— Может, поначалу ей это и не понравится, — честно призналась Мейзи, — но потом она свыкнется с этой мыслью. Мама доверяет тебе, — добавила она довольно наивно.
А Тоби подумал — так ли уж оправдано это доверие Аманды? Париж и Мейзи — это, конечно, весьма заманчиво. Он еще не бывал за границей, только однажды съездил с Эйдрианом на субботу и воскресенье в Вимеро.
— Можно мне подумать?
— Только не очень долго! Мне так хочется поехать! Для тебя что-то значат мои желания?
Даже теперь он не хотел связывать себя окончательно, противился этому изо всех сил. А поехать ему хотелось, и еще как! Посидеть с нею на террасах кафе. Посмотреть собор Парижской богоматери, Сен-Шапель, Лувр, побродить по Елисейским полям. Побывать в музее «Карнавале» — ведь это может ему пригодиться для работы — и на площади Бастилии.
Тут он сказал ей то, о чем до сих пор умалчивал: он написал первые десять страниц «Сен-Жюста».
— Ты знаешь, я понятия не имею, удастся ли мне вытянуть эту работу. На нее могут уйти целых три года, и даже тогда я вполне могу с нею накрыться. Боюсь, что тем дело и окончится.
— Значит, тебе тем более надо съездить в Париж! Ведь все равно рано или поздно придется тебе там поработать.
Он призадумался.
— Да, вероятно, придется.
— И ты сможешь получить на это субсидию — потом, позднее, да?
— Он кивнул — по-видимому, да.
— Я так счастлива, — сказала Мейзи. От вина она разрумянилась, глаза ее сияли так ярко, и Тоби подумал, что неплохо бы побыть с ней сегодня ночью.
А она без устали говорила о Париже, ткала золотистую, сверкающую паутину, заманивая его ожидающими их там удовольствиями, но вскоре он остановил ее.
— Давай пока отложим эту затею, а? Обещаю тебе: я постараюсь сделать все, чтобы ее осуществить.
Он перевел разговор на Боба и Риту, и она сразу стала слушать — сосредоточенно и сочувственно.
— Неужели все и впрямь обернется так скверно? Ведь у беременных часто бывают причуды, — сказала она тоном умудренной жизнью женщины. — Когда Рита родит, может быть, Бобу станет легче. Мне он так симпатичен, хотя вместо «Мейзи» и выговаривает «Мезей».
Тоби сказал, что Боба ждет блистательная научная карьера, которую не под силу погубить даже Рите, хотя личную жизнь она ему, вероятно, испортит. — Ко всем прелестям она еще безумно увлеклась Эйдрианом.
— Это у нее пройдет. И потом, что толку им увлекаться? — Мейзи внезапно погрустнела: — Ох, жизнь, жизнь, жизнь… Пусть мы погубим себя, какое это имеет значение, — лишь бы на нашу долю выпало хоть немножко счастья!
— Что-то это не похоже на тебя, малыш, такие вот рассуждения.
— А во мне много такого, что вовсе на меня не похоже. Ты еще в этом убедишься.
Впрочем, печаль ее оказалась мимолетной: вскоре глаза ее снова засияли. Она живет радостью, подумал Тоби, и чувство вины, словно холодная струйка, внезапно пробившаяся из какого-то таинственного подземного источника, на мгновение заставило его съежиться.
Они вышли из отеля, Мейзи ступила на мостовую первая, и ее чуть не сшибла мчавшаяся на большой скорости машина. Она отпрянула, Тоби подхватил ее и прижал к себе; ее била дрожь.
— Была на волосок от гибели, — выдохнула она. — Дай я прислонюсь к стене. Это скоро пройдет.
— Пойдем обратно в ресторан. — Он тоже был потрясен. — Выпьешь немного коньяку.
— Не надо. Ты можешь из-за этого упустить последний поезд.
— Не беда. Я должен знать точно, что ты в состоянии сесть за руль.
Он чувствовал как неистово колотится у нее сердце. Она стучала зубами.
— Машину я могу вести в любом состоянии. Что-что, а это смогу всегда.
Соскользнув на тротуар, она села, поджав под себя ноги, и опустила голову. Прохожие поглядывали на них с любопытством — очевидно, принимали ее за пьяную. Тоби растерянно стоял рядом.
— Я мог бы взять тебе на ночь номер в этом отеле. А маме позвонишь.
— У меня сейчас все пройдет, извини, что устроила тебе это жуткое зрелище.
Он понял, до чего это было бы страшно — потерять ее, да еще таким ужасным образом.
— Пойдем в отель, — снова сказал он. Но она уже пришла в себя и рывком поднялась на ноги.
— Я в полном порядке. И ты еще успеешь на поезд.
Он крепко обнял ее и поцеловал. Дрожь разом унялась.
Когда он подвел Мейзи к машине, то убедился, что самый вид автомобиля действует на нее успокоительно. Да, что-что, а вести машину она сумеет.
— Милый, мы так чудесно провели вечер, — сказала она. — Пусть ничто не омрачит его, ни на йоту. Так ты обещаешь мне подумать насчет Парижа?
— Насчет Парижа и насчет тебя.
Он еле-еле поспел на последний поезд.
На заре Тоби приснился страшный сон: Мейзи, изуродованная, искромсанная на куски, лежит в придорожной канаве, большая шляпа упала с ее головы и укатилась, волосы пропитаны кровью. Лица нет. Кругом — ни души, отель погружен во мрак.
