Наконец, появившаяся и вылезшая из скафандра Катя попросила не смотреть в ее сторону, пока она будет переодеваться. Мы все тактично отвернулись пока она не укрылась в простыне.
Голые, босые, в прохладном помещении мы стояли и ждали дальнейших указаний.
Динамики на стене ожили скомандовав:
– Все сразу выходите в дверь с зеленой табличкой "Контроль". Там вам выдадут ваши вещи.
Это было слишком оптимистично. Вещи выдали только Швецову. Одежды всех остальных были отправлены на дезактивационную стирку, мои в том числе. Пока они не перестанут бешено фонить нечего было, и мечтать об их возвращении. Сидящая за стойкой девушка выдала всем остальным комплекты стандартного белья и показала где кабинки, чтобы переодеться.
Когда все мы оделись, девушка повела нас из помещения в комнаты отдыха, где мы должны били дождаться наших вещей и ручной клади.
Мы смогли попить кофе, перекусить бутербродами, прежде чем в помещение въехала управляемая солдатом тележка с нашими вещами все в тех же пластиковых контейнерах.
– А где наши сумки? – спросил Павел у солдата.
– Спросите у контроля. – сухо ответил парень в форме и указал на коммутатор в стене.
Павел подошел, снял трубку и о чем-то негромко проговорил целых десять минут. Я засек по часам на стене.
– Блин! – в сердцах воскликнула Катя обнаружившая в кармане своего брючного костюма постиранную и даже подсохшую записную книжку. – Они там, что не смотрят что стирают? Они вообще, что ли… не могли выложить?
– Самой надо было головой думать. – сказал Швецов – На посту написано было выложите все из карманов и сложите в контейнер отдельно.
– Вот гады… – сокрушалась девушка, забывая, что ее слушают из контрольной комнаты.
Вернувшийся от коммутатора Павел еще больше "обрадовал":
– Остальные вещи мы не получим. По крайней мере сейчас. Они продержат их в камере с сухим дезактиватором неделю пока не снимут все следы радиации.
– Зачем? – изумился математик. – И как я без своих записей уеду?
– Они обуславливают это требованиями безопасности и секретности. Даже уровень радиации зафиксированный от ваших вещей с расстояния может многое поведать теоретическому противнику.
– Да они сбрендили там. – абсолютно уверенным тоном сказала Катя. – Они и нас тут неделю держать будут?
– Нет. – ответил Павел. – нам подготовили автобус. Здесь остается только Шевцов. Ему надо принять наш вездеход, который оказывается во время автоматического движения сюда, получил кое-какие повреждения и находился в ремонте. Все остальные садятся в автобус. Сейчас двери откроют и пойдем потихоньку. Напоминаю… это не шутки… ни с кем не общаться. Ни с охраной, ни с коллегами, которые могут попасться на пути. Вы на чужом режимном объекте. Не забывайте.
Двери вскоре открылись и мы, оставив недопитыми вторые и третьи кружки кофе, потянулись к выходу с охапками нашей одежды в руках.
Стоя под холодным осенним небом перед гостеприимно раскрытыми дверями автобуса меня так и подмывало спрятаться в его теплом нутре и ехать хоть куда-нибудь только не оставаться в нашем горячо любимом лагере. И только мысль что наша каторга скоро закончится, заставила меня улыбнуться и отбросить идиотские желания.
Автобус и нас оцепили бойцы с автоматами зорко глядя чтобы никто из сотрудников спешащих мимо гигантского терминала не заговорил с нами или мы не разбрелись по сторонам.
– Ну, вот мы и дома. – сказал Вовка и сердечно стал со всеми прощаться.
Я с удовольствием расцеловался на прощание с Катей и обещал ответить ей на письмо, если она созреет и напишет тому, кто "даже в операторы годится". Она извинилась как-то по-детски и я, рассмеявшись, конечно, искренне простил ее.
Попрощавшись со всеми, мы собирались было уже пойти к себе, но только мы двинулись к оцеплению, как автоматчики направили на нас короткие стволы и скомандовали:
– Назад!
Я и Вовка остановились, и мой друг сказал громко:
– Да мы отсюда! Позовите Лю, или коменданта! Пусть они подтвердят.
– Назад или мы положим вас на землю! – повторил спокойно, но жестко один из бойцов и мы невольно попятились. За всей этой сценой из автобуса наблюдали ученые и молча недоумевали. Наконец двери автобуса закрылись и он, плавно тронувшись с места, выехал за оцепление.
В ожидании непонятно чего мы начинали уже мерзнуть, когда из дверей позади нас вышел начальник особого отдела и, скомандовав "вольно" распустил оцепление. Взяв меня и Вовку под локти, он повел нас в сторону штаба.
В своем кабинете он напоил нас чаем и медленно, словно карточный шулер карты, стал выкладывать всю нашу кипу документов. Включая справки об условно досрочном освобождении.
– Я выполнил свои обещания. – Подвел итог особист, и мы радостно распихали всю пачку документов по карманам. – Вам остается подписать вот эти бумаги.
Мы подписали какие-то супер-пупер расписки о неразглашении и спросили, когда мы сможем покинуть лагерь.
