Чибисов внезапно крутанул баранку, затормозил, Корсаков вцепился в скобу.
— Чего тебе? — выставился Чибисов наружу.
В заднюю стенку чем-то сердито застучали: видно, ребят, сидевших в фургоне, изрядно встряхнуло. Виталий Денисыч с досадою поморщился, перегнулся через Мишкино плечо. Оказывается, не таким уж сплошняком налетал снег, как на скорости, и грифельный лесок чуть поодаль от шоссе достаточно был виден, и деревянный с ледяным набалдашником столбик за кюветом. К двери мигом подбежала девушка, вся залепленная снегом — от полушалка до валенок, и на плечах пальто будто пелерина лежала. Брови девушки были в куржаке, к ресницам прилипли снежинки, а лицо налилось таким здоровым разгаром, что любо было на него смотреть.
— До Лисунят подбросьте! — вскинула она голову, даже с каким-то вызовом вскинула: мол, только попробуйте отказать.
Чибисов на Виталия Денисыча волком оглянулся, но Корсаков не заметил, великодушно разрешил:
— Ладно, это по пути. Только больше не останавливайся, — построжав, предупредил он шофера и, неловко согнувшись, полез через свою дверцу наружу. — Я товарищей попроведаю.
— Вот спасибочки, вот спасибочки, — забегая с той же стороны и отряхиваясь красной вязаной варежкою, приговаривала девушка.
— Полезайте, — сказал Виталий Денисыч, посматривая вдоль дороги: их нагонял трактор «Беларусь», выделяясь из мельтешащего снега кабиною цвета яичного желтка.
«Ну и славно», — подумал Виталий Денисыч и поставил ногу на ступеньку лестнички фургона. Его, наверное, заметили из окошечка, потому что дверь сразу раскрылась, и несколько лиц мелькнуло в ее проеме.
— Просигнальте Чибисову, чтобы трогался, — велел Виталий Денисыч и поторопился присесть на скамейку, протянутую вдоль стенки, и машина тут же тронулась плавно, будто Мишка повез дальше что-то хрупкое.
В фургоне накурили так, словно выхлопных газов натянуло — хоть топор вешай, и в мутном свете трудно было различить людей. Ехало, не считая Корсакова, семь человек. Одеты все были тепло, точно для зимовки в Антарктиде, и настроены возбужденно, как это бывает с людьми, оторванными от обычного обихода и собранными вместе не на один день.
— Ну как самочувствие, гвардия? — бодро спросил Виталий Денисыч, осмотревшись.
— «Как живете?» — пошутил председатель. — «Хоро-шо-о», — пошутили колхозники, — отозвался механизатор Печенкин, разбитной парень с нагловатыми, как у окуня, глазами. — Девки-то хоть есть в этих Лисунятах?
— А где их нету, — откликнулся кто-то из угла.
— Вот, как приедем, сразу с Лешей Минеевым в разведку. А возьмем Арканю — троих заарканим, — играл словами Печенкин, привыкший к слушателям.
— Тебе бы только штанами трясти, — укоризненно покачал головою бульдозерист Лучников, человек пожилой и степенный. — Пошто останавливались-то, Виталий Денисыч?
— Деваха какая-то голосовала. — Корсакову не захотелось вдаваться в подробности… — А насчет развлечений всяких — и не думайте. Времени у нас в обрез. Я предупреждал.
Арканя сидел смирный, положив руки на острые колени, из-под шапки птичьими глазами с опаскою зыркал на Печенкина: боялся насмешек. И так над ним вдоволь потешались, когда он воевал с уазиком, даже девчонка, с которой он робко дружил, спрашивала, как же ему в армии служить, такому недотепе. Понимал Арканя — взял его Корсаков только затем, чтобы тот без дела не болтался, когда каждый человек будет наперечет, клялся про себя всем доказать, что не настолько уж у него руки врастопырку. Леша Манеев покуривал, посмеивался, поглаживал-пощупывал золотистые усики, которые отпустил недавно, после свадьбы, для солидности, и еще не привык к ним. Поглядывал на Корсакова дружелюбно: видимо, и думать позабыл, что осенью Корсаков пробовал отстранить его от работы.
Недавно Корсаков в колхозе, отношения со всеми людьми вроде бы нормальные, все с ним приветливы, да все-таки чего-то не хватает, прочности, что ли: словно квартирант в большой семье. Даже сейчас, в фургоне «Техпомощи», он чувствовал между собой и другими расстояние, которое никакими шагами не измеришь. Он видел этих людей в поле, в мастерских, на собраниях, разговаривал с ними, но был в их глазах только начальником головного участка центральной усадьбы товарищем Корсаковым. Вероятно, он постоянно чувствовал себя не в своих санях еще и потому, что то и дело замечал, как приглядываются к нему председатель колхоза и парторг.
Знали бы они, какой ценой разведал Корсаков эту солому!
Он отказался обсушиться и обогреться у Лепескина, ринулся в газик, уже досыта заправленный горючим. Хватили с места в карьер, будто спасаясь от погони. Однако по дороге Корсаков успел на всякий случай договориться в Лисунятах о квартире на недельку, продумав, сколько понадобилось бы людей, какая техника, когда пригонять грузовики для вывозки с поля готовых прессованных тюков, в какую сумму все эти работы, и прокат бульдозера и прессовалки, обойдутся колхозу. Договоренность с хозяйкой избы и умозрительные расчеты ни к чему Корсакова не обязывали. Но когда он предстал перед Однодворовым, он вдруг хвастливо, ненавидя себя, выхватил из кармана солому. Однодворов вздел очки, помял солому в пальцах, понюхал их кончики, будто заряжал ноздри табаком, и сказал:
— Гунька-то у тебя бензином провоняла… Ну, рассказывай, рассказывай.
