Я молча слушал его и тихо дивился таким откровениям о пытках низкочастотным звуком, от которых говорят люди с ума сходят. Я даже не стал интересоваться, а законно ли это. Ведь такие вещи даже в теории не доказать. Это же не побои. Это не пытка током, которая отображается на энцефалограмме. Пытку низкочастотником не доказать. Но ведь именно офицеры юстиции, размещенные в отделениях милиции, должны были контролировать содержание задержанных и несли за них персональную ответственность. Я только криво лыбился от плоских шуточек офицера и продолжал недоумевать, а зачем они тут вообще нужны. Занимались бы своими местами лишения свободы.
- … подробненько так все рассказал. - продолжил офицер. - Словно на исповеди. Я конечно не ценитель церковных обрядов и не знаток процедур, но думаю, что он был со следователем честнее, чем с любым бы священником будь он верующим. Только с тобой он все отрицает. Говорит что все это ошибка и ничего вразумительного от него мы пока не услышали. Я послушно улыбнулся и спросил у офицера:
- И что с ним теперь будет?
Тот задумался, отпивая кофе из пластикового стакана. Он слишком медленно пил кофе, словно тянул паузу, собираясь с мыслями. Выкинув уже опустевший пластиковый стаканчик, он сказал:
- Вот тут все очень интересно. Покушение на тебя было неудачным. Ты жив и тебе не был принесен существенный урон. Больше того, адвокаты наверняка все переиначат и выяснится, что он перерезав трос просто спасал тебя, зависшего недалеко от земли. И суд учтет, что сверху довольно сложно определить, сколько до земли осталось. Когда он спустился, тебя уже там не было, чтобы оказать тебе помощь. Твои любители посмотреть на чужую глупость тебя уже увезли. Он не стал заявлять о твоем поступке, так как сам не видел в нем ничего дурного… и так далее. Нам будет очень сложно доказать, что он имел умысел тебя убить. Тем более что уже есть показания, какими вы были когда-то друзьями. Показания дали и его родители и подруги ваши общие.
Я кивал этим словам. Действительно, со своим несостоявшимся убийцей я был когда-то очень дружен. Но его толчок мне в спину не был спонтанным его решением, считал я. Скорее всего, он, заметив меня там, на лестнице и узнав мой голос, вполне все решил и продумал. Я ведь не должен был там находиться. Даже по альтернативке я должен был еще отбывать свой срок. А за какие вещи у нас сокращают сроки? Правильно, за сотрудничество со следствием и дачу показаний против бывших товарищей. Оказавшись со мной рядом, он вполне резонно подумал, что я выследил его, чтобы передать в руки властям.
Как все сложно, чуть не взвыл я тогда. Ну почему было не подождать меня и просто не поговорить. Я бы все рассказал. И как буквально заживо зажаривался на ВБНК. И как несколько недель валялся в реанимационном комплексе… Он бы понял. Он никогда не был идиотом. Но вот так толкнуть в спину не разобравшись это разве не идиотство?
- А я могу с ним поговорить? Офицер буквально встрепенулся:
- Вооот! - воскликнул он, словно только и ждал этого вопроса. - Именно к этому я и веду. Я и следователь хотим, чтобы вы немного поговорили перед камерами скрытыми. Так сказать очная ставка. Вы поговорите. Ты его поспрашиваешь, зачем, да как все было…
Я кивнул, и этого оказалось достаточно, чтобы офицер куда-то позвонил и попросил подготовить «комнату для переговоров». Через минут десять мы спустились в подземный комплекс содержания задержанных и меня провели в почти пустой кабинет с несколькими креслами привинченными к полу и таким же намертво прикрученным столом. Усадив меня в кресло, офицер спросил, что мне принести из напитков и я отказался от его помощи. Даже кофе не хотелось, столько адреналина было в крови. Еще бы, я встречусь с тем, кто чуть, после такого страшного заключения, не отправил меня вообще на тот свет.
Когда его ввели и, усадив в кресло, пристегнули к подлокотникам, я молча кивнул ему, здороваясь и стараясь сдерживать эмоции. Буквально сразу конвоиры нас покинули, но заговаривать мы не спешили. Меня удивляла его едкая усмешка на губах, да и сам я не знал с чего начать. Вместо слов я просто стал рассматривать его.
Впалые глаза. Темное лицо свидетельство нездоровых почках и печени. Ну не загар же такого цвета. Тонкая шея и тонкие кисти рук, торчащие из рукавов грязной фланелевой рубашки. Я, смотря на них, подумал, что его тут реально голодом пытали и не неделю, а месяц минимум. Я же помнил его таким крепким… таким сильным. Торчащая пучками растительность на лице довершала эту странную и почему-то отталкивающую картину моего когда-то друга.
- Тебя значит, меня усовестить привели? - спросил он, не выдержав моего изучающего и в чем-то сочувственного взгляда.
