рбинского каппутиста» из дома на сеансы публичной критики и тем самым демонстрировать, что «уровень» этой критики «растет». Каждый день в 4–5 часов утра несколько отрядов, каждый раз других, приходили к его комнате и наперебой стучали в дверь, споря друг с другом за право отвести его на публичную критику. Ван Сюань открывала и бранила их: «Вы его совсем затравили! Позвольте ему хотя бы доесть, а потом уже забирайте!» Ее гнев на какое-то время сдерживал их.
12 сентября хунвэйбины опять привели Жэнь Чжунъи на митинг, чтобы публично критиковать. Ему выбрили «голову демона», надели на него колпак еще выше и тяжелее, чем в первый раз, табличку с надписью, связали «козлом»[48] и водили по улицам на всеобщее обозрение. Его жестоко избивали, и он, шатаясь, бродил по городу больше часа. На него смотрели множество людей со всех сторон. У одной передовой труженицы при виде этой трагической сцены невольно выступили слезы, но она не решалась плакать в голос.
Домой Жэнь Чжунъи вернулся душевно и физически истощенный, израненный. Он велел Жэнь Кэлэю с помощью домашней машинки для стрижки волос обрить «голову демона» до ежика – такую стрижку он сделал тогда первый раз в жизни. Затем он в бессилии упал на кровать. В это время в дверь постучал почтальон. Жэнь Кэлэй принял письмо, оно было от старшего брата Жэнь Кэнина, который учился в одном из пекинских университетов. Жэнь Чжунъи попросил младшего сына прочитать письмо вслух. Жэнь Кэнин писал: «Дорогой папа, услышав, что Вас били и публично критиковали, я ужасно горевал! Мы, сыновья, лучше всех знаем своего отца и верим, что наш отец горячо любит партию и Председателя Мао, что он не бандит и никогда не пошел бы против Председателя. Папа, как Ваш сын, я всегда буду верить Вам и любить Вас. Куда бы Вы не пошли дальше, я последую за Вами. Если Вы возьметесь за земледелие, то и я буду пахать и сеять с Вами! Вечно Ваш, Кэнин».
Едва дочитав письмо, Жэнь Кэлэй вдруг услышал протяжное «А-а-а». Он тут же вскинул голову и увидел, что отец рыдает во весь голос. Жэнь Кэлэй был шокирован: впервые он видел всегда твердого и сильного отца плачущим. Слезы текли по щекам отца, вдоль прижатых к лицу пальцев. То были не слезы горечи, но слезы унижения, гнева, борьбы, слезы нежности к родному человеку, беспокойства за него, раскаяния перед ним! Через две минуты Жэнь Чжунъи перестал плакать и гневно, но вместе с тем удрученно произнес: «Они травят меня, бесчестят меня! Если бы не твоя мама и вы, дети, я бы уже давно схватился с ними насмерть!» Жэнь Кэлэй понял: «они» – вовсе не те детишки, которые глумятся над его отцом, но стоящие за их спинами карьеристы и интриганы, пытающиеся подстрекать несведущих людей (в том числе невинных детей) к слепому бунту и разгрому огромной плеяды революционных кадров, и все ради того, чтобы захватить руководство в партии и узурпировать власть в государстве.
Впоследствии Жэнь Чжунъи вспоминал: «В первые три года “культурной революции” прошло более 230 митингов численностью свыше нескольких тысяч человек по публичной критике меня, максимум на митинг собиралось несколько сотен тысяч человек. Маленьким критическим собраниям даже счета не было. Каждая харбинская организация, в которую я приходил, непременно измывалась надо мной». Каждое измывательство он фиксировал в блокнотике. Обнаружив эти записи, цзаофани спросили у него:
– Счет ведешь, чтобы потом отомстить?
– Я хочу, чтобы это послужило нам уроком на будущее, чтобы мы больше не повторяли тех же ошибок, – отвечал Жэнь Чжунъи.
Под «ошибками» он подразумевал «культурную революцию» – этот беспредел, это великое, глобальное бедствие, которое попирало справедливость и совесть, ставило под угрозу существование партии и государства. По собственным подсчетам Жэнь Чжунъи за время «культурной революции» КПК провела более 2300 больших и малых собраний по его публичной критике. На склоне лет он шутливо называл себя «чемпионом среди всех жертв публичной критики в Китае».
Вместе и в горе, и в радости
20 января 1967 года цзаофани захватили власть над Харбинским горкомом. 16 февраля возникла Харбинская народная коммуна. Было объявлено, что «аннулируются все служебные полномочия прежних горкома и городского народного комитета, а вся власть переходит к народной коммуне». Жэнь Чжунъи цзаофани заперли в «коровнике». Словом «коровник» во времена «культурной революции» обозначали сооружение, которое цзаофани построили для того, чтобы держать там в заключении «вредных элементов и прочую нечисть». Заточенному Жэнь Чжунъи запрещалось видеться с родными и близкими, цзаофани его бдительно стерегли, он полностью потерял свободу. Каждый день его таскали на собрания, где публично критиковали, а еще он проходил трудовое перевоспитание – так и шло тяжкое время в неволе (с. 44).
9 февраля 1967 года Жэнь Чжунъи впервые встретил праздник Весны в «коровнике», рядом не было никого из родных, и совершенно не ощущалось праздничной атмосферы. Всего же он встретил в этой тюрьме четыре Новых года и более тысячи дней и ночей. Каждый день он упорно размышлял о проблемах, касающихся участи партии и государства, мучительно переживал за судьбу республики. За неисчислимое количество бессонных ночей он постепенно пришел к заключению: «культурная революция» – не прогресс, а большой регресс в истории общества. Если не положить этой «революции» конец, то не будет спокойствия ни в партии, ни в стране. Жэнь Чжунъи твердо верил, что темные времена пройдут, и партия и народ наконец-то вновь увидят свет (с. 45).
