— Доброе утро, мистер Докер! — приветствую я, расчехляя гитару. — Помните меня? Я Зои. Пришла, чтобы немного с вами помузицировать.
Я наблюдала подобное и раньше у некоторых своих пациентов, особенно находящихся в хосписе. В конце человеческой жизни есть пропасть; многие из нас заглядывают через край, крепко уцепившись за что-нибудь руками. Именно поэтому, когда человек решает разомкнуть руки, — это так заметно. Тело становится почти прозрачным. Глаза смотрят на что-то, чего остальным видеть не дано.
Я начинаю теребить струны и напевать импровизированную колыбельную. Сегодня цель — не вовлечь мистера Докера в процесс. Сегодня музыкальной терапии отводится роль Крысолова, который отвел бы старика в то место, где он может закрыть глаза и оставить нас.
Я молча играю для мистера Докера и ловлю себя на том, что плачу. Старик был капризным, злым ублюдком, но все же… Я кладу гитару и беру его за руку. Она напоминает горсть костей. Его слезящиеся голубые глаза неотрывно смотрят на пустой черный экран выключенного телевизора.
— А я замуж вышла, — хвастаюсь я, хотя уверена, что он меня не слышит.
Мистер Докер даже пальцем не шелохнет.
— Удивительно, верно, как мы оказываемся там, где и подумать не могли? Держу пари, когда вы сидели в своем огромном угловом кабинете, вам и в голову не приходило, что однажды вы окажетесь здесь, в палате, окна которой выходят на стоянку. Вы и представить себе не могли, когда отдавали окружающим приказы, что однажды вас некому будет слушаться. Я знаю, каково это, мистер Докер. — Я опускаю на него глаза, но он продолжает таращиться в никуда. — Однажды вы влюбились. Я знаю, что влюбились, потому что у вас есть дочь. Поэтому вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что у влюбленного человека выбора нет. Тебя просто притягивает к этому человеку магнитом, и не важно, сулит это тебе счастье или разобьет сердце.
Когда я была замужем за Максом, я ошибочно принимала роль «спасательного троса» за влюбленность. Я была человеком, который мог его спасти; я была тем, кто мог заставить его бросить пить. Но существует огромная разница между спасанием утопающего и обретением человека, с которым становишься одним целым.
Я не говорю этого вслух, но точно знаю, что Ванесса никогда меня не обидит: она больше печется о моем благополучии, чем о собственном. Она скорее разобьет свое сердце, чем позволит хоть тончайшей трещинке появиться на моем.
На этот раз, опустив глаза, я вижу, что мистер Докер смотрит на меня.
— У нас будет ребенок, — сообщаю я ему.
Улыбка рождается где-то глубоко внутри и раздувает пламя возможности.
Когда я произношу это вслух — мечта становится реальностью.
Мы с Ванессой стоим у окошка регистратуры в клинике репродукции человека.
— Бакстер, — представляюсь я. — Нам назначена встреча, чтобы обсудить подсадку замороженного эмбриона.
Сестра находит в компьютере мою фамилию.
— Да, есть. Вы пришли с мужем?
Я чувствую, что краснею.
— Я повторно вышла замуж. Когда я звонила, мне сказали, что я должна прийти со своей второй половиной.
Сестра смотрит на меня, потом на Ванессу. Если она и удивлена, то виду не подает.
— Подождите здесь, — просит она.
Ванесса, как только она уходит, смотрит на меня.
— В чем проблема?
— Не знаю. Надеюсь, с эмбрионами все в порядке…
— Ты читала статью о том, как одной семье подсадили не их эмбрионы? — спрашивает Ванесса. — Представляешь, что творится!
Я бросаю на нее укоризненный взгляд.
— Зои!
При звуке своего имени я поворачиваюсь и вижу направляющуюся ко мне доктора Анну Фуршетт, директора клиники.
— Пройдите, пожалуйста, в мой кабинет.
Мы идем за ней по коридору в обитый деревом роскошный кабинет — наверное, я была здесь раньше, но не помню. Чаще всего я посещала процедурные.
— Возникли какие-то проблемы, доктор Фуршетт? Эмбрионы погибли?
Директриса — эффектная женщина с копной рано поседевших волос, с крепким рукопожатием и настолько медленной речью, что растягивает мое имя на три или даже четыре слога.
— Боюсь, возникло недоразумение, — отвечает она. — Ваш бывший муж не подписал отказ от эмбрионов. Как только подпишет, мы можем назначить дату операции.
— Но Максу они не нужны! Он развелся со мной из-за того, что больше не хотел быть отцом.
— В таком случае это всего лишь простая формальность, — с улыбкой отвечает доктор Фуршетт. — Этот организационный вопрос нужно решить прежде, чем мы сможем назначить вам встречу с социальным работником.
— Социальным работником? — удивляется Ванесса.
— Так мы обычно поступаем с однополыми парами, чтобы решить некоторые вопросы, о которых вы, возможно, даже не подозреваете. Если ваша сожительница, Зои, родит ребенка, как только он родится, вам придется его официально усыновлять.
— Но мы в браке…
— Только не по законам штата Род-Айленд. — Директриса качает головой. — Но беспокоиться не о чем. Нужно только запустить механизм.
Меня охватывает знакомая волна разочарования: вновь дорога к материнству полна преград.
