Во-первых, иглы толще. Во-вторых, само лекарство на маслянистой основе, поэтому выглядит гуще и вводится медленнее. В-третьих, уколы приходится делать каждый вечер на протяжении тринадцати недель.
Зои достает тампон, смоченный спиртом, и ампулу. Я протираю конец ампулы, потом протираю место на ее ягодице, отмеченное маркером.
— Тебе удобно стоя? — спрашиваю я. Обычно она ложится на кровать.
— Давай коли, — отвечает Зои.
Я поспешно опускаю большую иглу в жидкость и набираю в шприц дозу. Из-за того, что жидкость маслянистая, необходима некая сноровка — как будто тянешь через соломинку патоку. Я жду, пока жидкости в шприце будет чуть больше необходимой отметки, и давлю на поршень, чтобы выпустить воздух.
Потом снимаю иглу и надеваю другую, которую мы используем для уколов. Она не такая толстая, но такая же ужасающе длинная — необходимо вводить иглу внутримышечно сантиметров на пять.
— Ладно, — говорю я, сделав глубокий вдох, хотя укол делается Зои, а не мне.
— Подожди! — выкрикивает она. И поворачивается ко мне лицом. — Ты забыл сказать.
У нас сложился определенный ритуал.
— Жаль, что вместо тебя нельзя сделать укол мне, — как и каждый вечер, говорю я.
Она кивает и упирается ладонями в стену.
Никто никогда вам не расскажет, какая у человека эластичная кожа. Самой природой заложено то, что она пружинит, поэтому необходима определенная смелость, чтобы проткнуть ее иглой. Но Зои еще хуже, чем мне, поэтому я стараюсь унять дрожь в руках (вначале это было для меня настоящей проблемой) и воткнуть иглу прямо в центр отметины. Нужно убедиться, что кровь не попала в лекарство, а потом начинается самое сложное. Вы можете себе представить, какую необходимо приложить силу, чтобы ввести в тело человека маслянистую жидкость? Клянусь, сколько бы уколов я ни сделал своей жене (а я отношусь к уколам, как к боли, которую ей причиняю), каждый раз я чувствую, как плоть и кровь сопротивляются тому, что в них вводят прогестерон.
Когда — наконец-то! — лекарство введено, я вытаскиваю иглу и втыкаю ее в специальный контейнер для использованных игл, висящий рядом с умывальником. Потом массирую место укола, чтобы там не образовалось уплотнение. Дома я, как обычно, приложил бы жене грелку, но сегодня вечером, разумеется, никакой грелки нет.
Зои складывает все назад в свою дамскую сумочку и одергивает платье.
— Надеюсь, мы не пропустили тот момент, когда невеста бросает букет, — сказала она и открыла дверь туалета.
Старик в ходунках терпеливо ждал в коридоре. Он увидел выходящую из мужского туалета Зои, потом меня и подмигнул.
— Помню-помню, дело молодое, — мечтательно произнес он.
Мы с Зои прыскаем от смеха.
— Если только он не диабетик, — замечаю я, и мы возвращаемся к гостям, держась за руки.
Суд по гражданским делам округа Кент находится рядом с Уилмингтоном, где мы с Зои вот уже несколько лет снимаем квартиру; но довольно далеко от Ньюпорта, где обитает Рейд. Я, сжимая в руках копию свидетельства о браке, которую получил в муниципалитете, иду вдоль крытой галереи, которая тянется от парковки прямо к зданию суда.
Через каждые несколько шагов я слышу щебет птицы.
Останавливаюсь, поднимаю голову и замечаю колонку и датчик движения. На всем пути к зданию суда меня преследуют звуки, несущие некие природные знамения.
Откровенно говоря, чтобы подать на развод и понять, что все, что я когда-то считал настоящим, оказалось всего лишь дымом и зеркалами, нужен соответствующий настрой.
Чиновница поднимает голову, когда я вхожу в кабинет. У нее черные вьющиеся волосы и такие же усики над верхней губой.
— Слушаю вас, — говорит она. — Чем могу помочь?
Я не думаю, что сейчас кто-то в силах мне помочь. Но подхожу к стойке, которая доходит мне до груди.
— Я хочу развестись.
Она растягивает губы в улыбке.
— Дорогой, я что-то не припоминаю, чтобы мы вообще женились. — Я продолжаю молчать, и моя собеседница закатывает глаза. — Хотя бы раз… хотя бы раз кто-нибудь засмеялся. Кто ваш адвокат?
— У меня нет адвоката.
Она протягивает мне пакет документов.
— У вас есть имущество?
— Нет.
— Дети?
— Нет, — отвечаю я и отворачиваюсь.
— В таком случае заполняйте бумаги и несите в департамент шерифа дальше по коридору.
Я благодарю ее и сажусь с документами на скамью в коридоре.
Дело: Расторжение брака
Истец (Это, должно быть, я.)
Ответчик (Это, должно быть, Зои.)
Я внимательно читаю первое поле, которое необходимо заполнить: мой домашний адрес.
После минутного колебания вписываю адрес Рейда. Я живу у него уже два месяца. К тому же далее следует адрес Зои. Не хочу, чтобы у судьи сложилось неверное представление, что мы продолжаем жить вместе, и он не даст нам развод.
