— Татарина зарезал? — спросил тот, стуча зубами, от холода и возбуждения.
— А что с ним делать было? И сабелькой разжился. Хоть что-то на боку у меня болтается. Нож не успел нащупать — торопился.
Проехав, как казалось, часа два, казаки остановились на пригорке и затаили дыхание. Послушали ночь, Сафрон, как самый тяжёлый, пересел на запасную лошадь и помчали дальше.
— Погони не слышно, — заметил Аким. — Неужто не обнаружили следы?
— Рано ещё радоваться, казаки, — зловеще проговорил Данила. — Погоняй!
— Далеко до рассвета, интересно? — спросил Гераська. — Звёзд не видать…
— Когда будет, тогда и будет, — ответил Данил и опять стал нахлёстывать палкой круп коня.
— Как бы не загнать коней, — сказал Аким с неудовольствием. — Может, потише поедем. Пусть животина передохнёт малость.
Никто не ответил, но поехали шагом, вслушиваясь в тишину.
Серый рассвет застал казаков в незнакомой местности. Туман стлался по земле, цеплялся за кустарник и редкие низкорослые деревца. Где-то подала голос птица.
— Высмотретьбы пригорок, — нарушил молчание Сафрон. — Осмотреться бы.
Низкий холм обнаружили уже вскоре. С его вершины осмотрели местность.
— Кругом нет ни души, — со вздохом проговорил Аким. — Неужто татары не стали нас преследовать? Не верится что-то.
— Лучше скажи, куда направиться? — спросил Данилка. — К Дону, что ли?
— В тех местах наших уже нет, — ответил Сафрон. — Одни татары, а к ним у меня нет охоты попадать в лапы.
— Эх! Надо было оставаться в одном из хуторов, что раньше попадались, — с сожалением молвил Гераська. Он явно трусил.
С одного из пригорков заметили чернеющую рощу в низине между холмами.
— Не дальше версты, — заметил Сафрон. — Можно укрыться и передохнуть. Если забраться подальше, то можно до ночи переждать.
— А жрать что будем? — спросил Гераська.
— А коня лишнего на черта я добыл? — спросил Данил. — Поехали, пока никто не заметил нас. Вроде бы и ручей там имеется, по дну лога бежит.
Роща протянулась версты на две с лишним и, слегка взобравшись на склоны холмов, редела и исчезала, превратившись в низкий кустарник.
— Можно здесь остановиться, — натянул повод Сафрон. — Место глухое и нас трудно заметить. Можно и костерок запались. Ручей вблизи. Слезаем, казаки.
Коней стреножили и пустили пастись. Осмотрев их, выбрали самого слабого.
— Этого под нож, а то скоро ноги сами протянем, — заметил Данил и вытащил татарский нож. Посмотрел на него и отбросил к Акиму. — Лучше саблей, а то ещё промахнусь, и конь умчит.
Он отвёл коня чуть дальше, примерился и с потягом ударил по шее. Конь только успел всхрапнуть, Данил снова ударил, и животное повалилось на землю, задёргало ногами, поливая всё вокруг кровью. Данил подошёл и сильно ткнул под левую лопатку.
— Вырезай куски — и на костёр! Да побыстрее, а то слюнями изойдём тут! — и Данил отошёл к крупу вытереть клинок об шерсть убитого коня.
Без соли, едва обжарив мясо, казаки с остервенением вгрызались жадными зубами в жёсткое, но отменного вкуса мясо и молча жевали, обжигаясь и сопя.
— Нужно быть осторожными здесь, — заметил Сафрон, утирая рот рукавом. — Я пойду гляну вокруг. Негоже вот так беспечно сидеть тут, ничего не видя вокруг. А вы следите за конями. И мяса нарежьте полосками, и закоптите. Надо хоть дня на три запасти еды.
Глава 4
Все четверо стояли на базаре Азова, где их предлагали купцам и прочим богатым людям, ищущим рабов.
Они посматривали друг на друга, в глазах стоял упрёк. Каждый был виноват в случившемся и каждый не хотел признать только себя виновным.
— Какого дьявола ты все время на меня смотришь?! — наконец не выдержал Данил, огрызаясь довольно яростно.
— Думаю, как ты мог заснуть в карауле, — тихо сказал Сафрон.
— Мы истощены, Сафрон, были до предела. Остальные тоже просыпали, но просто им везло, а мне нет. Так что все виноваты. И чего тут гутарить?..
Сафрон вздохнул, и продолжать склоку расхотел. В словах Данилы была правда, и упрекать его можно было так же, как и всех остальных. И его в том числе. Сам две ночи просыпал караул свой.
Рядом остановился высокий турок с вислыми усами, в красной феске. Он с интересом вслушивался в говор рабов, а хозяин тут же подскочил и стал быстро, навязчиво уговаривать купить отличных рабов. Казаки уже немного знали, чего татарин так распинается, и мрачно слушали, показывали зубы, терпеливо дали себя ощупать.
Потом турок стал отсчитывать монеты, с сомнением поглядывал на новых рабов и наконец положил в ладонь татарина последнюю монету.
Татарин передал аркан купцу, а тот передал его слуге. Слуга дёрнул, и казаки потащились следом, молча опустив головы к земле.
— Куда нас тащат? — спросил Данила, ни к кому не обращаясь.
— Какая разница? — грубо откликнулся Аким, а Гераська спросил тихо:
— Как раз от этого турка мы и зависим, так что разница имеется, казаки?
— Да пошёл ты со своими разговорами! — одёрнул того Сафрон.