Я ничего не ответил, продолжая рассматривать теперь уже его ноги в разбитых кроссовках без шнурков. Только тогда я понял, как выгляжу сидя напротив него. Я словно полная противоположность моего друга. В чистеньком бежевом полуспортивном костюме. В недорогих, но качественных мокасинах. Ухоженный и хорошо пахнущий подаренным когда-то мамой одеколоном. А он… Пропахший одиночкой, где запах туалета, был основным, и собственным потом от бессонных ночей под разрывающие сознание низкие частоты. Мы сидели напротив друг друга, и, кажется, даже на мгновенье подумали оба об одном и том же. Что каждый имел право выбора. Он мог не скрываться все эти полтора года, а вместе с нами получить свое наказание на суде. Отбыть его и вернуться к нормальной жизни с легальными карточками, а не думать каждый раз, пользуясь картой друга, а не видели ли того в другой части города, и не задает ли уже служба контроля вопрос, как человек, засеченный в одной стороне, пользуется своей картой в другой? Он мог спокойно отработать как я, и не прятаться от властей, думая, если его задержат, то заметят на пальцах чужие отпечатки пальцев или прокатит представиться другим человеком? В стране, где контроль был на первом месте по затратам бюджета скрываться столько времени равносильно подвигу. Ведь от контроля в нашем любимом отечестве зависело все и рост преступности и даже перераспределение электроэнергии между районами, кварталами, квартирами. Контролировалось все, и быть в этой ситуации двойником кого-то, становилось проще, чем неопознанным объектом. Вот и мой бывший товарищ и друг пользовался все это время чужими личинами, чтобы оставаться не пойманным. Полтора года, да уже почти два года, жить в страхе… это как же закалилась или полностью разрушилась его психика? Как он вообще неделю выдержал незаконную пытку частотами?
- Чего молчишь? - спросил он, все так же усмехаясь.
Я перевел взгляд на его лицо и пристально стал смотреть ему в глаза. Он долго терпел мой взгляд, но, наконец, не выдержав часто-часто заморгал. Эта маленькая победа в старой детской игре помогла мне, окончательно совладав с собой принять решение о своем поведении. Я поднялся и собрался уходить, натягивая сложенную ранее куртку на коленях. Я приложил руку к воображаемой кепи, молча прощаясь с ним, и развернувшись пошел к выходу. Мне стало как-то все равно. Позовет он меня или я просто выйду и поеду к себе домой, что-то невразумительное пробурчав офицеру юстиции и следователю. Но он словно очнувшись, позвал громко:
- Стой!
Я не остановившись, уже дошел до двери и потянул ее на себя, когда он взмолился:
- Да стой же тебе говорю! Пожалуйста!
Я повернулся к нему и вопросительно посмотрел на его злое, скорее на самого себя лицо.
- Сядь. Я тебя прошу. Я ведь не знал. Я ведь, правда, не знал! Мне уже здесь рассказал этот урод, что с тобой ТАМ было. Я то думал, что они тебя выпустили, чтобы меня поймать. Чтобы со мной разделаться. Ведь только я и Кира остались на свободе. Она была беременная тогда уже и ее условно осудили. А я за побег после задержания… Мне даже альтернативная не светила.
Он замолчал, глядя, как я закрыл дверь и возвращаюсь в кресло напротив него. Я вдруг улыбнулся внутри себя. Ведь именно он меня учил когда-то ничего и никому лишнего не говорить. И даже на допросах отвечать только то, что спрашивают. Самому ни слова лишнего. Игнорировать все эти «расскажите пожалуйста», «а как вы думаете?», «что вы знаете о…». Спросят конкретно - ответь. Если спрашивают расплывчато, не ленись, уточни: «в смысле?», «что вы имеете в виду?», «а что конкретно вас интересует?». И никогда никому и ничего сам не говори. Все провалы от болтливости. Я ни тогда, ни сейчас не понимал, относилось ли это к общению со следователям или он имел в виду абсолютно всех и друзей в том числе.
Когда я сел он, разглядывая мое лицо и стараясь не пересекаться взглядами, сказал:
- Я когда там тебя увидел, подумал… ну, я уже сказал, что я подумал… я так разозлился. Просто что-то накатило. Надо было просто бежать. Но я два года водил этих ублюдков за нос и вот они меня вычислили. Да еще где… В больничке куда я еле пролез обходя камеры. Не просто вычислили, а еще и тебя натравили… я… не знал, что думать и что делать. Я понимал, что если они тебя послали меня задержать, то мне надо просто избавиться от тебя. Чтобы другим неповадно было. Мало ли кого они еще уговорят помочь меня поймать. Он уже смотрел в сторону, но все, накручивая себя, продолжал:
- Я только потом понял, какую глупость совершил… Я уже однажды убивал. Когда сбегал. Но тогда я был вынужден. Понимаешь вынужден… А теперь я чуть не убил тебя, просто перетрусив. Я так устал уже бегать. Я, знаешь, зачем туда пришел? Я хотел как они… Как Виталик, Ольга и Серега. Помнишь их? Угу… - кивнул он видя мое удивление на лице: - Они спрыгнули, чтобы больше не участвовать в этом кошмаре. Чтобы не думать, что за ними даже в ванной следят. Чтобы сбежать из под вездесущих камер наблюдения. Чтобы очутится в лучшем мире…
Я уже плохо слушал его, наконец-то поняв, кто те «прыгуны», о которых узнал в день когда сам чуть таким не заделался… Наши друзья чуть ли не с детства. В одну музыкальную школу ходили. В одну секцию по плаванию. В одном отряде юных помощников службы чистоты. Я вспомнил, как мы с ними когда-то «косили» занятия. Учась в разных школах, мы даже прогуливали уроки часто вместе. Я вспомнил такое симпатичное и веселое лицо Ольги, и меня передернуло от живости картины умершей девушки. Я в тот момент, даже если бы захотел ничего выговорить бы не смог. А он продолжал: