[Eisenstadt 2003] — Eisenstadt S. N. Comparative Civilizations and Multiple Modernities. Leiden; Boston: Brill, 2003.
ЧАСТЬ II«ОСОБЫЙ ПУТЬ»: ЕВРОПЕЙСКИЙ КОНТЕКСТ
По окончании особого пути: к вопросу о состоятельности идеи[121]Юрген Кока
Сравнения открывают перед исторической наукой большие перспективы познания. Не без оснований сравнение считается наилучшим решением в рамках историко-систематического подхода. При этом сравнения могут приводить и к неочевидным результатам, если они недостаточно продуманны с точки зрения методики или эмпирически поверхностны. Во многих случаях рекомендуется дополнять сравнение, направленное на выявление сходств и различий, приемом, основанным на исследовании исторических связей и затрагивающим взаимное влияние сопоставляемых единиц: имеются в виду процессы переплетения, трансфера и отторжения, способные определить и (отчасти) объяснить отношения единиц за пределами сходств и различий. Кристоф Клесманн прекрасно показал это в исследовании истории двух немецких государств [Kleßmann 1993]. Наконец, не следует забывать и о том, что выбор целей и объектов сравнения часто не сводится исключительно к сфере научного, но обусловливается и вненаучными факторами [122].
Данная работа призвана осветить некоторые из указанных проблем на примере дебатов об «особом пути Германии». Эти дискуссии подходят для иллюстрации наших тезисов, поскольку критический взгляд на историю Германии Нового времени, обозначенный как «особый путь», скрыто или явно содержит сравнительную перспективу [123]Вначале следует сказать о «теории особого пути», а затем — о важнейшей критике в ее адрес. Третьим пунктом станет рассмотрение вопроса, какие элементы существующего положения вещей должны быть сохранены, преобразованы и устранены по итогам исследований и дебатов последних лет. В заключение будут сделаны некоторые выводы, касающиеся сравнительно-исторического метода.
В конце XIX — начале XX века немецкие историки и публицисты часто выступали в защиту положительной версии теории особого пути. Они подчеркивали своеобразные черты немецкой истории, которые, с их точки зрения, выгодно отличали ее от истории Западной Европы или были обоснованы и оправданы особенным — отчасти географическим, отчасти конфессиональным, а отчасти общеисторическим — положением Германии. Эта тенденция проявлялась, например, в различии между сильным чиновничьим государством и западным парламентаризмом, в прусском принципе служения в противовес западному эвдемонизму, в несоответствии немецкой «культуры» западной «цивилизации». Доказательством служил также факт раннего развития социального государства в отрыве от экономически-либеральной политики невмешательства и плутократии на Западе [124]Эта положительная версия теории особого пути не играла значительной роли после 1945 года. В дальнейшем рассматриваться она не будет.
Ее место с 1940 ‐ х годов занял критический вариант теории особого пути, который мог апеллировать к знаменитым предтечам, а именно к Фридриху Энгельсу и Максу Веберу. Ученые, бежавшие или изгнанные из Германии в 1930 ‐ е годы и нередко пользовавшиеся гостеприимством Англии или США (например, Эрнст Френкель и Ханс Розенберг или более молодые Джордж Моссе и Фриц Штерн), внесли значительный вклад в развитие это й интерпретации немецкой истории. Вскоре их ряды пополнились новым поколением немецких историков и социологов, имевших ранний опыт контактов с Западной Европой и США. Среди них Карл-Дитрих Брахер, Герхард А. Риттер, Ханс-Ульрих Велер и Генрих Август Винклер — авторы, которые, впрочем, сильно отличались друг от друга.
По сути, критическая версия теории особого пути пыталась ответить на фундаментальный вопрос: почему во всеобщем кризисе межвоенного времени именно Германия, в отличие от западных и северных стран, подверглась фашистской и/или тоталитарной порче? Историки интерпретировали основные факты развития немецкой истории (по меньшей мере с XIX века) в свете этого вопроса. Никто из них не упускал из виду важность поражения Германии в Первой мировой войне и последовавших за этим инфляции и экономического кризиса, то есть временных факторов, в контексте грядущего распада Веймарской республики и подъема национал-социализма. Ученые, мнение которых, как бы то ни было, необходимо принимать всерьез, остерегались представлять приход к власти национал-социализма как неизбежное следствие длительного развития немецкой истории. И все же исследователи, придерживавшиеся теории «особого пути Германии», заглядывали в XIX век и иногда даже в более глубокое прошлое именно для того, чтобы на основе эксплицитного и имплицитного сравнения с Англией, Францией, Северной Америкой или «Западом» выявить своеобразие немецкой истории, которое на протяжении долгого периода осложняло распространение демократии и свободомыслия в Германии и, наконец, облегчило подъем и прорыв национал-социализма.
