— Я спросил, возмущал ли вас образ жизни, который ведут Рейд и Лидди?
— При чем здесь возмущение? У нас просто абсолютно разные приоритеты.
— Значит, вы не завидуете их богатству?
— Нет. Деньги еще не все.
— Тогда вам не по душе то, что они являются образцом для подражания?
Я едва сдерживаю смех.
— Откровенно говоря, я их таковыми не считаю. Я думаю, что они покупают все, что захотят, — даже эти эмбрионы. Я считаю, что они прикрываются Библией, чтобы осуждать таких людей, как я. Не хотела бы я, чтобы ребенок унаследовал хоть какую-то из этих черт.
— Вы же регулярно не посещаете церковь, мисс Бакстер, не так ли?
— Протестую! — вмешивается Анжела. — Видимо, нам требуется наглядный пример.
Она берет две книги и со стуком кладет их перед собой. «Церковь». Вторую книгу она перекладывает на противоположный конец стола. «Государство». Потом смотрит на судью.
— Видите между ними разницу?
— Умно, миссис Моретти. Пожалуйста, отвечайте на вопрос, мисс Бакстер, — требует судья.
— Нет.
— Вы не очень-то высокого мнения о тех, кто посещает церковь, верно?
— Я считаю, что каждый человек имеет право верить во все, во что захочет. Включая и право не верить ни во что, — добавляю я.
Ванесса не верит в Бога. Я думаю, что все попытки ее матери молитвами изгнать из нее лесбийскую суть закрыли для нее дверь в официальную религию. Как-то ночью мы обсуждали эту тему. О том, что ее мало заботит жизнь загробная, если все, что ей нужно, она получает в этой; что самой природой заложено помогать людям, и золотое правило здесь ни при чем. Говорили о том, что, несмотря на то что я не исповедую ни одну из признанных религий, я не могу с уверенностью отрицать, что нет никаких высших сил. Не знаю, то ли потому, что я продолжаю цепляться за останки религии, то ли потому, что слишком боюсь признаться вслух, что не верю в Бога.
Я понимаю, что атеизм сродни гомосексуализму. Человек надеется, что о его взглядах никто не узнает, потому что негативные последствия не заставят себя ждать.
— Следовательно, вы планируете растить этих нерожденных детей вне религии?
— Не знаю, — честно отвечаю я. — Я буду растить ребенка, чтобы он умел быть любимым и отдавать любовь, воспитывать в нем чувство самоуважения, широту взглядов и терпимость к окружающим. Если я найду подходящую религиозную группу, исповедующую эти принципы, мы, возможно, к ней присоединимся.
— Мисс Бакстер, вам знакомо дело «Барроуз против Брэнди»?
— Протестую! — вступает Анжела. — Адвокат ссылается на дело об опеке, а мы рассматриваем дело о разделе собственности.
— Протест отклонен, — отвечает судья О’Нил. — К чему вы ведете, мистер Престон?
— В деле «Барроуз против Брэнди» Верховный суд Род-Айленда постановил, что при разводе родителей тот, кто получил опеку, имеет право воспитывать ребенка в вере, которую сочтет лучшей в интересах ребенка. Более того, в деле «Петтинато против Петтинато» сказано, что нравственные качества каждого потенциального опекуна должны быть…
— Адвокат истца пытается растолковать судье, как ему судить процесс, — спрашивает Анжела, — или все же задает вопрос моей клиентке?
— Задаю вопрос, — отвечает Уэйд. — Вы, мисс Бакстер, показали, что прошли несколько курсов ЭКО, но каждый закончился плачевно?
— Протестую!
— Я перефразирую вопрос. Вы не доносили ребенка до срока, не так ли?
— Нет, — отвечаю я.
— И у вас было два выкидыша?
— Да.
— А потом родился мертвый ребенок?
Я опускаю глаза.
— Да.
— Сегодня вы показали, что всегда мечтали иметь ребенка, верно?
— Верно.
— Ваша честь, — вздыхает Анжела, — вопрос уже был задан, ответ на него получен.
— В таком случае почему, мисс Бакстер, в восемьдесят девятом году вы убили собственного ребенка?
— Что? — Я в замешательстве. — Понятия не имею, о чем вы говорите.
Но я лукавлю. И его следующие слова тому подтверждение:
— Вы сделали добровольный аборт, когда вам было девятнадцать, или нет?
— Протестую! — тут же вскакивает со своего места Анжела. — Это не имеет отношения к рассматриваемому делу и произошло задолго до того, как моя клиентка вышла замуж. Я требую, чтобы этот вопрос был немедленно вычеркнут из протокола!
— Имеет и самое прямое. Ответ поможет нам понять ее желание иметь ребенка. Она пытается расплатиться за прошлые грехи.
— Протестую!
У меня немеют руки.
В зале вскакивает какая-то женщина.
— Детоубийца! — кричит она, и это последняя капля, которая переполнила чашу.
Раздаются крики, кричат баптисты Вестборо и прихожане церкви Вечной Славы. Судья призывает всех к порядку, около двадцати присутствующих удаляют из зала. Представляю, что думает Ванесса, которая наблюдает за происходящим по ту сторону двери.
— Мистер Престон, можете продолжать допрос, но воздержитесь от комментариев, — говорит судья О’Нил. — Что касается наблюдателей в зале, то еще одно слово, и я сделаю заседание закрытым.