Осенью 1970 года Жэнь Чжунъи вышел из «коровника», и его вместе с Люй Циэнем и другими работниками направили на сельскохозяйственное угодье нового типа – в Школу кадров 7 мая. Там он вновь встретился с женой Ван Сюань; он был с ней в разлуке два года и все это время денно и нощно думал о ней. Ван Сюань тоже заклеймили «главной каппутисткой харбинского торговофинансового фронта», и на ее долю хватило испытаний. Супругам было и радостно, и печально воссоединиться, они подбадривали друг друга. В то время Жэнь Чжунъи узнал от жены, что Жэнь Кэлэй – единственный сын, который до их ареста жил с ними, – в октябре 1968 года как представитель образованной молодежи был отправлен в совхоз Чаншуй на трудовое перевоспитание. До отъезда Жэнь Кэлэю не удалось увидеться с отцом. Еще Ван Сюань рассказала мужу, что его отец, живший в Цзинани, скончался больше года назад. Жэнь Чжунъи, почтительный сын, неимоверно скорбел, что не сумел проводить отца в последний путь.
Хотя Жэнь Чжунъи и Ван Сюань работали в одном совхозе, им не разрешали жить вместе. Они спали в разных комнатках, но сердца их всегда бились в унисон. Ван Сюань готовила на кухне, молола соевые бобы для тофу. Порой, когда никто не видел, она клала мужу в чашку больше на одну-две пампушки или на один-два половника. Жэнь Чжунъи был погонщиком гужевой повозки, убирал навоз и выполнял другие самые тяжелые и грязные сельскохозяйственные работы. В зимнюю стужу он колол застывший навоз, лежавший в выгребной яме. Несмотря на все тяготы, Жэнь Чжунъи никогда не унывал и проявлял активность в делах: помогал другим «вредным элементам» усовершенствовать орудия труда, оттачивал способы «добычи» навоза из ямы, активно работая, вел за собой товарищей по несчастью. Ван Сюань, переживая, как бы он не замерз, тайком сшила ему жилетку из овчины. Жэнь Чжунъи надевал ее под ватник и подпоясывался соломой, чтобы тюремщики не заметили жилетку и супруги не навлекли на себя беду.
Весной 1971 года Ван Сюань покинула Школу кадров 7 мая и вернулась на службу. Ее назначили зампредседателя Харбинского революционного комитета при Городском отделе торговли и членом Харбинского горкома. С весны 1972 года она стала зампредседателя Харбинского ревкома (этот пост равнялся посту заместителя мэра), оставив за собой членство в Харбинском горкоме. Жэнь Чжунъи возобновил работу в июне 1972 года. Его назначили членом постоянного бюро Хэйлунцзянского провинциального парткома и зампредседателя провинциального ревкома (с апреля 1973 года – секретарем провинциального парткома). Жэнь Чжунъи стал одним из первых руководящих кадровых работников, кого реабилитировали после краха Линь Бяо[49](с. 46, 47).
В это время в Шэньянском военном округе организовали конгресс по вопросам военного производства в провинциях Ляонин, Цзилинь и Хэйлунцзян. В день открытия конгресса в огромном зале на три тысячи человек не было свободных мест, на трибуне президиума собрались более 120 человек. Председатель объявил конгресс открытым и сначала перечислил всех членов президиума поименно. Когда он огласил примерно десять имен, сидевший в середине первых рядов трибуны президиума Лю Гуантао, заместитель комиссара Шэньянского военного округа, второй секретарь Хэйлунцзянского провинциального парткома и первый заместитель начальника провинциального ревкома, вдруг подсказал: «Товарища Жэнь Чжунъи пропустили». Произнес он это тихо, но когда имя Жэнь Чжунъи прозвучало через микрофон, зал взорвался аплодисментами, все присутствующие одновременно встали и в благоговейном ожидании устремили взоры на трибуну президиума.
Когда Жэнь Чжунъи встал с места на задних рядах трибуны и сложил руки в знак глубокой благодарности за такой теплый прием, бурные аплодисменты вновь огласили весь зал, и гром их вылетел даже за его пределы. Рукоплескания продолжались целых три минуты, многие присутствующие прослезились. Участники конгресса с искренней радостью приветствовали возвращение Жэнь Чжунъи к работе. Аплодисменты стихли, только когда Жэнь Чжунъи прошел в первые ряды и занял место рядом с Лю Гуантао.
Один из инициаторов большой полемики о критериях истины
После разгрома «Банды четырех»[50] ЦК КПК признал, что Жэнь Чжунъи проделал выдающуюся работу в провинции Хэйлунцзян, и 8 февраля 1977 года назначил его вторым секретарем провинциального парткома провинции Ляонин – района, тяжело пострадавшего в период «культурной революции», – и первым заместителем председателя провинциального ревкома. Жэнь Чжунъи должен был взять под контроль всю организационную работу в Ляонин и изменить там ситуацию. Чтобы стабилизировать обстановку в провинции Ляонин, комиссар Шэньянского военного округа Цзэн Шаошань какое-то время продолжал работать на постах первого секретаря Ляонинского провинциального парткома и председателя провинциального ревкома (с. 49).