Дела о разводе, конечно, так просто не решаются, но тем не менее…
Номер 3: дата__________, место_________ (город), ________ (округ), _______ (штат), где Истец и Ответчик зарегистрировали брак. К заявлению прилагается копия свидетельства о браке.
Наш брак с Зои зарегистрировал мировой судья, страдающий заиканием. Когда он попросил нас повторять за ним наши клятвы, ни я, ни Зои не поняли, что он сказал.
— Мы написали собственные, — в порыве вдохновения произнесла Зои и, как и я, стала выдумывать клятву тут же, на ходу.
В заявлении о разводе четыре строки отводилось на детей, их даты рождения.
Я почувствовал, как вспотел.
Основания для развода по взаимному согласию
Здесь у меня два варианта, и оба перечислены ниже. Я аккуратно переписываю первое основание: «Непримиримые разногласия, послужившие причиной распада семьи».
Я не в полной мере понимаю смысл написанного, но догадываюсь. Похоже, очень точно сказано о нас с Зои. Она не хочет оставить попытки завести ребенка, а меня страшит даже сама мысль о том, чтобы все начинать сначала. Непримиримые разногласия — это дети, которых у нас нет. Это те минуты, когда она сидит за столом и улыбается, но я знаю, что она думает не обо мне. Это книги «Тайна имени», которые грудами лежат у туалета, игрушка на кроватку, которую она купила три года назад, но так и не распаковала, это проценты по кредиту, мысли о которых не дают мне спать по ночам.
Как раз над тем местом, где я должен поставить подпись, напечатано: «Истец требует официального расторжения брака».
Да, наверное, так и есть.
Я бы уверовал в кого угодно и во что угодно, что могло бы изменить мою жизнь.
Так уж получилось, что с невесткой я лажу гораздо лучше, чем с собственным братом. За минувшие два месяца каждый раз, когда Рейд спрашивает меня, чем я собираюсь заниматься дальше, какова моя цель, как я намерен становиться на ноги, Лидди просто напоминает ему, что мы одна семья и я могу жить у них столько, сколько захочу. За завтраком, если она поджаривает нечетное количество кусочков бекона, то мне, а не Рейду, отдает лишний. Похоже, она единственный человек, которому не наплевать, жив я или умер, который либо не замечает, что я полнейший кретин, либо — хотелось бы верить! — ей все равно.
Лидди выросла в семье священника-пятидесятника и когда не вела себя чересчур набожно, то с ней было довольно весело. Например, она собирала комиксы «Зеленый фонарь». И увлекалась малобюджетными научно-фантастическими фильмами — чем отвратительнее фильм, тем лучше. Поскольку ни Зои, ни Рейд не разделяли страсть к подобной дешевой ерунде, у нас с Лидди сложилась традиция каждый месяц ходить на полуночные сеансы в дешевые кинотеатры, где проходили фестивали дерьмовых фильмов и награждались актеры, имен которых вы даже не слышали, например Уильям Касл или Берт Гордон. Сегодня мы собираемся на «Вторжение похитителей тел» — не римейк 1978 года под названием «Угроза вторжения», а оригинальную версию Дона Сигела 1956 года.
За билеты всегда платит Лидди. Раньше я предлагал деньги, но Лидди говорила, что это просто смешно: во-первых, у нее есть деньги мужа, а у меня нет, а во-вторых, я постоянно составляю ей компанию, когда Рейд занят ужином с клиентом или сидит на церковном собрании. Заплатить за билет — самое малое, чем она может меня отблагодарить. Мы всегда покупали самые большие стаканчики с попкорном — с маслом, потому что когда Лидди ходит в ресторан с Рейдом, то он настаивает на здоровой пище. Честно говоря, это со стороны Лидди нечто вроде протеста.
На этой неделе я выпивал трижды: всего лишь по бокальчику пива то тут, то там — словом, ничего особенного, с чем я не смог бы справиться. Но зная, что сегодня мы с Лидди идем в кино, я решил не брать в рот ни капли. Я не хочу, чтобы она побежала к Рейду и нажаловалась ему, что от меня разит спиртным. Я к тому, что я знаю, что она меня любит, что мы отлично ладим, но она прежде всего жена моего брата со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Лидди хватает меня за руку, когда главный герой, доктор Беннелл, бежит по шоссе в кульминационный момент фильма. Она к тому же закрывает глаза, когда наступают по-настоящему жуткие моменты, но потом требует, чтобы я пересказывал в малейших подробностях все, что она пропустила.
«Они уже здесь! — говорит актер, глядя прямо в камеру. — Ты следующий!»
Мы всегда досиживаем до титров, до самого конца, когда идут благодарности городским властям, разрешившим съемки этого фильма. Обычно мы остаемся в кинотеатре последними.
Мы продолжаем сидеть на своих местах, когда какой-то прыщавый подросток появляется в зале, чтобы подмести проход и собрать мусор.
— Ты видел римейк семьдесят восьмого года? — спрашивает Лидди.
— Мура полнейшая! — отвечаю я. — Я даже не сразу понял, что это «Вторжение».
— Наверное, это мой любимый фильм ужасов, — говорит Лидди.
— Ты говоришь это каждый раз.
— Нет, правда, — уверяет Лидди и откидывает голову на спинку кресла. — Как ты думаешь, они знают, что с ними произошло?
— Кто?