– Вы уже никто здесь и ваши пропуска аннулированы. – "порадовал" нас особист. Пока побудете в моем кабинете, я вам выпишу новые разовые пропуска, а потом, дождавшись возвращения автобуса, с ним поедете в Погребень.
– А скоро вернется автобус? – спросил Вовка.
– Часа через четыре. Их лагерь на пятом радиусе. – сказал особист и хитро усмехнувшись добавил: – Наши ребята очень хотели получить данные этой группы с пятого. А тут так удачно все сложилось. Буде это ваша заслуга, что их вещи попали к нам, я бы премии для вас просил.
Я, быстро догадавшись, о чем говорит особист, спросил:
– А что другими способами получить эту информацию у "наших" не было? К примеру, попросить было нельзя?
– Наивный ты человек, Кох. – улыбнулся подливая мне чаю особист. – Там каждая бздюленька может к нобелевке привести, а ты "попросить"…
Я только головой покачал и ничего не сказал. Особист не был тем человеком, с которым хотелось говорить о моральных качествах тех или иных людей. Особисты они же их особого теста. Это я даже без армии знал.
– А с нашими мы можем увидеться? – спросил о насущном Владимир.
Не снимая улыбки с лица, особист ответил:
– Нет, конечно. Если в городе пересечетесь, то никто ничего вам не скажет. Но на базе режимной вам никто не позволит разгуливать и разговоры разговаривать. Так что отдыхайте и ждите автобус.
Он куда-то ушел, а мы продолжая гонять чаи, стали планы строить как поедем домой. Я предлагал не скупиться и первую поездку вольными людьми совершить в первом классе. Вовка кривился и говорил, что хочет денег поберечь. Я предложил заглянуть перед отъездом к Светке, все-таки она была мне близким человеком в этой глуши, но и тут Вовка скривился и пояснил:
– Это она когда ты был заключенным, была близким человеком. Теперь все. Теперь ты свободен. Теперь ты едешь домой в Москву. Нафига тебе эта деревенская телка?
Я посмотрел на Вовку как-то по-новому.
– Ты не заговариваешься? – спросил я и напомнил, как он сам отзывался о ней раньше.
– Так и я раньше был… А теперь извини, но меня ждут мои подружки в Москве. И не чета ей. И ты бошку не забивай. Тихо собрались, тихо съехали. О ней не думай. Она себе тут давно уже нашла кого-нибудь, пока мы с тобой куковали в реанимационных камерах.
Я как-то замолчал, думая, что людям для значительного изменения достаточно вполне незначительных событий, таких как смена социального статуса, к примеру. А может, я слишком серьезно отнесся к словам Вовки. Может надо было улыбнуться, сказать ему, чтобы не дурил и ехал со мной?
Появившийся на пороге с двумя полиэтиленовыми пакетами особист, положил их перед нами на стол, и сказал:
– Ваши вещи из бунгало. Ваши товарищи собрали по тумбочкам. Смотрите…
Мы быстро разобрались, где, чей пакет и спросили:
– А нам что-нибудь передавали на словах.
– Только поздравления и пожелания удачи. – сообщил особист и вышел снова оставив нас наедине.
Немного помолчав я сказал:
– Может заедешь вместе со мной? Мне что-то страшновато одному ехать. Ведь не по-человечески получится же. Надо хоть выпить, посидеть.
Покачав упрямо головой Вовка ответил:
– Я нет. Выпить посидеть может затянуться… Берем билеты. И если ты не появишься на вокзале к поезду я уеду без тебя.
Спорить было глупо. Еще глупее было обижаться на Вовку. Ведь в чем-то он был прав.
Даже в трамвайном вагончике несясь к Светкиному дому я не знал как и что ей буду говорить. Была половина четвертого вечера когда я давя кнопку дверного звонка стоял у ее квартиры. Ее не было дома. Был же обычный для всех рабочий день. Это для меня день был особенным. А вся страна работала, как говорится, не покладая рук. Сев на ступеньки я достал карандаш и блокнот в котором давным-давно пытался вести дневник своего заключения и попытался написать Свете записку:
"Света, нас освободили. Не смогли дождаться тебя, поезд в восемнадцать тридцать. Спасибо тебе за все. Я обязательно тебе позвоню."
Перечитав записку и собираясь ее уже вырвать из блокнота, я вдруг сообразил и подписался: "Люблю тебя. Альберт."
Вырвал записку свернул ее несколько раз и собираясь вставить в дверь подумал, что так подписываться не стоило. Мы ведь никогда не говорили друг другу что любим. Просто… Ну такие вот отношения. Что нравились, да, говорили. Что любим, нет. Развернув записку я перечитал ее и подумал что подписаться надо без "Люблю". Но начиная исписывать новый листок я вдруг осознал, что после всего, что она для нас сделала. Так вот сбежать оставив только листок было бы некрасиво. Надо было обязательно с ней встретится. Я даже представил ее уставшее лицо, когда она возьмет и прочитает записку. Нет не отобразится на нем никаких эмоций. Светка сильный человек. Разве что головой покачает. Вот ведь… даже не задержались попрощаться. Вскочили в поезд и уехали. Я смял записку и спрятал ее в кармане. Поднялся убирая блокнот в карман и решительно стал спускаться вниз. До работы Светланы было полчаса быстрой ходьбы.