— Не надо ругаться, казаки, — примирительно бросил Гераська. — Нужно радоваться, что нас всех в одни руки продали. И то можно за это возблагодарить Бога. Всё ж не так тоскливо. Хоть родной говор услышать приходится.
Слуга привёл казаков на пристань. Рядом стояло судно, как потом узнали, фелука. По сходням грузчики таскали мешки с товаром, вкатывали бочки и несли огромные корзины, затянутые бычьими кожами на верёвках.
Слуга слегка ударил бичом казаков, прокричал что-то, из чего казаки с трудом поняли, что им надлежит подняться на борт.
По бокам судна сидели и полулежали истощённые и почти голые гребцы, с цепями на руках и ногах. Покинуть скамьи они не могли и вынуждены были постоянно сидеть на одном месте.
— Ну и вонь тут! — воскликнул Аким, принюхиваясь.
— А как ты думал на гребном судне? — ответил вопросом Сафрон. — Им некуда пойти. Ходят под себя и лишь водой морской обливают иногда, смывая нечистоты. Как видно и нас туда запрут.
Так и случилось. Им дали пробраться на свободные места, приковали к общей цепи, а человек сказал на плохом русском:
— Работать весло и нет жалоб, — и показал бич в сильной волосатой руке. Сафрон тоскливо покачал головой и сел на жёсткую доску скамьи. Сосед с безразличным видом посмотрел на него, что-то спросил, но Сафрон не понял и качнул головой. Сзади раздался голос Акима:
— А у меня сосед свой, хохол! Он уже второй год здесь! Ой!
Это бич надсмотрщика полоснул по говорившему, и Аким затих. И голос волосатого с бичом:
— Сказать тихо, урус! Бить быть!
Казаки притихли, а Данил, сидящий через скамью, прошептал себе под нос:
— С железом будет хуже, думаю.
Через два дня судно вышло из устья Дона и взяло курс на полдень. Сафрон стал припоминать рассказы бывалых казаков, особенно тех, кто побывал в рабстве в Турции, и решил, что они идут в Синопу или в Трабзон. Могут и в маленькие порты заходить. Тоска и отчаяние охватили его.
Фелука бодро шла под парусами и вёслами. Хозяин торопил матросов, волосатый турок или кто другой, постоянно щелкал бичом. Гребцы шептали проклятья, но гребли изо всех сил, не желая получить удар вездесущего бича.
Через два дня вошли в порт Синопы. Вдали виднелись синеватые горы, а на склонах легко рассмотреть сады и рощи плодовых деревьев.
Вскоре гребцам дали по апельсину и воды. Матрос черпал воду кожаным ведром и смывал нечистоты и поливал самих гребцов.
— Говорить, — крикнул надсмотрщик и жестом подтвердил разрешение.
— Сафрон, — позвал Аким. — Мы дальше пойдём. На восток! Слышал от соседа.
— Какая разница! — безразлично ответил Сафрон. Он был утомлён без меры и его интересовал только блаженный отдых.
Простояли здесь четыре дня, и за это время гребцы сумели отдохнуть. И с едой стало чуть лучше.
Надсмотрщик, его звали Омар, был сильно зол и нещадно лупил гребцов за самые незначительные провинности. Лишь немногие избежали его бича. Тем более, что ветер был встречным и гребцам приходилось работать до седьмого пота.
Лишь пройдя мыс Джива, едва заметный справа по борту, ветер поутих и поменял несколько направление, задув от полночи, что дало возможность поставить паруса и дать отдых гребцам.
В Трапезунд прибыли через две недели к вечеру. Открытая бухта встретила судно порывистым шквальным ветром средней силы, который двое суток продержал их на внешнем рейде. Омар соизволил сказать по-русски:
— Стоять неделя. Спать, отдых день, ночь. Ха-ха! — И щёлкнул бичом для острастки. Ещё посмеялся, оскалив крупные зубы.
Гребцы за это время перезнакомились, и могли общаться, хотя и с трудом. Тут были люди разных народов, но больше всего болгар и молдаван. Всего на фелуке находилось пять пар весел, на каждом весле по два гребца. Всего двадцать гребцов. Правда, один был так слаб, что его вот-вотдолжны были выбросить в море, если купец купит ему замену.
Наши казаки сильно отощали, и прежняя жизнь в бегах казалась им очень похожей на привольную. Здесь же голодать приходилось постоянно, а не неделю, как в прежние времена их бегства.
— Данил, ты ничего не придумал, а!? — всё спрашивали товарищи.
— Что тут придумаешь, казаки? Ничего не получается. Железо…
Казаки вздыхали, но приходилось терпеть, ожидая милости Господа.
С якоря снялись ранним утром, вышли в море на вёслах. Ветер был опять слегка про́тивный, и гребцам пришлось сильно поработать. Хорошо, что лето ещё не началось и жары не чувствовалось. Кончалась весна.
Курс фелуки был на восток. Куда, никто из гребцов не знал, да и не было уже охоты знать. Тупость овладела почти всеми, особенно старшими.
На четвёртый день ветер усилился, задувал от полуночи, и фелуку неудержимо прижимало к берегу. Омар надрывался, подгоняя гребцов, но двое уже не могли работать и их выбросили за борт, успев отковать от общей цепи. Ночью разразился шторм, ветер очень медленно поворачивал с запада. Ни один огонёк не радовал глаз, словно берег вымер. Молнии изредка прочерчивали чёрное небо, а удары грома заставляли вздрагивать гребцов.