— Что? Нет! — отвечает Зои. — О чем ты говоришь? У меня уже есть диплом магистра!
— Но ты могла бы закончить отделение классического вокала. Ванесса, ты когда-нибудь слышала, как она поет?
— Да.
— Мама, — обрывает ее Зои, — я не вернусь в университет на отделение вокала. Меня полностью устраивает моя работа музыкального терапевта.
Дара смотрит на дочь.
— Тогда, может быть, на отделение джазового фортепиано?
— Ради бога, я не собираюсь возвращаться в университет. Я пришла сказать тебе, что я лесбиянка!
Это слово раскололо комнату пополам.
— Но, — через секунду пришла в себя Дара, — ты же была замужем!
— Знаю. Я была с Максом. Но теперь… теперь я с Ванессой.
Дара переводит взгляд на меня. В ее глазах читается боль — как будто я предала ее, выдавая себя за лучшую подругу Зои, хотя на самом деле…
— Понимаю, это несколько неожиданно… — начинаю я.
— Зои, это не ты. Я тебя знаю. Я знаю, кто ты.
— И я тоже. И если ты думаешь, что теперь я стану разъезжать на «харлее» и одеваться в кожу, то ты вообще меня не знаешь. Поверь, я удивилась не меньше тебя. Никогда не думала, что такое может произойти со мной.
Дара обхватывает руками лицо Зои и начинает плакать.
— Ты могла бы еще раз выйти замуж.
— Могла бы, но я не хочу, мама.
— А как же внуки?
— Как видишь, я не смогла родить тебе внуков даже с мужчиной, — отвечает Зои и берет маму за руку. — Я встретила человека, с которым хочу быть. Я счастлива. Неужели ты не можешь за меня порадоваться?
Мгновение Дара сидит не шелохнувшись, опустив голову. Потом убирает руку.
— Мне нужна минутка, — говорит она, берет свои «ивовые прутья» и идет в кухню.
Когда она уходит, Зои поднимает на меня полные слез глаза.
— Слишком большое потрясение даже для ее широких взглядов.
Я обнимаю Зои.
— Дай ей время. Ты сама еще до конца не привыкла к новым чувствам, а прошло уже несколько недель. Нельзя же ожидать, что она оправится от шока за пять секунд.
— Как думаешь, с ней все хорошо?
Теперь понимаете, за что я люблю Зои? Даже в критический для себя момент она беспокоится о маме.
— Пойду посмотрю, — успокаиваю я и направляюсь в кухню.
Дара стоит, опираясь о кухонный стол, сломанная вешалка лежит на гранитной столешнице.
— Может быть, это моя вина? — спрашивает она. — Наверное, мне следовало второй раз выйти замуж. Чтобы в доме был мужчина…
— Вряд ли это что-то бы изменило. Вы были отличной матерью. Именно поэтому Зои так боится, что вы откажетесь от нее.
— Откажусь от нее? Не говори глупостей. Она же сказала, что лесбиянка, а не республиканка. — Дара шумно вздыхает. — Просто… мне нужно к этому привыкнуть.
— Вы должны ей об этом сказать. Она поймет.
Дара смотрит на меня, потом кивает. Возвращается через вращающиеся двери в гостиную. Я собираюсь последовать за ней, но хочу дать Зои минутку побыть наедине с матерью. Хочу, чтобы у них было время пересмотреть и переоценить свои отношения — чего я не смогла сделать с собственной мамой, этого сальто-мортале любви, когда все встает с ног на голову, тем не менее они обе все еще удерживают равновесие.
Поэтому я решаю подслушать. Приоткрываю дверь и слышу голос Дары.
— Я не смогла бы любить тебя больше, если бы ты прямо сейчас сказала, что у тебя традиционная ориентация, — произносит она. — Но я не могу любить тебя меньше только потому, что ты призналась, что лесбиянка.
Я осторожно прикрываю дверь. Оглядываюсь, замечаю на столе вазу с фруктами, темно-синий тостер и кухонный комбайн. Дара забыла свои «ивовые прутья». Я беру их и некрепко сжимаю в руках. Несмотря на то что кран и трубы находятся меньше чем в полуметре, «прутья» не начинают подпрыгивать или перекрещиваться. И я представляю себе, что обладаю пресловутым шестым чувством, уверенностью в том, что искомое находится на расстоянии вытянутой руки, несмотря на то что все еще невидимо.
Кинотеатры — отличное место для голубых. Как только гаснет свет, никто не станет пялиться на тебя, если ты возьмешь подругу за руку или придвинешься к ней поближе. Все внимание в кинотеатрах, по определению, сосредоточено на происходящем на экране, а не в зрительном зале.
Я не из тех, кто публично выражает свои чувства. Я никогда не стану целоваться на людях; мне просто не присуща та беззастенчивая развязность, которую можно наблюдать у подростков, когда парочки постоянно занимаются сексом на глазах у посторонних или ходят по улице, засунув руки друг другу в трусы. Я не к тому веду, что обязательно идти по улице в обнимку с любимой женщиной, — но мне бы доставило удовольствие знать, что, если мне приспичит, меня не будут преследовать шокированные, вызывающие неловкость взгляды. Нам привычнее видеть мужчин, сжимающих оружие, а не мужчин, держащихся за руки.
Идут титры, и зрители начинают вставать со своих мест. Когда зажигается свет, голова Зои лежит на моем плече. Потом я слышу:
— Зои! Привет!
