Мы знаем и о других неандертальцах, выживших после травм, и еще ряд подобных примеров из Африки, таких как череп из марокканского местонахождения Сале (возраст 400 тысяч лет) и череп из Синги (более 130 тысяч лет). На обоих следы деформаций, связанных с длительной инвалидностью, тем не менее оба человека дожили до зрелого возраста. С моей точки зрения, такой уровень социальной поддержки мог предопределить практику намеренных погребений: если, скажем, оставить тело в пещере и уйти, его могут растерзать гиены и хищные птицы, а ведь это не просто тело, а останки отца, матери или братьев. Позже, повторенные многажды и обросшие ритуалами, погребения приобрели и символическое значение, а предметы, положенные в могилу, служили данью или должны были помочь мертвому при переходе в загробный мир.
Ученые до сих пор отчаянно спорят, до какой степени среди неандертальцев были распространены подобные практики, а некоторые археологи, Роберт Гаргет например, вообще сомневаются, что неандертальцы хоронили своих мертвых, – мол, все, что нам представляется захоронениями, на самом деле просто случайность или обвалившийся потолок. Я считаю, что у нас достаточно оснований для признания обрядового поведения по крайней мере у поздних неандертальцев. Для них известны детские захоронения с простым погребальным инвентарем. Тем не менее знаменитое захоронение, по которому неандертальцев назначили первым “народом цветов”, получило, к нашему разочарованию, другое, и совсем неожиданное, прочтение. В 1960 году, когда анализировали грунт в пещерном погребении Шанидар-4 в Ираке, в нем вдруг обнаружились кластеры цветочной пыльцы. Археологи предположили, что могила была буквально завалена яркими цветами (возможно, некоторые из них были лекарственными). Однако затем зооархеолог Ричард Реддинг занялся исследованиями нор песчанкоподобных грызунов, обитающих в горах Загрос около Шанидара. Он заметил, что они делают в норах запасы цветочных головок. Одновременно антрополог Джеффри Соммер обратил внимание, что при первоначальных раскопках вокруг захоронения зафиксировали множество нор и костей этих грызунов. Получается, что “цветочная могила Шанидар-4” имеет весьма прозаическое, а совсем не романтическое объяснение.
Как бы то ни было, неандертальцы и ранние современные люди заботились о своих соплеменниках, что должно было привести к социальным и демографическим сдвигам. Этим отчасти и объясняется последующий успех современного человека. Мы уже рассмотрели, чем люди отличаются от человекообразных обезьян по возрастной структуре: у нас более длительный период младенческой зависимости, позже наступает половая зрелость, первая беременность тоже случается позже, промежутки между рождением детей короче, жизнь женщин обычно дольше детородного периода, а продолжительность жизни в целом выше. Это значит, что люди живут дольше и имеют возможность заводить более прочные социальные связи и полагаться на них в течение жизни, причем связи не только родственные. Возможно, долголетие имеет у людей специфическую генетическую основу: например, у человека есть особый аллель гена аполипопротеина Е, отвечающего за транспорт холестерола (ApoE3), появившийся 250 тысяч лет назад в результате мутации. Наличие варианта ApoE3 снижает риск многих возрастных нарушений, таких как сердечные болезни и болезнь Альцгеймера, и было бы интересно проверить, есть ли в неандертальском геноме этот вариант.
Как мы уже говорили в главе 3, картина взросления неандертальца скорее сравнима с развитием современного человека, чем человекообразной обезьяны, но жизнь у неандертальцев наверняка была тяжелее. Примерно двадцать лет назад Мэри Урсула Бреннан, медицинская сестра, ставшая антропологом, сравнила картину нарастания зубной эмали у неандертальцев и ранних современных людей, отмечая задержки в нарастании эмали – а это показатель стресса у детей. Так вот у неандертальцев стресс, видимо, случался чаще и по уровню был выше. В зрелом возрасте неандертальцам, как и нашим ранним африканским предкам, тоже приходилось несладко: продолжительность жизни неандертальцев и ранних современных людей изучалась опять же на основе особенностей зубов. Изначально Эрик Тринкаус не нашел существенных различий между выживаемостью архаичных и современных людей, но антропологи Рэйчел Каспари и Сан-Хи Ли пришли к другому заключению. В своей работе они использовали прием построения рядов износа, когда для каждого коренного зуба индивида учитывается своя степень износа, а потом по дифференцированному уровню износа оценивают относительный возраст индивида. Например, появление третьего моляра (зуба мудрости) отмечает вступление в зрелый возраст, и если общий износ зуба мудрости сильный, то, вероятно, индивид был немолодым, вдвое старше возраста созревания, то есть потенциально мог уже быть дедушкой (или бабушкой). Кроме того, некоторые зубы исследовали с помощью микро-КТ (глава 3), и эти образцы служили возрастными ориентирами: тут учитывалось, что с возрастом пульповая полость зуба уменьшается в размере, потому что в ней аккумулируется дентин.