Еще не поздно было выложить все начистоту, но Корсаков укрылся за коварно-спасительной мыслишкой, что Однодворову вовсе не обязательно знать, каким способом эта солома закуплена, деньги-то из чьего кармана.
— Чем ты этого Лепескина околдовал? — внезапно покосился Однодворов, пряча за стеклами очков насмешливые искорки. — Ведь председатели взвоют, когда узнают, что у них из-под носу такое богатство уволокли, поставят вопрос и Лепескина взгреют! Ладно, важен результат, — заметив, как искривилось лицо Корсакова, остановился Однодворов. — Действуй, Денисыч. А насчет людей посоветуйся со Старателевым.
Кабинет — парторга был как раз напротив председательского — через прихожую, и слышался из него монотонный голос Старателева. Виталий Денисыч заглянул. Старателев разговаривал с бригадиром, которого недавно избрали партгрупоргом, и сидел не за столом, а напротив собеседника, оседлав стул лицом к спинке, постукивая по ней ладонями. Бригадир, в расстегнутой телогрейке, из-под которой выставлялась застиранная гимнастерка, мотал головой: понятно, мол, понятно…
— Ты учти главное, — наставлял Старателев, — ты людям, они — тебе. Тогда все у тебя получится.
«Чему это он его учит-то!» — все еще не высвободившись от разговора с Лепескиным, ужаснулся Виталий Денисыч и попятился было, но Старателев приглашающе замаячил рукой и тут же бригадира отпустил.
— Людей надо, да понадежнее, — сердито сказал Виталий Денисыч. — Я прикинул: со мной десять человек.
— Значит, с победой! — Старателев поставил стул на (Место, в ряд с другими, одернул пиджак. Слушал, склонив голову к плечу, потом снял трубку телефона; зуммер заблеял, как козленок. — С одного участка твоего столько людей, разумеется, не высвободишь, — продолжал Старателев, крутя пальцами диск. — Но ты прав — понадежнее, ибо дело наиважнейшее. Прежде всего я рекомендую Лучникова. На него можно опереться…
Он разговаривал с главным инженером, потом с завгаром, который, видимо, сперва заартачился, видимо, был против Корсакова. Старателев спокойно все объяснил.
— Тогда Манеева предлагаешь? В рот, говоришь, теперь не берет?.. Да не захочется ему от юной жены!.. А может быть, ты и прав: весь выложится, чтобы скорее возвратиться. По поводу Чибисова?.. Да, настроение его мне не нравится. Конечно, причина есть. — Он через плечо покосился на Корсакова. — Нет, личного и общественного я не отделяю. И в особых обстоятельствах одно переходит в другое… Но без Чибисова не обойтись… И объясни своим: тяжело будет, очень тяжело!..
Старателев отменно знал людей, в этом Виталий Денисыч не единожды убеждался. И обстановку, ухватил мигом, хотя Корсаков ни сугробную дорогу, ни заметенное поле ему не расписывал. И все же не складывалось у Корсакова к Старателеву доброго расположения. Виталию Денисычу проще, легче было с Однодворовым, а ведь, по сути-то, должно быть как раз наоборот. Или неосознанное опасение, что вот возьмет Старателев да и полезет в душу самую, побуждало остерегаться. Потому, вероятно, и побагровел Корсаков от обиды, когда Старателев никчемно предупредил:
— Ты там, в снегах, никого не потеряй. И насчет этого, — он щелкнул пальцем себе по горлу, — пожалуйста, поосторожнее.
— Не на банкет едем, — огрызнулся Виталий Денисыч, словно Вихонину ответил.
Посвистывал, подвывал ветер — метель разгуливалась. В фургоне все примолкли, прислушиваясь к тому, что делается на воле, и, наверное, каждый по-своему думал, каково придется там, в чистом поле, работать. Виталий Денисыч стучал от досады по колену: теперь до сарая добираться еще труднее, а не наладится погода — хоть караул кричи. Надежда только на этих людей, что сейчас едут с ним. Народ не забалованный, не белоручки какие-нибудь. Вон Лучников войну прошел, дважды убитым был. Бороду носит. Правда, борода у него лезет какими-то пегими косицами и никак не подходит к носу-луковке, к чуть приметным бровкам, к махоньким круглым глазам, но ничего не поделаешь — зато прикрывает рубцы. Большие пальцы на руках Лучникова далеко отгибаются назад в верхнем суставе; это, по наблюдениям Виталия Денисыча, бывает у людей особо мастеровитых. Сидит Лучников в уголке спокойно и уютно, покуривает папиросочку, и Корсакову становится спокойнее.
Скоро должны показаться Лисунята. В окошко ничего не видно, ровно марлей его накрыло, однако по времени уже пора, и «Техпомощь» сбавила обороты. Здесь длинный спуск, потом мост и первые избы. Надо перебираться в кабину, чтобы показать Чибисову, где останавливаться. Но там девушка. Очень уж хороша деваха, дает же мать природа иногда столько здоровой красоты!.. Машина затормозила, бабахнула дверца.