Очнувшись от кошмара, он вылез было из постели, решив тут же ей позвонить; потом вспомнил, что у них в доме телефона нет. А если одеться и пойти в киоск? Но там же заперто… Постепенно все встало на свои места, но он весь взмок от ужаса и сидел на постели, очень прямой, напряженный, пока не потускнели живые впечатления сна. Больше ему вздремнуть не удалось.
Понемногу мысль его снова заработала четко. Париж? Вообще-то почему бы и нет? Только не теперь, поездку надо отложить: у них целое лето впереди. В начале июля у матери выставка — дел будет по горло. В ушах у него звучал умоляющий голос Мейзи: «Прошу тебя… Ну, прошу…» И даже сейчас, наяву, она по-прежнему представлялась ему растерзанной, истекающей кровью. Но он уже принял решение.
Утром он отправился в киоск и оттуда позвонил в Хэддисдон. Трубку сняла Мейзи.
— Что случилось? — встревоженно спросила она.
— Ничего, просто хотел удостовериться, что ты доехала благополучно.
— Ну разумеется, благополучно. А что со мной могло случиться?
— Ты ведь была совершенно разбита.
— А потом собрала себя и склеила. Я же тебе сказала, в машине я всегда обретаю форму. Милый, мы так славно провели время. Ну как, ты подумал насчет Парижа?
Тут он сказал ей о своем решении: может быть, в конце июля, если у нее нет никаких других планов.
Мейзи ответила, что других планов у нее нет и не будет. Аманда собирается в круиз вокруг греческих островов и хочет, чтобы она поехала с нею; но если она не согласится, мать проявит уступчивость.
— Она мне всегда уступает. Вот почему я чувствую себя перед ней в неоплатном долгу.
Из этих слов Тоби понял, насколько сильно Мейзи привязана к своей матери, и подумал, что, видимо, по той же самой причине она так считается и с его сыновней любовью. Ему всегда казалось, что симпатию Аманда вызывать может, а вот любовь — вряд ли. Она приятная, любезная, властности у нее хоть отбавляй, а вот обаяния нет. Интересно, какой она была в молодости? Пожалуй, красивой — этакая цыганистая, с копной смоляных волос, в ту пору еще не тронутых сединой.
После разговора с Мейзи он пошел домой завтракать. Только тут ему пришло в голову, что еще совсем рано — когда он дозвонился в Хэддисдон, было всего половина девятого, не больше.
Миссис Робертс жарила бекон с колбасками, и в доме стоял аппетитный запах. Она готовила колбаски так, как он любил, — они прямо лопались.
За завтраком Тоби сказал:
— Мама, после твоей выставки я на неделю скатаю в Париж.
— С кем? С Эйдрианом?
— Да нет, с Мейзи, если уж говорить правду.
Она нахмурилась, одновременно рассерженная и довольная.
— Странная затея. А что подумает миссис Феррарс?
— А тут и думать нечего.
— Будь я на ее месте, мне бы это, наверно, пришлось не по нутру.
— Ну, мама, это ты зря. Можно подумать, что ты из времен королевы Виктории.
— Вовсе я не из времен Виктории, не настолько я стара, и это тебе известно. Да, а как поживает эта самая наука — История?
Тоби улыбнулся ей, но до конца завтрака хранил молчание.
Потом он поднялся наверх, чтобы хорошенько рассмотреть новые работы матери. Картины его очаровали: в них появилась уверенность, которая, по-видимому, пришла к миссис Робертс вместе со скромным успехом.
Выполняя свое обещание, миссис Робертс написала берег Кема: реку, цветы, нежащихся на траве студентов. Теперь люди у нее получались как живые, и непосвященному вполне могло показаться, что она сумеет работать в чисто академической манере, стоит ей только захотеть. На одном из полотен, довольно большом, была изображена девушка (быть может, Мейзи?): сидя на траве, она перебирала бусы. Был тут и шутливый автопортрет — у плиты, со сковородкой в руке. Натюрмортов (цветы) — всего два; чисто декоративные, стилизованные, они напоминали геометрическими формами древний персидский орнамент. И еще одна картина — киоск, витрины его завалены сладостями, пачками сигарет, книгами в бумажной обложке.
Тоби решил, что на собственное впечатление полагаться не стоит. Ум хорошо, а два — лучше. Мысль хоть избитая, но не такая уж глупая. Надо, чтобы картины посмотрела Мейзи.
Спустившись вниз, он поздравил миссис Робертс с удачей, и только тут рассказал ей, что ему собираются дать аспирантскую стипендию и, возможно, он переедет в Лондон. Упомянул и о том, что собирается жить отдельно.
Это последнее известие не удивило мать и не расстроило.
— Ну, ясно, тебе неохота изо дня в день мотаться в такую даль. На конец недели ты ведь будешь приезжать домой, да? Ну, а в будние дни я смогу тут немножко распространиться.
— Ладно, только смотри, чтобы моя комната не провоняла скипидаром. А вообще располагайся там на здоровье.
В июне Рита родила девочку — в лечебнице на Милл-роуд. Сидя в уставленной цветами палате, она всем своим видом выражала неудовольствие.
— Мальчик — действительно нечто, — объявила она Тоби и Эйдриану, которые пришли ее навестить. — А это — так, ноль без палочки.
Оба друга постарались ничем не показать, какое удручающее впечатление произвели на них ее слова. А вот Боб, тот был в совершенном восторге от дочери. Он взял у Риты малышку, держал ее так бережно и разглядывал так внимательно, словно ставил научный эксперимент.