Я признаюсь, что да, я сделала аборт. Мне было девятнадцать, я еще училась в колледже. Я наивно полагала — какая же дура! — что все еще впереди.
Я замолкаю и чувствую себя как выжатый лимон. Лишь однажды я вспоминала об этой операции — в клинике репродукции человека, когда мне пришлось честно рассказать свою репродуктивную историю либо подвергнуть риску свои шансы забеременеть. Это случилось двадцать два года назад, но внезапно меня охватило то же чувство: меня трясла дрожь, я была сбита с толку.
И зла как черт.
Клиника не могла официально раскрыть подобную информацию Уэйду Престону. Следовательно, утечка информации произошла из другого источника, от человека, который был со мной в тот день в клинике, когда я заполняла бланк.
Макс.
— По какой причине вы скрывали эту информацию от суда?
— Я ничего не скрывала.
— Возможно потому, что полагали — и нисколько не ошибались, — что тогда ваши рыдания о том, как вы мечтали иметь ребенка, покажутся несколько лицемерными?
— Протестую!
— Вам когда-нибудь приходило в голову, — продолжает давить Уэйд Престон, — что вы не можете родить еще одного ребенка, потому что Господь наказывает вас за убийство первого?
Анжела вне себя. Она изрыгает огонь негодования на Уэйда. Но хотя он и снимает свой последний вопрос, тот повисает в воздухе подобно неоновой табличке, после того как закрываешь глаза.
И несмотря на то, что я не должна отвечать на этот вопрос вслух, я уже сама себе на него ответила.
Я не хочу верить в Бога, который может наказать меня за то, что я сделала аборт.
Но это не означает, что я никогда не задумывалась: а может быть, это на самом деле наказание?
— Ты не хочешь сказать, что, черт побери, это значит? — спрашивает меня Анжела, как только судья объявляет, что на сегодня заседание суда закончено. — Где он достал твою медицинскую карту?
— А ему не нужно было ничего доставать, — равнодушно отвечаю я. — Наверное, ему сказал Макс.
— В таком случае почему ты мне ничего не сказала? Было бы менее болезненно, если бы эту историю затронули на прямом допросе, а не на перекрестном!
Как, например, пьянство Макса. Все любят кающихся грешников. Если бы тему его пьянства затронули мы, все выглядело бы так, будто он что-то скрывает.
Именно в таком свете сегодня выставил меня Уэйд Престон.
Он как раз закончил собирать свой портфель и, проходя мимо, учтиво улыбается.
— Очень жаль, что вы не знали о скелетах в шкафу своей клиентки. В буквальном смысле этого слова.
Анжела не обращает на него внимания.
— Может быть, ты еще что-то забыла мне сказать? Потому что я очень не люблю сюрпризов.
Я качаю головой, все еще не в силах прийти в себя, и вслед за ней покидаю зал суда. В коридоре нас ждут моя мама и Ванесса — их все еще не пускают внутрь.
— Что там произошло? — спрашивает Ванесса. — Почему судья вышвырнул половину зала?
— Поговорим об этом в машине. Я хочу домой.
Но как только мы открываем входную дверь и оказываемся на ступеньках, на нас обрушивается град вопросов.
Я ожидала вопросов, но не тех, что задают: «На каком сроке вы сделали аборт? Кто отец ребенка? Вы с ним до сих пор общаетесь?»
Ко мне подходит женщина. Судя по желтой футболке, она баптистка из Вестборо. У нее пластмассовая бутылка с каким-то фруктовым пуншем, но издали это похоже на кровь.
Я понимаю, что она швырнет в меня бутылку, еще до того, как она замахивается.
— Кое-кто делает неправильный выбор! — кричит она.
Я отступаю, закрываясь, и жидкость забрызгивает только мою правую ногу. Я совершенно забываю о Ванессе, пока не слышу ее голос:
— Ты мне никогда не говорила.
— Я никому не рассказывала.
У Ванессы холодный взгляд. Она смотрит на Макса в окружении адвокатов.
— Почему-то сейчас я тебе не верю, — говорит она.
Мама жаждет поквитаться с Уэйдом Престоном за то, что он вытащил на свет божий мою историю, — понадобилось вмешательство Анжелы и волшебное слово «внуки», чтобы она согласилась зарыть топор войны и поехать домой. Мама обещает позвонить позже, справиться о том, как я, и видит, что сейчас я не хочу разговаривать. Ни с кем, кроме Ванессы. Всю обратную дорогу я пытаюсь объяснить, что произошло во время моих показаний. Она молчит. Когда я упоминаю об аборте, она вздрагивает.
Наконец, когда мы паркуем машину, у меня не выдерживают нервы.
— Ты больше никогда не собираешься со мной разговаривать? — взрываюсь я, хлопаю дверцей машины и иду в дом. Снимаю колготки, которые все еще липкие. — Какие-то католические предубеждения?
— Ты знаешь, что я не католичка, — отвечает Ванесса.
— Но когда-то была.
— Да дело вовсе не в этом чертовом аборте, Зои! Дело в тебе. — Она стоит ко мне лицом, продолжая сжимать ключи от машины. — Это довольно важный момент, который как-то выпал из наших отношений. Например, это как забыть сказать партнеру, что болеешь СПИДом.