Хельмут Плеснер говорил о «засидевшейся нации», то есть о замедленном процессе формирования немецкой нации и национальном государстве как бремени. Эрнст Френкель, Карл-Дитрих Брахер и Герхард А. Риттер описывали структурно слабые стороны системы управления в империи: застойный характер процессов парламентаризации, относительно устойчивую и фрагментированную партийную систему и другие особенности, впоследствии ставшие явными проблемами Веймарской республики. Леонард Кригер, Фриц Штерн, Джордж Моссе и Курт Зонтаймер подчеркивали развивавшиеся на протяжении долгого времени нетерпимость и антиплюрализм немецкой политической культуры. На эти элементы могли позже опереться враги Веймарской республики и национал-социалисты. Ханс Розенберг и другие показали, что доиндустриальная элита, особенно «юнкера» на восточном берегу Эльбы, сохраняла большое влияние и власть вплоть до межвоенного времени и препятствовала установлению либеральной демократии в Германии. Предложенный Бисмарком вариант формирования национального государства «кровью и железом» привел к увеличению политического и социального веса офицерского корпуса, который в прусской традиции был и без того силен и находился вне пределов парламентского контроля. Не только с точки зрения истории государственных типов, но и в социальном отношении милитаризация привела к результату, который часто бросался в глаза иностранным гостям Германской империи. «Феодализацию» немецкой крупной буржуазии подверг резкой критике уже Макс Вебер: значительная часть привилегированной буржуазии, по его мнению, приняла доминирование аристократии в культуре и политике, вместо того чтобы держаться буржуазного стиля жизни и в глубине души задаться вопросом о правомерности власти дворянства и бюрократии. Не имея опыта успешной революции снизу и неся на себе бремя долгой традиции сильного чиновничьего государства и эффективных реформ «сверху», к тому же ощущая вызов все более усиливающегося пролетарского движения «снизу», она проявила себя как сравнительно слабая и «небуржуазная», во всяком случае в сравнении с Западом. Империя, согласно авторитетному толкованию Ханса-Ульриха Велера, несла отпечаток странного смешения крайне успешной капиталистической индустриализации и социоэкономической модернизации, с одной стороны, и сохранившихся доиндустриальных институтов, культур и властных отношений — с другой [Krieger 1957; Rosenberg 1958; Plessner 1959; Stern 1961; Bracher 1962; Fraenkel 1962; Sontheimer 1962; Mosse 1964; Lepsius 1966; Rosenberg 1978; Winkler 1978; Fischer 1979; Wehler 1983].
Связь давно существовавших явлений с факторами, вступившими в силу в 1920 ‐ е и 1930 ‐ е годы, с этой точки зрения в значительной степени позволяет пролить свет на ранний распад Веймарской республики и, в рамках специального анализа, на стремительное распространение национал — социализма. Национал-социалистическая диктатура с ее катастрофическими последствиями сделала особый путь Германии исключительно уникальным, но вместе с тем породила предпосылки, способные постепенно, после Второй мировой войны, уничтожить этот путь в ФРГ. Несмотря на существование двух во многом противоположных немецких государств и вопреки бремени довоенного наследия, в том, что касается экономического строя, социальной жизни, конституции и культуры, ФРГ удалось стать более или менее нормальной западной страной, чье представление о себе не исходило больше из противопоставления «Западу» [Winkler 1979; Kocka 1980; 1994; Möller 1987].
Пожалуй, этого достаточно для обобщенного представления критической теории особого пути под девизом «от Лютера до Гитлера». Как малоинтересный предмет для обсуждения без внимания остается ряд радикальных высказываний, в особенности относящихся к периоду, непосредственно следующему за окончанием Второй мировой войны. Следует еще раз повторить суть: в рамках теории особого пути были определены действовавшие длительное время структуры и процессы немецкой модерной истории, которые способствовали краху Веймарской республики и победе национал-социализма в течение кризиса межвоенного времени и под влиянием многих факторов — от последствий поражения в войне и классовых конфликтов 1920 ‐ х годов до своеобразия личности Гитлера. При этом крах Веймарской республики и победа национал — социализма не понимались как неизбежные последствия тех самых долгое время существовавших структур и процессов. В перспективе теории особого пути были рассмотрены и проанализированы важные процессы немецкой истории Нового времени — с точки зрения их связи с «катастрофой Германии» 1930–1940 ‐ х годов. При этом не предполагалось, что немецкую модерную историю можно в цел ом описать лишь в ее связи с «1933 годом»; кроме того, не оспаривалась и легитимность других интерпретаций. Многие авторы, каждый по-своему и часто без упоминания словосочетания «особый путь», внесли вклад в развитие этой теории или образа мыслей. На английском языке это чаще (и, в сущности, более точно) формулировалось следующим образом: «German divergence from the West». Фактически формула «особый путь» использовалась скорее многочисленными критиками этой теории, нежели ее защитниками.