— Хорошо, — вмешивается Ванесса. — Что Макс должен подписать? Есть какая-нибудь форма?
Доктор Фуршетт протягивает ей лист бумаги.
— Пусть пришлет нам по почте. Как только мы получим официальный отказ, мы вам позвоним. — Она улыбается нам. — И я от всей души рада за вас, Зои. Поздравляю вас обеих.
Мы с Ванессой молчим, пока покидаем стены клиники и спускаемся в пустом лифте.
— Ты должна с ним поговорить, — произносит она.
— И что сказать? «Привет, мы с Ванессой поженились и хотим, чтобы ты стал нашим донором спермы»?
— Все совершенно не так, — замечает Ванесса. — Эмбрионы уже существуют. Какие у него на них планы?
Двери разъезжаются на первом этаже. Там ждет женщина с ребенком в коляске. На малыше белый свитер с капюшоном, на котором торчат маленькие медвежьи ушки.
— Попробую, — обещаю я.
Макса я застаю в доме одного из его клиентов: он выгребает из клумб мульчу и ветки, чтобы подготовиться к весенней посадке. Снег растаял так же быстро, как и выпал, уже пахнет весной. Макс в рубашке с галстуком, но все равно вспотел.
— Красивое место, — говорю я, оглядывая земли этого Макмэншна.
Макс поворачивается на звук моего голоса.
— Зои? Что ты здесь делаешь?
— Лидди сказала, где я могу тебя найти, — отвечаю я. — У тебя есть свободная минутка?
Он опирается на грабли, вытирает пот со лба и кивает.
— Конечно. Не хочешь присесть?
Он указывает на каменную лавочку в центре дремлющего сада. Я ощущаю холод гранита даже через джинсы.
— И какие они? — спрашиваю я. — Я имею в виду, когда цветут?
— О, на самом деле довольно необычные. Тигровые лилии. Они расцветут к концу апреля, если их не съедят жуки.
— Я рада, что ты продолжаешь заниматься ландшафтами. Я боялась, ты бросишь работу.
— С чего бы это?
— Не знаю. — Я пожимаю плечами. — Думала, может, станешь работать в церкви.
— Я и работаю, по понедельникам, — объясняет он. — Это один из моих клиентов. — Он трет подбородок кулаком. — Я видел вывеску на баре, что ты там поешь. Ты не выступала с тех пор, как мы… уже очень давно.
— Знаю, я решила опять начать петь. — Я замолкаю в нерешительности. — Ты же не ходил в бар?
— Нет, — смеется Макс. — Теперь я трезв как стеклышко.
— Хорошо. Правда отлично! Да, я немного пою, то там, то здесь. Под акустическую гитару. Чтобы не терять форму для терапевтических сеансов.
— Значит, ты продолжаешь этим заниматься.
— А почему нет?
Он качает головой.
— Не знаю. Многое в тебе… изменилось.
Так необычно встречаться со своим бывшим. Как будто ты в зарубежном фильме, и то, что ты говоришь собеседнику, не имеет ничего общего с бегущими внизу субтитрами. Мы старательно избегаем касаться друг друга, хотя когда-то я спала с Максом в обнимку в нашей постели, прилипнув к нему, как лишайник к скале. Мы теперь два чужих человека, которые знают все постыдные секреты, все скрытые морщинки, все пагубные привычки друг друга.
— Я вышла замуж, — признаюсь я.
Поскольку Макс не платил мне алименты, не было веских причин ему об этом сообщать. Секунду он кажется сбитым с толку. Потом его глаза расширяются.
— Ты намекаешь, что вы с…
— Ванессой, — подсказываю я. — Да.
— Боже! — Макс начинает ерзать, отодвигаясь от меня на каменной скамье на несколько сантиметров. — Я… просто… не думал, что все настолько… реально.
— Реально?
— Я хочу сказать, серьезно. Я решил, что это просто очередная попытка вырваться из прежней жизни.
— Ты имеешь в виду, нечто сродни твоему алкоголизму?
Я жалею об этих словах, как только они слетают с моих губ. Я здесь, чтобы заручиться поддержкой Макса, а не для того, чтобы настроить его против себя.
— Прости. Не следовало этого говорить.
У Макса такой вид, как будто его сейчас стошнит.
— Я рад, что ты сказала мне об этом сама. Было бы жестоко услышать это из уст сплетников.
На мгновение мне становится его даже жалко. Могу представить, какие неприятные отзывы он услышит обо мне от своих новых братьев по вере.
— И это не все, — сглатываю я стоящий в горле ком. — Мы с Ванессой хотим завести настоящую семью. Ванесса молодая и здоровая женщина, и нет причин, по которым она бы не смогла родить ребенка.
— Мне приходит на ум одна очень веская, — возражает Макс.
— Откровенно говоря, именно поэтому я здесь. — Я делаю глубокий вдох. — Для нас было бы чрезвычайно важно, если бы ребенок, которого родит Ванесса, был биологически моим. У нас после последней попытки ЭКО осталось три эмбриона. Я бы хотела, чтобы ты дал согласие на их подсадку.
Макс вскидывает голову.
— Что-о?
— Понимаю, слишком много новостей для одного раза…
— Я же сказал тебе, что не хочу быть отцом!
— А я тебя и не прошу. Без каких-либо обязательств, Макс. Мы подпишем все, чтобы гарантировать тебе это. Мы не рассчитыва