И снова на секунду стало тихо.
— Но что сделал этот… — начал было говорить Старквезер, но Джеффри перебил его:
— Жиль де Рэй, помимо того что являлся чрезвычайно талантливым военачальником, богатым и знатным человеком, был также одним из самых жутких детоубийц, какие только встречались в истории человечества. Считается, что он убил более четырехсот детей во время исполнения садистских сексуальных ритуалов, которые имели место в стенах его поместья, пока его не привлекли к суду и не обезглавили.[59] Любопытная личность. Этакий принц зла, который храбро и преданно сражался одесную католической святой.
— Господи! — пробормотал Банди. — Вот это да! Черт бы меня побрал!
— Жиля де Рэя он уж забрал точно, — мягко проговорил Джеффри, — хотя тот, пожалуй, оставил потомкам один интересный вопрос, который только еще предстояло решить более компетентным властям в отдаленном будущем. А именно — что делать с такими, как он. Может, один день в сто лет предоставлять увольнительную из ада, где он пребывает в вечных мучениях? Станет ли это достаточным вознаграждением человеку, который много раз спасал жизнь святой девственнице?
На этот вопрос никто не ответил.
— Ну и что следует из того, что разыскиваемый нами человек использовал это имя? — сердито спросил Старквезер.
Джеффри помедлил с ответом. Ему вдруг пришло в голову, что видеть проявления душевного дискомфорта, испытываемого молодым помощником губернатора, доставляет ему удовольствие.
— Я бы сказал, что разыскиваемый, который, между прочим, является моим отцом, он… э-э-э… интересуется моральными и философскими аспектами таких понятий, как абсолютное добро и абсолютное зло.
Старквезер уставился на Джеффри недовольным взглядом, в котором читалась скрытая злость, вернее, досада, вызванная разочарованием. Однако же он не сказал ничего. Джеффри же использовал возникшую небольшую паузу для того, чтобы вставить:
— Как, впрочем, и я.
В течение нескольких секунд Клейтону казалось, что брошенная им мимолетная фраза станет его последним словом и что их совещание на этом закончится. Мэнсон опустил голову, так что его подбородок коснулся груди, и, казалось, погрузился в глубокое раздумье, хотя при этом продолжал водить ладонью по лезвию ножа для бумаги. Внезапно он положил это свое оружие на стол с громким стуком, похожим на выстрел мелкокалиберного револьвера:
— Простите, но мне бы хотелось поговорить с профессором наедине. Оставьте нас на пару минут вдвоем.
Банди начал было протестовать, но тут же сдался.
— Делайте как хотите, — согласился Старквезер. — Надеюсь, вы сообщите нам что-нибудь новенькое, когда мы встретимся опять через несколько дней, самое большее через неделю. Хорошо, профессор? — Последний вопрос прозвучал у него как приказ.
— Как скажете, — ответил Джеффри.
Мэнсон поднялся с кресла, помог встать Банди, которого никак не хотели отпускать уютные объятия дивана, и проводил его, а также представляющего губернатора молодого человека до боковой двери.
Агент Мартин тоже расстался со своим стулом.
— Вы хотите, чтобы я остался, или мне тоже выйти? — спросил он.
Мэнсон молча указал ему на дверь.
— Это займет совсем немного времени, — сказал он.
Мартин кивнул:
— Тогда я подожду снаружи.
— Будьте добры.
Директор подождал, пока агент не выйдет, и продолжил тихим, будничным голосом:
— Меня беспокоит, профессор, то, что́ вы сказали, но еще больше я встревожен тем, на что вы намекнули.
Джеффри пожал плечами:
— Как вас понимать, мистер Мэнсон?
Директор снова поднялся с кресла, на которое только что опять сел, вышел из-за стола и приблизился к окну.
— Мне, знаете ли, не хватает чего-то более значительного в поле зрения, — пожаловался он. — Это плохо, и это меня всегда смущало.
— Простите? — не понял Джеффри.
— Мне не хватает более величественной панорамы, — пояснил его собеседник, указывая рукой в окно. — Если смотреть на запад, я могу отсюда видеть всю местность, вплоть до самых гор. Это очень живописно, однако, пожалуй, я предпочел бы вид на какие-нибудь сооружения. На что-нибудь построенное человеческими руками. Подойдите сюда, профессор.
Джеффри встал со стула, обошел письменный стол и встал рядом с Мэнсоном. Вблизи директор оказался не таким высоким, каким выглядел с большего расстояния.
— Посмотрите, какая замечательная картина, ведь правда? Панорамный вид. Как на открытке.
— Согласен.
— Это прошлое. Очень давнее. Прямо-таки доисторические времена. Но не хватает чего-то более значительного в поле зрения. Я вижу деревья, которые тут росли и много веков назад, и равнину, которая возникла тут в какой-то незапамятной геологической эре. В этих лесах есть места, где еще никогда не ступала нога человека. С того места, где я сижу, мне хорошо виден весь окружающий ландшафт, практически не изменившийся с тех пор, как Америка еще только начинала заселяться первыми людьми.
