я полагаю, ваш сотрудник?
– Так точно. Товарищ Аксенов в недавнем прошлом – начальник отдела по борьбе с контрреволюцией одной из северных губерний, а ныне прикомандирован к Центральному аппарату. Владимир Иванович смог раскрыть белогвардейский заговор, направленный на взрыв моста через реку Шексну. По мнению руководства ВЧК – очень перспективный товарищ, – сообщил Кедров.
Мелочь, а приятно. Я не стал поправлять Кедрова, что мост был не через Шексну, а через реку поменьше, а раскрывал заговор не только я, а многие товарищи, включая мою разлюбезную Полину-Капитолину, рискнувшую влезть в самое логово контрреволюционеров и изрядно за то пострадавшую. Кстати, а под словом «руководство», кого имеет в виду Михаил Сергеевич? Себя или коллегию ВЧК, включая самого Дзержинского?
– Похвально, что центральный аппарат привлекает на службу толковых провинциальных сотрудников, – похвалил моих начальников Каменев. Посмотрев на меня, прищурился: – Товарищ Аксенов, а что бы вы предложили для улучшения контроля?
Вот сейчас как встану да предложу! И барражирующие вертолеты, и снайперов на Кремлевской стене, и проверку документов у демонстрантов, и рамки металлоискателя! А ещё – удалить руководство страны от проходящих мимо людей метров на тридцать-сорок, чтобы затруднить стрелку из пистолета или метателя гранаты работу!
Но вместо этого я встал, уже привычным движением оправил ремень, загоняя складки гимнастерки за спину, и сказал:
– Есть одно предложение, товарищ Каменев, но оно будет звучать странно, а может, и просто смешно.
– Скажите, – заинтересовался Каменев. Обведя взглядом присутствующих, сказал: – Думаю, присутствующие товарищи не станут смеяться, даже если предложение прозвучит нелепо.
Я ещё немножко потянул время, пытаясь сообразить, чтобы мне такое предложить? В голове мелькали демонстранты, державшие в руках шарики, флажки и флажочки. О, придумал!
– Я бы предложил дать каждому из участников демонстрации по флажку, чтобы они шли и размахивали ими.
На несколько секунд, а может, даже и на минуту-другую в зале заседаний воцарилась тишина. Первым суть моего предложения понял, разумеется, Кедров.
– Как я понимаю, демонстранты станут держать флажки, чтобы их руки были заняты?
А вот до «приват-доцента» идея дошла не сразу. Каменев нахмурился, переводя взгляд то на меня, то на Кедрова.
– Поясните, товарищи чекисты. Причем здесь флажки и занятые руки?
Поймав взглядом кивок Кедрова, я начал разъяснять:
– Чтобы выстрелить или бросить бомбу, террористу потребуется свободная рука. Стало быть, ему нужно уронить флажок или спрятать его, чем сразу же привлечет внимание контролера из ЧК.
Кажется, теперь и Лев Борисович Каменев понял, в чем суть.
– А знаете, товарищ… э-э… Аксенов, правильно? В вашем предложении есть рациональное зерно. Единственное, что до завтра на Московских фабриках просто не успеют изготовить такого количества флажков. Может быть, потом, на следующую демонстрацию, воспользуемся вашей идеей.
– Товарищи, здесь есть ещё одно «но», – вмешался суровый товарищ в кожаной куртке, из московского городского комитета партии. – Предложение товарища из ЧК очень похвально, но после демонстрации участники станут выбрасывать флажки. Куда годится, если в урнах или в канавах станут валяться маленькие красные флаги? Напомню, что флаг является одним из символов нашей борьбы за свободу!
Завязался небольшой спор между высокопоставленными московскими чиновниками, станут ли выбрасывать участники демонстрации флажки или отнесут их домой как дорогой сердцу сувенир? Пришли к выводу, что выбрасывать не станут, но предварительно необходимо провести разъяснительную работу с демонстрантами на предмет бережного отношения к символам пролетарского государства, даже если этот символ и маленький.
Когда мы возвращались на Лубянку, Кедров спросил:
– Владимир Иванович, а как вам пришла в голову такая идея?
Идея мне в голову пришла, когда я вспомнил, как одна из европейских авиакомпаний в конце восьмидесятых годов предложила надевать на указательные пальцы пассажиров пластиковые колечки на специальной защелке. Такое колечко не помешает пользоваться ножом и вилкой, взять в руки стакан или совершить иное безобидное дело, но вот нажать на спусковой крючок пистолета или привести в действие бомбу станет затруднительно, а то и вообще невозможно. Идея понравилась авиакомпаниям, но вызвала резкое противодействие у всех правозащитных организаций и была объявлена незаконной, так как от затеи с колечком недалека идея заковывать пассажиров в кандалы.
Естественно, что про авиакомпании и колечки я говорить не стал, сказал иное:
– Читал где-то или от кого-то слышал, что во время сбора винограда работников заставляют петь, чтобы рот был занят и они не ели чужие ягоды.
– Хм, а ведь и точно, – кивнул Кедров. – Я видел пару раз сбор винограда, там действительно пели песни.
Мы прошли ещё метров сто, как вдруг Кедров спросил:
– Владимир Иванович, а не стоит ли оставить в Москве вашу подругу? Собственно говоря, я из-за этого и взял вас с собой, чтобы спросить. Иного времени, чтобы поговорить, у нас просто не будет, а послезавтра, как помню, все делегаты съезда должны уехать домой.
Вот тут я чуть не сел на грязный осенний асфальт. Нет, я не удивился, что Кедрову известны нюансы моей личной жизни – «доброхотов», докладывавших начальству о том, кто, с кем, где и когда, хватало во все времена. Удивило другое. Михаил Сергеевич Кедров, о ком писали во времена Перестройки как о палаче, остановившем наступление белогвардейцев и англичан на Русском Севере только благодаря расстрелам, заботится о моей личной жизни.
– Владимир Иванович, я не лезу в вашу личную жизнь, – продолжал Кедров. – Но я всё-таки старше вас на двадцать лет. Не могу вам давать советы в таком деле, но если вы решили отложить обустройство вашей семейной жизни до победы мировой революции, до окончания гражданской войны, то можете и не успеть. Все дела подобного рода нужно делать здесь и сейчас, не откладывая.
Нет, я определенно что-то не понимаю в этой жизни! Сколько помню, первую жену Михаила Сергеевича Ольгу Августовну Дидрикиль, кстати, свояченицу ещё одного очень известного революционера, Николая Ивановича Подвойского, сумевшего пережить «большой террор», а ещё тетушку Артура Артузова, отличал скверный характер. Нынешняя супруга Кедрова Ревекка Пластинина, с которой он сблизился в Вологде, была нервной и больной дамой, причинявшей мужу одни неприятности!
– Михаил Сергеевич, разрешите, я вначале поговорю с Полиной? – осторожно попросил я. – Возможно, она сама не захочет оставаться в Москве.
– Разумеется, Владимир Иванович, – закивал Кедров. – Необходимо дать выбор самой женщине, и никак иначе.
Я с облегчением перевел дух. Вот только Полины мне здесь не хватало! К тому же я не уверен, что и сам в ближайшее время останусь в Москве. Нет уж, пусть возвращается в Череповец, комсомол поднимает! А завтра, к слову, она пойдет в одной из колонн демонстрантов. Не то с ткачихами, не то с поварихами. А мне, кстати, вождей охранять.
Человеку, своими глазами видевшему открытие олимпиады в Сочи, привыкшему к чудесам науки и техники, использующимися для увеселения публики, празднества, посвященные Первой годовщине Октябрьской революции, должны были бы показаться наивными. Но нет.
Возможно, я настолько вжился в роль Володи Аксенова, родившегося за два года до двадцатого века, что деревянные подиумы, не прикрытые обивкой, и холщовые транспаранты, раскрашенные яркими красками, воспринимались как некое чудо. А может, дело в другом? Возможно, всё в натуральности и естественности? Стареющая светская львица с кукольно-гладкой кожей и неестественной улыбкой прокачанных «губок» проигрывает рядом с женщиной её возраста, ни разу не лежавшей под ножом пластического хирурга, но сохранявшей первозданное обаяние.
Уже на подходе к Красной площади можно было полюбоваться на балаганчики и палатки Охотного ряда, расписанные за одну ночь молодыми авангардистами. Эх, будь у меня машина времени, разломал бы эти деревянные конструкции, отвез бы в двадцать первый век и «загнал» бы на Сотсбис как образец советского символизма! Нет, не загнал бы. Совесть бы не позволила, а заодно и супруга-искусствовед!
Всю ночь шел дождь, и ожидали, что демонстрация пройдет в пасмурную погоду. Но седьмого ноября тучи рассеялись, и яркие лучи солнца освещали и древнюю Красную площадь, и множество красных знамен!
Что-то меня потянуло на лирику. Но и на самом деле было красиво. Множество знамен, кроме этого каждая колонна несла оригинальные плакаты профессиональных союзов. Над головами демонстрантов плыли разрисованные картонные фигуры грузчиков, согнувшихся под тяжестью мешков, рабочих с какими-нибудь атрибутами профессий – резцом или молотом, химиков в белых халатах, печников с мастерками, плотников с топорами.