Она подскакивает, как будто ее застали за каким-то постыдным занятием, и растягивает губы в широкой улыбке.
— Ванда! — восклицает она, обращаясь к женщине, которая кажется мне отдаленно знакомой. — Фильм понравился?
— Я не большая поклонница фильмов Тарантино, но, откровенно говоря, этот оказался неплохим, — отвечает она и берет своего спутника под руку. — Зои, не знаю, знакома ли ты с моим мужем Стэном? Зои — музыкальный терапевт, которая приходит в дом престарелых, — объясняет Ванда.
Зои поворачивается ко мне.
— А это Ванесса, — говорит она. — Моя… подруга.
Вчера вечером мы праздновали наш первый проведенный вместе месяц. Открыли шампанское, ели клубнику, она обыграла меня в «Эрудит». Мы занимались любовью, а когда проснулись утром, она обвила меня руками и ногами, как виноградная лоза.
Подруга…
— Мы знакомы, — говорю я Ванде, хотя и не собираюсь напоминать, что мы познакомились на вечеринке в честь дня рождения ребенка, который умер.
Мы выходим из кинотеатра вместе с Вандой и ее мужем, обсуждаем сюжет фильма, может ли он претендовать на «Оскар». Зои намеренно держится от меня чуть в стороне. Она даже не смотрит мне в глаза, пока мы не оказываемся в моей машине, направляясь ко мне домой.
Зои заполняет повисшую тишину рассказом о дочери Ванды и Стэна: девочка хотела пойти в армию, потому что призвали ее жениха. Похоже, она не замечает, что я не произнесла ни слова. Когда мы подъезжаем к дому, я отпираю дверь, вхожу и снимаю пальто.
— Чай будешь? — спрашивает Зои, направляясь в кухню. — Пойду поставлю чайник.
Я молчу. Я сейчас словно оголенный нерв и не могу говорить.
Вместо этого я сажусь на диван и беру газету, которую за сегодня не было времени прочесть. Слышу, как Зои тарахтит в кухне, достает из посудомоечной машины чашки, наливает в чайник воду, включает печь. Она все знает: в каком ящике лежат ложки, на какой полочке я храню пакетики чая… Она двигается по моему дому, как хозяйка.
Я невидяще смотрю на статью редактора, когда она входит в гостиную, склоняется над диваном и обнимает меня.
— Еще письма о скандале с начальником полиции?
Я отстраняюсь от нее.
— Не надо.
Она отступает.
— Наверное, на тебя так подействовал фильм.
— Не фильм. — Я поворачиваюсь к ней лицом. — А ты.
— Я? А что я сделала?
— Все дело в том, чего ты не сделала, Зои, — отвечаю я. — Что именно? Ты хочешь меня только тогда, когда никого нет рядом? Тебе больше нравится флиртовать со мной, когда никто не видит?
— Ладно. У тебя явно дерьмовое настроение…
— Ты не хотела, чтобы Ванда узнала, что мы вместе. Это было очевидно.
— Моим коллегам не обязательно знать подробности моей личной жизни…
— Правда? А разве ты не сказала ей, что беременна? — спрашиваю я.
— Конечно, сказала…
— То-то и оно! — Я глотаю обиду, изо всех сил пытаясь не расплакаться. — Ты сказала ей, что я твоя подруга.
— А ты и есть моя подруга, — возмущается Зои.
— И все?
— А как мне тебя представлять? Любовница? Больше смахивает на плохое кино семидесятых. Сожительница? Я даже не уверена, что мы сожительствуем. Но разница между нами заключается в том, что мне плевать, как называются наши отношения. И мне не нужно навешивать ярлыки, чтобы другим было понятно. Только зачем это нужно тебе? — В кухне свистит чайник. — Послушай, — говорит она, глубоко вздохнув. — Ты все принимаешь слишком близко к сердцу. Я выключу чайник и пойду домой. Поговорим обо всем завтра, утро вечера мудренее.
Она идет в кухню, но я не отпускаю ее, а следую за ней. Наблюдаю за ее рациональными и грациозными движениями — как она снимает чайник с плиты. Когда она оборачивается ко мне, ее лицо спокойно и ничего не выражает.
— Спокойной ночи.
Она проходит мимо меня. Когда она уже стоит у двери, я говорю:
— Я боюсь.
Зои колеблется, вцепившись в дверь, словно застыв между двумя мгновениями.
— Боюсь, что я тебе надоем, — признаюсь я. — Боюсь, что ты устанешь от жизни, которую пока не в полной мере приемлет общество. Боюсь, что если поддамся чувствам, то, когда ты меня оставишь, не оправлюсь от такой потери.
Одним движением Зои пересекает кухню и оказывается напротив меня.
— Почему ты думаешь, что я тебя брошу?
— По опыту, — отвечаю я. — И еще потому, что ты понятия не имеешь, насколько это тяжело. Я до сих пор боюсь, что кто-то из родителей потребует моего увольнения и убедит руководство школы со мной расстаться. Я смотрю новости и слышу политиков, которые, ничего не зная обо мне, принимают решения, что мне можно, а чего нельзя. Я не понимаю, почему в моей особе всегда больший интерес вызывает то, что я лесбиянка, а не то, что я по знаку зодиака Лев, умею отбивать чечетку или специализировалась в зоологии?
— А ты умеешь бить чечетку? — удивляется Зои.
— Суть в том, — продолжаю я, — что ты сорок лет была традиционной ориентации. Почему бы тебе не вернуться на дорогу с наименьшим сопротивлением?