У Каспари и Ли был очень разнообразный материал для сравнения, от древних гомининов (австралопитеков) до неандертальцев и кроманьонцев, были и молодые, и старые особи. Ученые обнаружили, что только у европейских кроманьонцев хорошо представлены особи среднего и старшего поколения. Их примерно в четыре раза больше, чем у неандертальцев, занимавших до них ту же территорию, и еще больше, чем у ранних людей и их предков. Любопытно, что ранние современные люди из Схула и Кафзеха не отличались от неандертальцев по количеству доживших до среднего и пожилого возраста. Исходя из этого, мы можем предположить, что в формировании возрастной структуры главными были не биологические (генетические) факторы, но условия окружающей среды, а также среды культурной и социальной, иначе у людей из израильских местонахождений, живших 100 тысяч лет назад, уже обозначилась бы разница с неандертальцами. Если жизнь кроманьонцев в среднем удлинилась, это означает повышенные репродуктивные возможности, потому что в более долгую жизнь помещается и больше деторождений. Кроме того, это означает и перекрывание между поколениями, а следовательно, более надежную передачу опыта и знаний от старших младшим. Вдобавок не будем забывать, что у современного человека лобная кора полностью созревает лишь к 25 годам, а ведь именно лобная кора отвечает за планирование поведения (речь идет, естественно, об исследованиях ныне живущих людей). Так что способность планировать действия может проявиться в полной мере, только если человек доживет до этого возраста.
Возвращаясь к гипотезе о бабушках и опекунской помощи, заметим, что она не слишком применима к ранним современным людям и неандертальцам, потому что они вряд ли доживали до тридцати пяти – таковы данные Каспари по семидесяти пяти неандертальцам со стоянки Крапина в Хорватии, среди которых не было ни одного настолько “старого”). Поэтому в их популяциях не могло быть много бабушек и дедушек. Ситуация на самом деле еще безрадостнее, так как многие молодые родители тоже умирали, не достигнув, по всей видимости, тридцати лет. Таким образом, неандертальские сироты в поисках социальной защиты и заботы должны были в основном полагаться на старших братьев и сестер, а не на бабушек и дедушек.
Возрастной портрет человеческого общества изменился, возможно, только с расширением пищевого ассортимента и, соответственно, социального состава собирателей. А сосуществование трех-четырех поколений определило формирование у кроманьонцев еще одного чрезвычайно важного явления – института родственников. Если взглянуть, например, на племена современных австралийских аборигенов, то становится понятно, насколько важны родственники. Их сложные родственные системы не только предопределяют место человека в обществе, но и диктуют его обязанности и как остальные должны к нему относиться. Система обуславливает выбор брачного партнера, какая у кого будет роль во время обрядов, как пристало реагировать на того или иного родственника или чужого человека (к примеру, разрешенная степень социальной близости, дозволенность шуток или – любимая тема юмористов – необходимость избегать друг друга, как принято у тещ и зятьев). В тяжелые времена разным группам может понадобиться помощь друг от друга – или хотя бы терпимость, например, когда приходится совместно пользоваться источником воды. И тогда для обеих сторон важно установить, кто они друг для друга – родственники или потенциальные враги, сходятся ли их родословные к общим предкам (давно умершим) или уходят корнями к застарелым конфликтам. А это уже требует фиксации генеалогий и родственных схем. В отсутствии записей или иных способов регистрации единственное, что может надежно сохранить генеалогическую информацию, – это сосуществование нескольких возрастных поколений, своего рода коллективная память.
На приведенном примере австралийских аборигенов хорошо видны две противоположные тенденции – межгрупповое кооперирование и межгрупповое противостояние. Нет сомнений, что обе тенденции влияли на позднейшую эволюцию человека. Мы уже обсудили здесь роль внутригрупповой социальной поддержки, но совершенно очевидно, что человечество выработало жизненно важные методы и для разрядки потенциально опасных столкновений с соседями. Сюда включаются браки между членами групп, так что потенциальные враги становятся родней. Еще существует вероятность, что в палеолите в этом смысле работали и символические акты, будь то обмен бусами, обозначающий дружеские межгрупповые отношения, или пещерное искусство, призванное определить границы территории. Антропологи Робин Фокс и Бернар Шапе высказали мнение, что обмен брачными партнерами, особенно женщинами (процесс, ассоциирующийся с браком), стал важным шагом в развитии систем родственных связей, которые мы прослеживаем в сегодняшних обществах охотников-собирателей и пастушеских группах по всему миру. В основе устройства систем родственных связей стоят два слагаемых, которые мы находим и у приматов: это альянс и происхождение. Альянсы составляют особи, стабильно связанные репродуктивными отношениями, например, альянс у горилл – это самец с несколькими самками, с которыми он спаривается. Происхождение объединяет группы особей, связанных кровным родством, например самок, у которых общая мать и которые держатся вместе, наследуя социальный статус матери и передавая его дальше своим детям.