— Да, вид впечатляющий.
Директор побарабанил пальцами по раме окна:
— Все то, что вы видите, — это прошлое. Но также и будущее.
Он отвернулся от окна, указал Джеффри на его стул, приглашая садиться, и сам тоже уселся в свое кресло.
— Не кажется ли вам иногда, профессор, что Америка сбилась с пути? Что те идеалы, которые наши предки вырезали на скрижалях нашей нации, подверглись эрозии? Что они рассеяны и забыты?
Джеффри кивнул:
— Эта точка зрения находит все больше приверженцев.
— Где бы вы ни жили в нашей разлагающейся Америке, вы повсюду встречаетесь с насилием. Никто никого не уважает. Семейные связи рушатся. Никто не думает о величии нашей страны, которым она некогда обладала, или о величии, которого она могла бы достичь. Разве не так?
— Про это говорят все. Увы, таковы законы исторического развития.
— Да, но говорить и испытывать это на самом себе — две разные вещи. Вы согласны?
— Разумеется.
— Профессор, как вы думаете, каково предназначение нашего Пятьдесят первого штата?
Джеффри ничего не ответил, и его собеседник продолжил:
— Когда-то Америка слыла страной отважных и рискованных приключений. Уверенность в своих силах и надежда били здесь ключом. Америка была местом, куда стремились мечтатели и пророки. Но теперь все изменилось.
— Многие согласятся и с этим.
— Таким образом, некоторые из тех, кто хочет верить, что третье и четвертое столетия существования нашей страны станут временем таких же великих свершений, как первые два, задают себе вопрос, как восстановить утраченное чувство национальной гордости.
— Следует утвердить в умах граждан Америки понимание ее высокого предназначения?
— Вот именно. Я не слышал этих слов с той поры, как окончил школу, но это и впрямь именно то, чего нам недостает. Именно это нам необходимо вернуть. Однако подобную вещь невозможно завезти извне. Правда, один раз нам это удалось, когда мы взяли все лучшее, что имелось в мире, и сплавили воедино, будто в плавильном тигле, но больше ничего подобного не получится. Вы не можете развить чувство величия родины, давая людям больше свобод. Это мы пробовали делать не раз, и единственное, к чему приводили такие попытки, — это к еще большим разобщенности и распаду. Когда-то нам удалось пробудить в наших гражданах чувства национальной значимости и национального единства участием в мировых войнах, но этот путь также более недоступен, потому что сегодняшнее оружие стало слишком мощным и превратилось в нечто обезличенное, не зависящее от воли каждого отдельно взятого человека. Вторая мировая война была выиграна именно самодостаточными личностями, готовыми жертвовать своими жизнями во имя идеалов. Это теперь невозможно, потому что современная техника достигла такого уровня, что позволяет вести войну силами роботов, управляемых компьютерами, которыми в свою очередь руководят специалисты, находящиеся на значительном удалении от района боевых действий и направляющие полет смертоносных снарядов. Увы, война стала практически стерильной. Так что же нам остается?
— Не знаю, — развел руками Клейтон.
— Нам остается одна-единственная надежда, которую мы здесь все в Пятьдесят первом штате питаем, — надежда, что народ вновь обретет утраченные ценности, а также волю к самопожертвованию и самосовершенствованию, если только ему дать землю, такую же чистую и многообещающую, какой некогда была наша Америка. — Мэнсон наклонился вперед в кресле, широко расставив руки. — Люди не должны знать страха, профессор. Страх способен все погубить. Когда двести лет назад первопроходцы и пионеры стояли там, где стоим сейчас мы, и наслаждались видом того же пейзажа, они готовы были бросить вызов очень многому. Им были ве́домы трудности. Но они не знали страха перед неизвестным. Он был им чужд, они преодолели его.
— Достаточно справедливо, — признал Джеффри.
— Вызов сегодняшнего дня состоит в том, чтобы преодолеть страх перед тем, что нам известно! — Сказав это, Мэнсон перестал говорить и откинулся назад. Немного помолчав, он продолжил: — Таким образом, главная идея нашего штата состоит в том, что мы создаем новый мир внутри старого. Страну внутри страны. Мы создаем новые возможности, мы гарантируем безопасность. Мы берем то, что когда-то существовало в рамках нашей нации, и предлагаем это заново. А вы знаете, что случится потом?
Джеффри отрицательно покачал головой.
— Штат разрастется. Вширь. Неуклонно и неумолимо.
— Вы думаете?
— Я уверен. И то, что у нас тут имеется в зародыше, постепенно заполнит всю остальную страну. Медленно, но верно. Возможно, это случится через несколько поколений, подобно тому как это было прежде, но в конце концов наш образ жизни победит страх и моральное разложение, которое вы наблюдаете по всей стране за пределами Западной территории. Мы уже видим, как в отдельных местах за пределами наших границ начинают принимать некоторые из наших законов и признавать некоторые из наших принципов.